– Что тебе, беспокойница? – зевнул Ларна, пристраиваясь рядом и протягивая чашку с водой. Глянул на палку и удивленно дрогнул уголками рта.
– Вагузи подарил, сказал то ли палка, то ли копьё. – Ответила я на невысказанный вслух вопрос. – Он тут был. След есть?
Ларна покачал головой, потом указал на палку и расхохотался.
– След есть. И ещё будет! Тинка, отметится синяками след, как я не догадался! Велел убивать тьму? У меня брать уроки?
– Да, – признавать сказанное колдуном не хотелось. Ларна ведь про синяки ничуть не ошибается, наверняка. – Ящером убежал… Ларна, я что, за день перегрелась и невидаль вижу? Здоровенным таким ящером, вон туда юркнул – и сгинул.
– Тинка, – Ларна посерьёзнел и плеснул ещё воды в чашку. – Ты постоянно невидаль видишь, разве не так? Ты думаешь такое, что иным не влезет в голову. Я полагал раньше, что на жизнь надо глядеть проще. Мысли мои были короче, а сомнения я считал признаком слабости. Искал третью силу, злодея-колдуна, чтобы зарубить его топором, просто и без затей. И что? Я нашёл колдуна! Сильного, злоязыкого, с темной кожей и хитрющими глазищами… дрался с ним, вот след на руке. Но убивать не пробовал. Он мне почти что друг. Я теперь тоже много думаю, Тинка. И невидаль вижу. Мне нравится моя новая жизнь. – Ларна хитро подмигнул, отчего я сразу насторожилась, ожидая подвоха. – Ты что вышила мне на поясе? Обещание дома, котят да клубки…
– Но я только…
– Тинка, не оправдывайся, рановато, – он уже открыто смеялся. – Ты что городила про невидаль? Ящеры в пустыне – это обычная быль. Настоящая небыль – я без топора и в собственном доме. Тинка, я даже примерно не могу представить, чем занять выродёра Ларну, чтобы он имел мирный достаток и не скучал. Не подскажешь?
– Понимаешь, я ведь шью, когда ещё и мысли словами не обросли!
– Во-во, не обросли, – вздохнул он, покосился на меня опасливо. Отвернулся, глянул в закат. – Вузи тоже не думал, что явится в мир в новом воплощении, что начнет сказки выплетать. Тинка, учти: я не потащусь ради всех котят мира в Безвременный лес, я тут желаю жить. Чтобы дом был из сосны с запахом смолы. Чтобы берег рядом и море…
– Разве это зависит от меня?
– Почему бы и нет, – на сей раз насмешка в голосе сделалась очевидна. Ларна повернулся к северу. – Север там, и море там, и сосны там. Значит, нам – туда! Брэми Тингали, хватит ныть и поджимать хвост! Вставай, собирай навес. Наш бестолковый проводник сгинул, мечтая о танцах и синеглазых девках, коих он, как мне думается, будет забалтывать теперь сказками наглее прежнего. Но нам-то кто укажет тропу к лачуге Барты?
– Он сказал, его вузиби отведёт, – припомнила я.
– Непутевая вышивальщица, вот что следовало говорить прежде всего иного, – назидательно укорил Ларна.
Нацедил миску воды с настоем трав из пузатого кувшина, сберегающего прохладу и каким-то чудом ещё не разбитого за дорогу. Кликнул Малька, пошёл будить и поливать Хола, едва живого и, как и во все прежние дни в песках, после дневной жары утратившего способность двигаться и даже толком осознавать себя. Надо отдать ему должное: не жаловался ни разу. Хотя о море и прохладе тосковал люто… Сегодня, сверх того, полагал себя виновным в бедах минувшего вечера.
– Хол предал всех, – хрипло булькнул он, напившись и смочив дыхательное горло. – Хол погубил Кима, он не достоин более называться полным именем. Он позор своего рода, да… Ему следует высохнуть здесь, в наказание.
