— Это делать не стоило, — буркнул он. Не насмехаясь. Никто не смеется над богом. Вали цеплялся за правила приличия, как утопающий — за соломинку. — Пустая трата сил. Мы могли бы выковать новое оружие, а потратили время на поиски этих… этих жалких устройств. — Он скорчил гримасу. — Глупо.
Грунгни фыркнул. Умел Вали назвать его дураком — не заявляя это напрямую.
— Если и так, то это моя глупость. Кроме того, я предпочитаю думать об этом как об азартной игре.
Вздохнув, он обвел взглядом кузницу. Первую кузницу — и последнюю. В горнах горел огонь, разведенный впервые тысячи лет назад — и никогда с тех пор не угасавший. И он никогда не потухнет, пока это хоть чуть-чуть зависит от него. В этом огне он выковал первое оружие зигмаритов из ядра умирающего мира. Бог улыбнулся, радуясь старым воспоминаниям.
— Я когда-нибудь рассказывал, как познакомился с Зигмаром, Вали?
— Много раз, — угрюмо буркнул Вали.
Грунгни моргнул.
— А. Что ж, он славный парень, несмотря ни на что. Немного упрям, чуток грубоват, но закалка хороша. — Он нахмурился. — Не то что тот, другой, который сидит в центре всего, как огромный паук. — Бог вздохнул. — Хотя даже в нем что-то брезжит. Таковы все смертные, полагаю. Они отягощены возможностями, даже когда не видят их.
Вали сплюнул.
— Трехглазый Король давным-давно утратил все, что в нем было смертного. Еще до того, как возникли Владения. — Дуардин покачал головой и стиснул кулаки. — Хотел бы я, чтобы его голова легла на эту наковальню, а в моих руках был бы молот.
— И ты бы убил его, Вали?
— Немедленно.
Грунгни молча смотрел на слугу, размышляя над его словами. Он вспомнил, что Архаон убил родичей Вали в те последние роковые дни перед концом начала.
— А если б его тоже можно было перековать наново? Ты бы убил его или превратил во что-то получше?
Вари покачал головой:
— Он проржавел насквозь. Убил бы его и всю его породу.
— Говорят, ценно бывает все, даже ржавчина.
Вали фыркнул:
— Кто говорит?
— Ну, я. Я это сказал. — Грунгни вздохнул. — Оставь меня, Вали. Одной несчастной душе в этой обширной кузне действительно требуется наказание. — Он отвернулся, чтобы выбрать один из множества молотов на ближайшей стойке, и услышал, как Вали зашаркал прочь, невнятно бурча.
— Ты жесток с ним, старик.
— Кого ты называешь стариком, белобородый? — Грунгни ударил по наковальне. Искры заплясали в воздухе, складываясь в новые интересные фигуры. Они трепетали вокруг капюшона на голове дуардина в плаще, сидевшего рядом на старом шатком стуле и покуривавшего длинную трубку. Тяжелая борода белой волной выплескивалась из-под капюшона на бочкообразную грудь. Крепкие руки, перевитые древними мышцами, были скрещены на груди. Тяжелая нога попирала перевернутое ведро.
— Действительно. Всегда забываю, кто из нас старше. Ты мой дед или я — твой?
Грунгни поморщился:
— Хотел бы я, чтобы ты перестал говорить загадками.
— Загадка — точило для ума, Создатель. Сам знаешь. — Дым клубами поднимался над чашей трубки. На миг Грунгни увидел в этом дыму крошечные фигурки — работающие, сражающиеся, танцующие — и почувствовал что-то вроде печали. Старый дуардин махнул рукой, развеивая картинки. — А ностальгия лишь притупляет разум.
— Как и крепкая выпивка. В которой мы себе не отказываем.
Курильщик захихикал.
— Именно так. — Отсмеявшись, старец подался вперед. — Этот мир движется быстрее, чем я привык, Создатель. Порой даже быстрее, чем мы ожидали. Года сыплются дождем, и человечки растут, как зерно.
— Поэзией балуешься, друг мой?
— В этом нет ничего плохого. — Белобородый засопел. — А еще у меня прекрасный певческий голос. Отстучи мне мелодию молотом, если сомневаешься.
— Прошу прощения, старый друг, — нарочито вежливо произнес Грунгни. — Ты явился сюда, чтобы хвастаться своим голосом или чтобы рассказать мне что-то?
— И то и другое. — Тяжелые сапоги грохнули об пол. Стук их был куда громче, чем можно было бы ожидать. Старец оказался весьма весом. И вообще он отчего-то выглядел более настоящим, чем мир вокруг него. Там, где он проходил, реальность услужливо прогибалась и время текло ручейками, а не мощным потоком. Он был невозможностью. А может — примесью. Чем-то невероятно старым, выбравшимся на новый берег, всё еще влажным от крови мертвого мира.
Когда Грунгни смотрел на старца — смотрел по-настоящему, а не бросал взгляды, — он видел не искру-поденку, которой суждено погаснуть с течением лет, но рычащий свет, способный устоять даже под напором абсолютной тьмы. Огонь, древний, как время, и жаркий, как сердцевина мира. Свет был так ярок, что даже бог не мог долго смотреть на него, не мигая. Вот и сейчас он моргнул — медленно, задумчиво.
Старик заговорил — резко, не колеблясь:
— В Вараньем шпиле бьют барабаны. Призыв к войне может длиться день, а может — и век. Никто не способен сказать. Рука Смерти тянется из аметистового царства, собирая души, как скупец собирает монеты. Крысы гложут корни всех Владений, рыскают меж стен, подбирая крохи со стола богов. Все это происходит и происходило всегда. Но сейчас взгляды некоторых повернулись к тебе, Создатель, и твоему плану.
