— Мировые врата? — тихо спросил он, но эхо все равно подхватило голос.
— Нет, — буркнул старый дуардин. Под толстыми мехами, окутавшими его, скрывалось щуплое, костлявое тело. Волосы старика были жутко растрепаны, борода запущена, на впалых щеках бугрились древние шрамы. — Не глупи. Мировые врата большие. Громкие. — Он повернулся и поманил Волькера. — Теперь цьщ, и следуй за мной. — И дуардин захромал прочь, Двигаясь так, словно сама ходьба причиняла ему боль.
Волькер вертел головой, пытаясь различить хоть что-то сквозь вездесущую дымовую завесу. Ему почудились гигантские столбы, выстроившиеся вдоль изогнутых стен. Высеченные по стенам руны пылали жаром, красные трещины прорезали темный каменный пол. Волькер слышал звон молота о сталь и камень — и тихое бормотание голосов где-то за колоннами. Но не видел ничего, кроме расплывчатых силуэтов и алого свечения горнов. Пот струйками сбегал по его лицу и шее. Что же это за место?
Старый дуардин вел его явно не напрямик, да и дорога оказалась неровной. Волькер не один раз споткнулся, а однажды чуть не упал, наткнувшись на кого-то сгорбленного. Он отпрянул, прося прощения у ворчащей фигуры, но старый дуардин дернул Волькера за полу кителя.
— Перестань докучать им, тупица. Разве не видишь, что они работают?
— Я ничего не вижу, — возразил Волькер.
— Умги, — насмешливо уронил дуардин.
Волькер вырвался из хватки старика.
— Я знаю, что это.
— Тогда ты не совсем невежа.
— Почему я здесь? Что это за место?
Старый дуардин, вспыхнув, ткнул толстым пальцем в грудь Волькера.
— Это место священно, умги. Место только для тех, кто ищет его. И это не ты.
Горячность ошеломила Волькера.
— Я не хотел никого обидеть, — начал он, запинаясь, на хазалиде.
— Не марай наш язык своим скверным произношением! — прорычал дуардин, капли слюны забрызгали его бороду. — Если должен говорить, пользуйся собственным языком! Ты не берешь чужие инструменты — так почему, не стесняясь, заимствуешь слова? — Он снова ткнул Волькера пальцем. — Ты, значит, вор?
Волькер затряс головой, но ответить не успел — глубокий голос сделал это за него:
— Он не вор, Вали, сын мой. Не больше вор, чем Зигмар или Шесть Кузнецов. Не больше, чем любой из искавших это место, чтобы научиться тому, чему я могу научить их.
Старый дуардин — Вали — отступил, склонив голову, но с видом весьма недовольным. Волькер медленно обернулся. Он чувствовал силу стоящего позади него существа, как чувствуют жар, рвущийся из топки. Движимый инстинктом, он опустился на одно колено и тоже склонил голову, успев лишь мельком увидеть массивную кряжистую фигуру.
— Поднимись, сын Азира, — пророкотал бог. Голос его пробирал насквозь, как дрожание бьющего по металлу молота, поднимая на ноги. Волькер чувствовал себя одновременно ошпаренным и застывшим, точно металлический брусок, сперва раскаленный в огне, а потом опущенный в воду. Податливым, но хрупким, как будто каждое слово бога ломало его — и придавало новую форму.
Здесь витали тепло — и доброта. Уважение ремесленников, мастеров своего дела. Но и затаившаяся свирепость, порождающая примитивный, первобытный страх в самых недрах души. Волькер попытался отгородиться от этого страха, сконцентрироваться на том, что видит. Он никогда еще не встречался с богом, и в паутину благоговейного трепета, граничащего с паникой, вплеталась тонкая нить любопытства.
Грунгни определенно был дуардином, но дуардином размером с огора. Он напомнил Волькеру одну из огромных статуй, что стояли вдоль путей, прорубленных Обездоленными под городом. Одеждой богу служил грязный латаный-перелатаный фартук на голое тело. Толстые руки он скрестил на груди, подобной пороховой бочке. Мощный бог твердо стоял на довольно кривых ногах. Эти ноги потрясли Волькера больше, чем что-либо другое в божественной внешности, больше даже, чем борода из дыма и шевелюра из огня. Невозможно было поверить, что эти маленькие изогнутые ножки способны поддерживать столь массивное тело.
Грунгни хмыкнул:
— Их мне сломали давным-давно. — Наклонившись, он похлопал себя по бедру. — Моим собственным топором, ни больше ни меньше. За это оскорбление я пытался расплатиться целую вечность.
— Получилось? — брякнул Волькер, не успев прикусить язык.
Грунгни улыбнулся.
— Тут уж как поглядеть. Кто-то скажет, что я и сейчас расплачиваюсь. — Улыбка его расширилась, обнажив зубы, подобные раскаленным углям. — Некоторые обиды лучше хорошенько взлелеять.
Волькер содрогнулся. Улыбка бога навела его на мысль о пушечном дуле за миг до того, как оно изрыгнет огонь и дым.
— Ты вызвал меня сюда.
Это был не вопрос. Дуардины ни о чем не спрашивают своего бога. Они говорят, и боги отвечают — или не отвечают, как им, богам, угодно. Волькер не был дуардином, но это знал точно.
Вали проворчал что-то у него за спиной. Улыбка Грунгни угасла.
— Иди, Вали. Я поговорю с нашим гостем. — Старый дуардин низко поклонился и отступил, продолжая бурчать. Грунгни вздохнул. — Ты должен простить его. Вали стар. Я держу его при себе столько лет, что и не сосчитаешь. Наверное, это эгоистично с моей стороны. Но я тоже стар и сам устанавливаю правила.