– Каждому бы роду – да такой вот позор, с руками б отрывали, – заверил Ларна. – Не причитай. Тинку я воспитал, теперь примусь за тебя. В пески так далеко не забирался даже Ронга, хотя ему напекло до красноты панцирь ещё в детстве. Но ты пошёл, и до сих пор не сделался никому обузой. Это подвиг.
Хол осторожно приподнял из глазниц влажные, покрытые свежим маслом, стебли глаз. Обратил взор на Ларну, стараясь рассмотреть насмешку в сказанном. Не нашел её и чуть успокоился. Повернулся на бок, подставляя брюхо для увлажнения. Шевельнул жабрами, процеживая выливаемую в щель воду и хоть немного увлажняя их.
– Не подвиг, я просто терпеливый, – осторожно уточнил он.
– К морю поворачиваем, – обнадежил северянин. – Домой, так я полагаю. Не наш это край, Хол. Верно?
– Да, – шепнул выр, тоскливо оглядывая холмы песка, рыжие в подпалинах теней. – Не поверите, я разлюбил печень, выдержанную на солнце. Не хочу помнить о сухости и жаре. Нырнуть бы… Я не жалуюсь, просто думаю вслух, да.
– Точно, я тоже нырну, как только доберемся до моря, – поддержал Ларна. – Хол, у тебя как легкие, окрепли? Можешь для двоих дышать? Мы бы в глубину, там сперва прохладно, а после и вовсе холодно. И сумерки славные, сизо-бурые, с зеленью и голубизной, с чернью и перламутром…
– Могу вышивку сделать, – осторожно предложил Хол. – Просто так, без ниток души. Для утешения глаз. Устал от песка. Да…
Ларна кивнул, похвалил затею. Я уже справилась с пологом, тяжёлым и непослушным. Малёк помог свернуть ткань и погрузить на вьючного ящера. Страфы, переживающие жару не вполне хорошо, шли налегке. Клык от меня не удалялся, шипел и жалобно вздыхал – переживал, что бросил хозяйку, исполняя её же приказ. Страдал: Марницы нет нигде поблизости. Он бегал и искал, я разобрала это по усталому дыханию, по тяжёлой поступи лап. Днем бегал! Ведь любовь и преданность – они гонят пуще неволи, понукают злее кнута. Я бы тоже побежала Кима искать куда угодно. Только нет его здесь. Я чую… И слезы опять щиплют сухие веки.
– Тингали, – начал Ларна строго и бодро, то есть очень опасным тоном, не предвещающим хорошего. – Где палка? Ты надула губы, ты шмыгаешь носом. Ты сдалась тьме сомнений. Надо убивать её!
– Я не умею, – надежды на действенность отговорки не было, но я хотя бы попыталась…
– Синяки получать можно и без большого опыта, они только краше выходят, неожиданные, – развеселился этот злодей. – Запоминай первые три движения, они – твой урок на сегодня. Нет! Не пробуй начать жаловаться на жару и усталость. Глянь на Хола, он терпит. Дай палку. Приветствие, – Ларна показал коротко, ловким и точным движением. – Теперь первое движение: прямой блок, второе – выпад, третье – перехват палки. И всё с самого начала. Поняла?
– Нет!
– До утра сделаешь пятьсот раз, – ровным назидательным тоном сказал Ларна, – и поймёшь. В крайнем случае, продолжим добиваться понимания завтра. Начинай. Нет, руки в приветствии выше, до уровня глаз. Вытянуть, держать. Ты что, не уважаешь Вузи? Таким блоком не удержать и пушинку. Мягче, без рывков. Тингали, это не выпад, это просто носом в песок, спину ящера я покидать не просил… Держи руку, залезай. Не ушиблась? Тогда не охай, бери палку и продолжай, я тебе не Кимочка, на нытье не откликаюсь.
– Выродёр!
