уйдет домой, на север. Хорошо я объясняю?
– Может, и так… – усомнилась она. Осторожно указала на пустыню. – Так я пойду. Убью тьму.
– Нет, тебе не туда. Там ты погибнешь. Сгинут и свет, и тьма. Вот подумай: мы все будем тебя искать, Барта станет страдать и ругаться, дети начнут плакать, звать маму. Сплошная тьма. Не изживёшь ты её, понятно? Иди домой. Сейчас Барта зол, он весь – пустыня. Пусть он и убивает вашу с ним тьму. Нечего по мелочам лезть к Вузи. Иди, извиняйся и мирись с мужем. Он твой личный ящер… Ох, что я горожу?
Ларна, о котором я как раз подумала: «лишь бы не услышал», отодвинул край полога моей палкой и заинтересованно, с достойной Вагузи наглостью, рассмотрел жену Барты. Та даже покраснела – точнее, побурела, учитывая смуглость кожи. Злодей прищурился, провел бронзовым шариком наконечника палки по ткани её одежды от ворота и до бедра.
– Иди мирись, – посоветовал он. – Я бы с такой бабой и сам охотно гм… поубивал тьму. И нечего кусать губы! Сама уходишь от мужа в пески. Вот ка-ак догоню за ближним холмом, так и без Вузи не соскучишься. Тинкины мысли странно путаются, но все вокруг верного решения, что я и ценю. Она сказала точно: боишься, что муж уйдёт на север, ведь отпустили его ар-Раги. И тут вы поругались. Ты решила: он гонит тебя, ему нужна другая жена, как ты сказала? Северная…
– Нхати, – подсказала я непонятное слово, прощая Ларне его мерзкое поведение.
И даже то, что моя палка до сих пор бессовестно льнула к смуглому телу, поставленная поперек, в простом блоке, и подчеркивающая грудь женщины, на редкость полную и высокую для её худобы и возраста. Всё же двух детей подняла, да в этой пустыне… Ларна мне подмигнул.
– Тинка, вот до чего доводит ваша бабья глупость! Ящером с его законами прикрылась, чтобы сбежать от главного страха, пусть и убьёт её этот побег. Ей лучше смерть, чем изгнание из дома. Держи её за лохмы и если что, лупи палкой от имени Вузи. Пойду, поговорю с её ненаглядным выродёром.
Женщина дернулась, охнула – и палка ловко пихнула её назад, в тень полога. Ларна насмешливо взвёл бровь. Передал палку мне. Как будто бы я смогу держать и бить… Впрочем, жена Барты моей безобидности не разглядела. Поникла, обняла руками колени. Ужас как не люблю в женщинах этой послушности чужой воле! Красивая, неглупая, а состарилась в единый миг… Потянулась к просторной рубахе Ларны, осторожно тронула край.
– Не надо обижать его. В вас сила есть, брэми. Не надо, умоляю. Он тоже сильный, он от обиды и сломаться может. Не ходите, так лучше. Ему плохо у нас, жарко и тяжело. Он домой хочет плыть, верно. На том берегу нельзя гордиться женой из пустыни, он сам сказал. В большом каменном городе я засохну ещё страшнее, чем в песках. И мужу причиню позор.
Ларна от злости даже оскалился. Давно я не видела у него этой ухмылки, уже и подзабыла, как она неприятна. Развернулся и пошёл к лачуге, ровно пошёл, сосредоточенно, ни единого лишнего движения. Женщина всхлипнула. Я испуганно ойкнула. Когда он так злится, он и прибить ненароком может…
– Малёк! Хол!
Оба явились почти сразу, вынырнули из-под тканины, разделяющей полог для мытья на мужскую и женскую половины. Я сунула палку Мальку и попросила никуда не отпускать женщину. Она и не пыталась убежать, замерла безвольно, голову уронила…
До лачуги я домчалась так быстро, как будто песок пек пятки. Собственно, он и пек, утро уже разгорается, только глупая северная нхати могла высунуться из тени босиком. И вдвойне глупой она должна быть, чтобы лезть под руку обозлённому Ларне. Хотя… если он зол, то почему хохочет? Я с разбегу толкнула хлипкую дверь. Закрыла за собой и блаженно потопталась горячими пятками на коврике, плетёном из травы. Спина Ларны была прямо перед моим носом. Барту я не могла видеть. Я, как-никак, на голову с лишком ниже сероглазого. Даже прыгать и вставать на цыпочки бесполезно. Сунулась в бок – он выдвинул локоть.
– Не бабье дело лезть в мужские разговоры. Усвоила?
– Тьфу на тебя! Я думала, ты убиваешь его.
