Пока я не услышала, как рассказываю все это Порслин, я не осознавала, как сильно потрясло меня мучение в подвале.
— Ты веришь мне? — спросила я, отчаянно ожидая «да».
— Я бы хотела, — ответила она, — но тяжело представить, чтобы такие воспитанные юные леди устроили тюрьму в подвале.
Воспитанные юные леди? Боюсь, я с трудом сдержала слово, которое шокировало бы и портового грузчика.
— Пойдем, — сказала я, вскочив на ноги и потянув ее за руку. — Я покажу тебе, чем занимаются воспитанные юные леди, когда никто не смотрит.
— Боже мой! — воскликнула Порслин. — Настоящий склеп!
Несмотря на электрические лампочки, висящие на старых проводах там и сям, подвалы представляли собой море мрака. Я захватила из кладовой оловянный подсвечник, который хранился для тех нередких случаев, когда в Букшоу отключался ток, и держала его над головой, поводя мерцающим огоньком из стороны в сторону.
— Видишь? Вот мешок, который они надели мне на голову. И смотри, — сказала я, поднося подсвечник к плитам. — Вот их отпечатки в пыли.
— Многовато для пары воспитанных юных леди, — скептически заметила Порслин. — И они слишком большие, — добавила она.
Она была права. Я сразу же это поняла.
Отчетливо различимые следы вели в темноту, слишком большие, чтобы принадлежать Даффи, мне или Фели. Не были они и отцовскими: он не спускался до низа лестницы, и даже если бы спустился, кожаные подошвы его туфель оставляют четкие отпечатки, которые я прекрасно знаю.
Следы Доггера тоже нельзя перепутать ни с чьими другими: длинные и узкие, они идут один перед другим, в точности как у краснокожего индейца.
Нет, это отпечатки не отца и не Доггера. Если мои подозрения верны, они принадлежат кому-то в резиновых сапогах.
— Давай посмотрим, куда они ведут, — сказала я.
Присутствие Порслин стимулировало мою смелость, и я была готова следовать за отпечатками, куда бы они нас ни привели.
— Ты думаешь, это разумно? — спросила она, белки ее глаз сверкали в огне свечи. — Никто не знает, что мы здесь. Если мы упадем в колодец или что-то вроде этого, мы можем умереть до того, как нас найдут.
— Здесь нет колодцев, — ответила я. — Просто много старых подвалов.
— Ты уверена?
— Конечно, я уверена. Я здесь сто раз была.
Что было ложью: до экзекуции в погребе я приходила сюда только однажды, с Доггером, когда мне было пять лет, мы искали пару алебастровых ваз XVIII века, спрятанных в начале войны, чтобы уберечь их от возможных мародеров.
Высоко подняв подсвечник, я двинулась в один из черных коридоров. Порслин могла только пойти за мной или остаться на месте во мраке среди редких электрических лампочек.
Не стоит и говорить, что она пошла за мной.
Я уже сформулировала теорию, что эти отпечатки оставил Бруки Хейрвуд — покойный Бруки Хейрвуд, но не стоило сообщать об этом Порслин, которая, наверное, умрет от страха при одной мысли о том, чтобы идти по следу мертвеца.
Но что, черт возьми, Бруки мог делать в подвалах Букшоу?
«Браконьеры знают все короткие пути», — однажды сказал отец и, вероятно, снова был прав.
Когда мы прошли под низкой каменной аркой, я мысленно вернулась к ночи, когда застала Бруки шныряющим в нашей гостиной. Трудно поверить, что это было лишь пять дней назад.
Я до сих пор четко помнила наш странный разговор, закончившийся предупреждением Бруки насчет взломщиков, которые могут положить глаз на отцовское серебро. «В наше время таких много, с тех пор как война закончилась», — сказал он.
И потом я открыла французскую дверь и дала ясно понять, что хочу, чтобы он ушел.
Нет, постой-ка! Сначала я отперла дверь!
Дверь была заперта, когда я вошла в гостиную. И не было ни единой разумной причины для Бруки закрывать ее за собой, если он вломился в дом с террасы. Он бы предпочел держать ее наготове на случай быстрого побега, если он будет застигнут.
Разумно, следовательно, предположить, что Бруки вошел в дом каким-то другим путем, например через погреба.
И вот теперь я вижу отпечатки — довольно четкие следы рыбацких резиновых сапог, подтверждающие мое предположение.
— Пошли, — сказала я Порслин, почувствовав, что она заколебалась. — Держись поближе ко мне.
Вроде бы я услышала слабое хныканье, но, возможно, мне показалось.
Мы миновали последнюю электрическую лампочку и оказались в сводчатом проходе, по обе стороны которого стояли горы разваливающейся мебели. Здесь отпечатки — след был уже не один, но все они были оставлены одной и той же парой обуви, — показывали, что в Букшоу заходили не один раз. Самые свежие отпечатки были очень четкими, тогда как более старые смягчились под непрестанным воздействием пыли.
— Что это? — вскрикнула Порслин, больно вцепившись мне в плечо.
Впереди проход блокировал какой-то занавешенный предмет.
— Не знаю, — ответила я.
— Я думала, ты здесь сто раз была, — прошептала она.
— Да, — сказала я, — но не в этом проходе.
Пока она не начала задавать мне лишних вопросов, я приблизилась, взялась за крой ткани и сдернула покров.