— Это обвинение, белобородый?
Древний дуардин пожал плечами:
— Предупреждение. Нити судьбы запутываются тем больше, чем сильнее тянешь. А это — поистине мощный рывок.
— Нельзя допустить, чтобы Восемь Плачей попали в руки врага.
— Они уже бывали в этих руках.
Грунгни помедлил, погладил ладонью наковальню, ощутив остаток тепла недавнего удара.
— Сейчас — не тогда. И тебе это известно.
— Нет. Не тогда. И неизвестно. И твой враг не тот, кем был прежде.
Грунгни повернулся, хмурясь.
— Осторожней, старик. Я допускаю некоторую фамильярность, но я все еще тот, кто выковал и придал форму хребту мира.
— Ты? Или ты только тень его, отброшенная на дальнюю стену кузницы? — Древний дуардин стукнул себя в грудь. — Мы все в конце можем оказаться тенями. Не мне, конечно, судить. — Он поднялся с негромким кряхтением. — Хотя могу поспорить, тень бы так не болела. — Он ткнул черенком трубки в сторону Грунгни. — Я буду держать глаза и уши открытыми, Творец. Если увижу что-то, касающееся твоего поиска, сообщу.
Грунгни кивнул:
— Спасибо, дед.
Древний дуардин рассмеялся:
— Не настолько я стар, полагаю.
Секунду спустя он исчез. Грунгни и не пытался проследить за его уходом. У всего есть пределы, даже у силы бога: если этот старик не хочет, чтобы его видели, его и не увидят. Вместо этого Грунгни посмотрел на наковальню — и на молот в своей руке.
Второй со звоном опустился на первую, и Грунгни прислушался к тому, что говорят искры.
Глава девятнадцатая. СЕТЬ АРАХНАРОКА
Паутина смердела.
Волькер обвязал лицо тряпицей, но она мало помогала от зловония. И передвигаться оказалось сложно, очень уж липко. Как хорошо, что на нем перчатки и сапоги! Если бы не они, сеть рвала бы кожу. И цепь была скользкой: несколько раз он едва не упал.
Лугаш же как будто и не испытывал трудностей. От рун его шел пар, а сеть как будто пятилась от его клинков. Топором огнеубийца пользовался как импровизированным крюком, а при необходимости спускался, полагаясь только на силу рук и плеч. У Волькера создалось впечатление, что рокоборец не в первый раз совершает нечто подобное.
Он произнес это вслух, и Лугаш зыркнул на него снизу вверх.
— Слишком много болтаешь, человечек.
— Извини — просто пытаюсь скоротать время.
И не думать о том, что происходит наверху, хотя это и не слишком хорошо получается.
— Болтай-болтай, и мы окажемся по колено в пауках.
— У пауков нет ушей. — Волькер с трудом оторвал руки от паутины и затряс ими, стараясь сбросить клейкие нити. Наверху вспышка ведьминого огня на миг озарила горловину шурфа, и стрелок забормотал про себя молитву.
— Что?
Волькер рассеянно пошевелил пальцами.
— Нет ушей.
— Тогда как они слышат?
— Они улавливают вибрации. Волосками на теле.
Лугаш уставился на него:
— Чушь.
— Еще у них острый нюх. За запахи отвечают педипальпы.
Лугаш недоуменно моргнул.
— Это вторая пара ног, — пояснил Волькер. Он пытался сосредоточиться на цепи, на том, чтобы аккуратно переставлять руки, которые уже начала сводить судорога.
— Они нюхают… ногами, — медленно проговорил Лугаш.
Волькер кивнул, остановившись передохнуть.
— Весьма интересное существо — обычный паук. Напоминает очень сложный механизм. — Он огляделся. — Вот почему я не беспокоюсь о том, что могу потревожить их — таким образом. Они и так знают, что мы здесь. — Он щелкнул по паутинке так, что та задрожала. — Они почуяли нас, едва мы начали спускаться.
Лугаш что-то глухо прорычал. Волькер не стал просить его повторить. Он просто сказал:
— Спасибо.
Дуардин на него и не взглянул.
— За что?
— За то, что помогаешь мне. Помогаешь Окену.
Огнеубийца хрипло рассмеялся:
— Ты думаешь, я здесь ради этого? — Он вскинул голову: грубо вырубленное лицо искажала скептическая ухмылка. — Или любой из нас?
Волькер нахмурился.
— Нет… я знаю, вы делаете это по приказу Грунгни, но…
Лугаш загоготал.
— Я не служу Создателю, человечек. — Ухмылка его стала свирепой. — Женщина, да, и рыцарь с его зверюгой, но я — Лугаш. Я служу лишь памяти своего народа.
— Тогда почему…
— Ты глухой? — прорычал Лугаш. — Ты пришел помочь своему другу, я пришел помочь своему народу. — Он вырвал из паутины топор и бухнулся на следующую нить.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Волькер. Он не принял близко к сердцу тона огнеубийцы и был заинтригован. С момента встречи Лугаш, обращаясь к нему, редко произносил больше трех слов подряд, и большинство из них были оскорблениями.
— Я дал клятву. Мой народ рассеян. У них нет цели, не к чему вести их в грядущий век. Они возводят стены по традиции — и задыхаются за ними. Огонь в наших животах потускнел, наши поступки лишь механическое повторение. — Лугаш остановился, опустив голову. — Мы деремся, но не знаем зачем. Знаем только, что дрались всегда. — Руны, впечатанные в его плоть, засветились мягче. — Я хочу, чтобы мой народ стал единым. Поэтому я работаю с Создателем, и вместе мы можем починить душу моего народа.