Он расхохотался и кивнул. Показал руками, как я должна исполнить приветствие, отвернулся. Палка уже после десятой попытки повторить три движения стала заметно тяжелее. Пришлось закусить губу и терпеть… А для облегчения урока – думать. Странно я отношусь к Ларне. Сперва боялась его, потом пришло отторжение, близкое к оторопи. Заговорить с ним было невыносимо трудно. Помнится, Малёк шепнул мне, что глаза Ларны – два клинка, вырезающие у трусов сердце. Поздновато сказал: я уже освоилась. Присмотрелась повнимательнее, даже поясок сшила. Может, взгляд у него и тяжёл, но все же он – как выр. Панцирь крепок, а под ним-то душа. Не гниль, именно душа… Не боюсь я его насмешек. Потому что он сам за насмешками страх прячет. Он без Кима стал один за нас отвечать, путь избирать и защиту обеспечивать. Палку мою рассматривал – аж щурился от радости. Как же, сам Вузи дал, значит, добавил надежды на то, что из какой-то еще не накопившейся беды я выпутаюсь. Интересно, каков будет дом Ларны? Велик или мал? На берегу…
– Ой!
Искры из глаз. Как же больно – бронзовым шаром по скуле! Не знаю, убился ли страх, но зубы клацнули, посторенние мысли рассыпались и погасли… Ненадолго темнота сделалась окончательной и беспросветной. Потом я очнулась. Ларна баюкал на руках, как младенца. Малёк молча готовил примочку из трав. Хол сидел на спине своего ящера и держал злополучную палку. Заинтересованно перебирал по ней руками и пытался понять, как можно исполнить урок, если у тебя три пары верхних лап, годных для удара?
– Уже лучше получается у тебя, – обнадежил он. – Лучше, да.
– Руки сильно гудят? – уточнил Ларна. – Эх ты, вышивальщица… Великовата тебе эта иголка. Ничего, зато поймёшь, каково твоим врагам будет, если ты по ним нечаянно попадёшь. Ты, воспитанная Кимом в безнадёжной доброте, а точнее – испорченная им, намеренно способна только промахнуться…
Отвечать не хотелось. Вместе с болью и усталостью во мне копилась злость, росла с перового учебного движения палки. Но теперь сгинула, следа не оставила. Все-таки, получается, убилась она ударом? Чудо? Вряд ли. Сижу я уже который раз у Ларны на руках. И дышу еле-еле. Сильные у него руки, жёсткие. Грубости в них нет, но почему-то по спине иногда холодок крадётся. Хочется невесть чего и совсем непонятного. То ли носом в плечо уткнуться, то ли вырваться и убежать… Непутёвая я, Ким верно говорил.
– Ещё десять движений, и я буду считать, что урок удался, хотя ты и вторую сотню повторов едва начала, – почти просительно сказал Ларна. – Хорошо?
– Плохо!
– Раз есть силы спорить, пятнадцать движений.
Больше мне не хотелось уткнуться в его плечо. Я оттолкнулась от каменно-крепкой груди насмешника, спрыгнула в песок и мрачно отобрала палку у Хола. Вечером эта палка казалась мне легкой. Вспомнить странно! Руки крупно и некрасиво дрожали, то, что я делала, на урок походило все меньше. Но Ларна молчал и не ругался – и за то спасибо. Отобрал палку, бросил Мальку.
– Тебе три сотни по честному счету, – коротко велел он совсем другим тоном, приказным.
– Да, брэми, – отозвался исполнительный помощник капитана.
Довольно долго я лежала на спине ящера и глядела, как моя палка ровно и красиво движется. Со стороны всё выглядело просто. Но теперь я понимала, почему Малёк потеет. И сочувствовала ему по-настоящему. Малёк в пустыне чувствует себя лучше всех. Кожа его сделалась темно-бронзовой, парню нравится жара. Он тут почти родной… Не то что то мы, северяне.