Поднялись клубы пыли, ослепив нас обеих, мы закашлялись, будто оказались посреди песчаной бури.
— Уфф! — заныла Порслин.
— Это всего лишь пыль, — сказала я, хотя я тоже задыхалась.
И тут свеча замигала и погасла.
Я выругалась про себя и полезла в карман.
— Подержи, — сказала я, найдя в темноте ее руки и прижимая ее пальцы к подсвечнику. — Сейчас зажгу.
Я покопалась в кармане. Гадство!
— Невезуха, — сказала я. — Похоже, я оставила спички в кладовой.
Я почувствовала, что подсвечник сунули обратно мне в руки. Спустя краткий миг послышался шаркающий звук, и ярко вспыхнула спичка.
— Хорошо, что я сообразила захватить их, — произнесла Порслин, поднося спичку к фитилю. Когда пламя стало выше и ровнее, я увидела предмет, который был прикрыт простыней.
— Посмотри! — сказала я. — Это же портшез!
Эта штука напоминала ранний закрытый автомобиль, у которого украли колеса. Деревянные панели покрашены в светло-зеленый цвет с вручную нарисованными цветами по углам. Золотой медальон на двери — это герб де Люсов.
Внутри портшеза ирисовая бумага была ободрана и свисала длинными языками на зеленый бархат сиденья.
Портшез странно пах чем-то несвежим, и это были не только мыши.
Подумать только, кто-то из моих предков сидел в этом самом паланкине и его носили другие люди по улицам какого-нибудь города в XVIII веке!
Я ужасно хотела забраться внутрь и почувствовать себя частью семейной истории. Просто посидеть, и ничего больше.
— Это принадлежало женщине, — произнесла Порслин медленным незнакомым голосом, очень напоминавшим заклинание. — Шелковое платье… напудренный парик… набеленное лицо и черная мушка, словно звездочка, на щеке. Она хочет…
— Прекрати! — закричала я, резко оборачиваясь к ней. — Я не желаю играть в твои дурацкие игры!
Порслин стояла абсолютно неподвижно, черные глаза дико сверкали на белом лице. Она вся покрылась пылью, огненное платье Харриет стало пепельно-оранжевым в свете мерцающей свечи.
— Посмотри на себя, — сказала она голосом, в котором мне послышалось обвинение. — Только посмотри на себя!
Я не могла отделаться от мысли, что я в обществе призрака моей матери.
В этот момент из коридора впереди донесся металлический лязг, и мы обе подпрыгнули.
Звук был такой, будто железо ударилось о железо, будто цепи протащили сквозь прутья клетки.
— Пойдем, — сказала Порслин, — давай уберемся отсюда.
— Нет, постой, — возразила я. — Я хочу выяснить, что там.
Она выхватила подсвечник у меня из руки и поспешила назад к лестнице.
— Либо пошли со мной, либо оставайся тут в темноте.
Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.
29
Огненный цвет начал становиться ярче, как только я засунула ткань в сосуд.
— Видишь? — сказала я. — Работает.
— Что это за штука? — спросила Порслин.
— Средство для сухой чистки, — ответила я, аккуратно тыкая в платье Харриет стеклянной палочкой и нежно помешивая. — Четыреххлористый углерод на самом деле.
Я не могла произнести это название, не вспомнив с удовольствием, что это вещество было впервые синтезировано в 1839 году французом по имени Анри Виктор Реньо, обойщиком, получившим четыреххлористый углерод с помощью реакции между хлором и хлороформом. Одним из первых применений его изобретения было обеззараживание бочек для продуктов, в которых обитали разнообразные неприятные насекомые; позже его стали использовать для зарядки огнетушителей.
— Отец пользуется им, чтобы тщательно рассмотреть водяные знаки на почтовых марках, — объяснила я.
Я не стала упоминать, что недавно стянула бутылочку из его серванта для эксперимента с комнатными мухами.
— Взгляни на платье. Видишь, какое оно теперь чистое? Еще несколько минут, и оно станет как новенькое.
Порслин, закутанная в мой старый халат, взирала с благоговейным ужасом.
Я переоделась в чистое платье и оставила грязное отмокать в лабораторной раковине. Позже я повешу его над газовой лампой сушиться.
— Вы, де Люсы, очень странные, — сказала Порслин.
— Ха! Меньше двух часов назад ты думала, что по крайней мере две из нас — благовоспитанные юные леди.
— Это было до того, как ты показала мне подвалы.
Я обратила внимание, что наш краткий поход в комнату ужасов переменил ее мнение.
— К вопросу о подвалах, — сказала я ей, — меня не так легко испугать, но меня немного нервируют эти выдумки о леди — хозяйке портшеза.
— Это не выдумки. Я сказала тебе, что видела.
— Видела? Ты хочешь, чтобы я поверила, что ты видела женщину в напудренном парике и шелковом платье?
Человеку с научным складом ума вроде меня было тяжело это проглотить. Я до сих пор не решила, как относиться к Серой леди из Букшоу, о которой говорил Бруки Хейрвуд, или женщине из холода, желавшей вернуться домой, о которой упоминала Фенелла. Не говоря уже об эльфах. То ли меня принимают за легковерную идиотку, то ли действительно существуют иные миры за пределами нашего зрения?