Волькер промолчал. Ему казалось грубым перебивать бога, когда тот говорит. Глаза Грунгни сверкнули, он протянул руку:
— Можно? — Волькер передал богу свою винтовку. Взяв оружие, Грунгни внимательно изучил его, бормоча что-то себе под нос и оглаживая винтовку пальцами по всей длине. — Славное оружие. Старая технология — дуардинская?
Волькер кивнул.
Грунгни хмыкнул.
— Я чувствую память об отливке, еще сидящую в стволе. Хорошая работа. Ты можешь гордиться.
— Мне помогали. — Во рту Волькера пересохло.
— Всем мастерам помогают, даже самым лучшим, признают они это или нет. — Голос бога стал печален, Волькер чувствовал его грусть всем сердцем. — Когда-то и мне помогали многие, подобные мне. — Он вернул винтовку человеку, и стрелок осторожно принял ее. Дерево и металл стали теплыми, а само оружие сделалось как будто легче, словно прикосновение бога изменило его изнутри неуловимым образом. — У нас была сестра, у меня и Гримнира. Да, и не одна. И братья. Сыновья и… и жены. — Умолкнув, Грунгни покачал головой. — Наши голоса создавали царства из огня и металла, возводили основания многих других миров. Наши песни поднимали камни со дна морей, наши руки лепили горы. — Грунгни нахмурился. — А может, я плохо помню. Я же говорил, что стар и прожил много жизней. Я старше того, кто сидит на троне Азира.
Голос его стал мягче: словно потрескивал угасающий огонь.
— Иногда мне кажется, что я старше всего, что есть. Я вижу своего брата, шагающего по снежному северу с топором в руке и мостящего дорогу черепами врагов. Потом я снова вижу его, оплетенного пламенем, падающего, исчезающего в легенде. Оба — словно он и не он разом.
Волькер молчал. Слова эти предназначались не ему. Он оказался тут случайно, его присутствие не имело значения. Грунгни обращался к теням на стене кузницы, к пламени, ревущему в невидимых горнах, но не к нему. Не к человеку.
Бог тихо рассмеялся.
— А что есть человек, Овэйн Волькер, если не незакаленное железо, ожидающее огня и прикосновения молота?
Волькер напрягся. Бог прочитал его мысли или его чувства столь очевидны?
— И то и другое и ни то ни другое. — Грунгни протянул руку и положил ладонь на затылок Волькера. Тот совсем оцепенел. Сила этой руки могла раздавить его череп, как яйцо. От жара ладони Грунгни кончики волос оружейника почернели. Бог разглядывал человека глазами, подобными расплавленному золоту. Наконец он отпустил Волькера и отступил, вроде бы довольный. — Да. Окен был прав. В тебе есть сталь, сын Азира. Хорошо.
— Окен? Он здесь? Что?..
Грунгни улыбнулся.
— Всё в свое время. Но сперва — идем. Есть и другие, с которыми ты должен встретиться. Время не терпит, а нам надо многое обсудить.
Глава четвертая. ВОСЕМЬ ОРУЖИЙ
Грунгни ввел Волькера глубже в дым и жар кузни.
Вопросов бог как будто не слышал, и Волькер вскоре замолчал. Пришлось довольствоваться звуками работы, несущимися из дымных недр. В Вышнем городе имелось много подобных мест в глубинах залов Избранных.
Но это место было иным. Потаенная кузница — или?.. Да в Вышнем городе ли они вообще? Окон тут не было, и города Волькер не слышал — только стук молотом по металлу и чьи-то негромкие голоса. Он ловил обрывки разговоров в дымном воздухе, отмечая странные акценты собеседников. Низкое, грубое рычание перекликалось с мягкими напевами, и все мешалось с лязгом металла. Некоторые голоса принадлежали дуардинам, другие — людям, но все остальные было трудно опознать.
Может, это храм? Или школа? Краем глаза Волькер заметил что-то вроде часового механизма, поспешно нырнувшего во тьму, перемигиваясь драгоценными каменьями глаз. Вдоль стен сновали другие фигуры, паукообразные, поблескивающие, тихо щелкающие шестеренками. Волькер покрепче стиснул винтовку.
Не в силах больше сдерживаться, он откашлялся, прочищая горло и пытаясь привлечь внимание бога.
— Почему я здесь? Это как-то связано с моим… с Океном?
— Окен — мой слуга. Один из многих. — Грунгни взглянул на человека. — Ты это знал?
— Я… нет. Нет, он никогда не говорил.
— А почему? — Грунгни засунул большие пальцы за пояс. — Он служил мне верно и преданно много, много лет. Не так много, как некоторые, но больше, чем прочие.
— Но при чем здесь я?
Грунгни остановился сам — и остановил Волькера тяжелым взглядом.
— Окен пропал.
Бог запустил пятерню в дымную бороду, вырвал несколько завитков и протянул их Волькеру, который благоговейно следил, как дым обретает форму лица — старого, морщинистого лица. Лица Окена. Дуардин напоминал гранитную глыбу, из которой кто-то шутки ради высек голову.
— Он кое-что искал — по моему приказу. И, полагаю, нашел.
Волькер вскинул глаза — и тут же отвел их. Долго выносить взгляд Грунгни не получалось. Взгляд бога был слишком тяжел — и слишком печален. Как последние огни умирающего города или маяк, на свет которого никто уже не придет.