– Хотела поучиться на практике? – оживился злодей, обернулся и заинтересованно изучил мои голые ноги. – О-о, Тингали, испечённая в песке. Блюдо редкое, но сегодня как раз имеется… выгнать бы тебя, но жалко. Ладно уж, гляди. Семейная жизнь – загадка. Баба убивается, норовит в пески уходить, оберегает его от бед, а он нажрался, как последний…
Ларна от злости оскалился ещё отчетливее, но порцию незнакомых мне ругательных слов проглотил. Шагнул в сторону. Ох…
Почему-то я полагала, что все выродеры похожи на Ларну. Высоки и широкоплечи, насмешливы и непобедимы, умны и несносны. Иначе на кой по ним женщины убиваться? И что? И как, вот уж верно заметил Ларна, понять: за что красавица со смуглой кожей любит мужа? Это обрюзгшее существо с редкими седыми волосёнками, на котором кожа висит, как купленная на вырост рубаха. Гнилец валяется в вонючей луже исторгнутого вместе с выпитым вчерашнего ужина. Лучше бы я не смотрела. Тошнота подступила к горлу, сразу нахлынули запахи этой лачуги… Ларна заботливо поддел под локоть, мешая споткнуться. Я качнулась к нему, потому что Барта пошевелился, заныл невнятно, сделал попытку сесть. Перевалился на бок и мутными водянистыми глазами в багровых опухолях век прищурился на нас.
– А-а, покойники, – безразлично буркнул пьяница. – Совесть мою выматывать явились? С-сволочи. Ненавижу!
Он пошарил рукой под покрывалом, достал длинный нож и неторопливо, не поднимаясь, принялся целиться в Ларну. Тот отобрал, не дожидаясь броска. Брезгливо кинул клинок у порога. Ткнул пальцем в сандалии.
– Тинка, хватит икать и шумно хлопать глазищами! Надень вот и принеси воды. Живо!
Спорить я не стала. Пусть приказывает, ему виднее, что в таком нелепом случае надо делать. У меня в голове мысли роятся мошкарой, и одна другой дурнее. Злые, кусачие.
Прибил бы Ларна этого гнильца – и дело с концом! Даже в пустыне его жене умирать легче, чем возвращаться в обгаженный дом…
А вдруг он лупит её? Бывает ведь и такое.
Наконец, кому он в Усени нужен, старый обрюзглый гнилец? Ах, его с радостью примет синеглазая нхати. Ищите дуру! Такие раз в сто лет рождаются, никак не чаще. И одна-единственная вон – сидит под присмотром Малька и Хола. И что эта южанка в нём нашла?
Пока я добежала до наших бурдюков с водой, пока вернулась – мысли подвыцвели, злость улеглась. Тошнота тоже. Осталось недоумение. Как сказал Ларна? «Шумно хлопаю глазами». Вот ещё глупость!
Вернувшись, я застала хозяина лачуги на её пороге. До трезвости ему было – как нам до Горнивы… Однако же он, образно выражаясь, брёл в нужном направлении, и Ларна его за шиворот – направлял. Молча отобрал у меня бурдюк, умыл пьяного, напоил и вылил остатки воды ему на голову.
– Хоть помнишь повод для пьянки? – уточнил Ларна.
– Не ори, – шепотом попросил Барта. – До чего шумный покойник… Повод помню. Я же не пьян. Никак не получается упиться так, чтобы вы не зудели в ухо про свою кончину и мою вину. Всех вас сожрали зыбучие пески. Почему я не сказал, что нельзя идти? Потому что трус. Моя жена все решила за меня, до чего я докатился… Она знает, что я трус. Как нам теперь жить? Вы сдохли, она ушла, я прогнал её. Детей отослал… послал к вырам. И к их вырьей матери. Гнилая продажная девка эта совесть! Я её и продал, и сгноил, а она всё дергается. Всё норовит отравить мне жизнь.
Ларна вздохнул, с сомнением глянул на седого. Поморщился, взвалил того на плечо и понес к нашему пологу. Я побежала следом, прихватив пустой бурдюк.
– Сегодня что, сегодня он похмелился, – задумчиво буркнул Ларна. – А вот завтра… Много новых слов выучишь, Тинка. Очень много. Или заткнуть ему пасть?
– Зачем?
– Мы забираем вонючую дрянь с собой, – поморщился Ларна. – Может, у моря он одумается скорее. Опять же, кажется, он отослал туда детей. К берегу. Ну вот, наслаждайся, наблюдая воссоединение семьи.
Он свалил Барту к ногам его жены, всхлипнувшей и испуганно пискнувшей. Женщина, впрочем, немедленно узнала мужа, подхватилась, убежала. Вернулась с водой и тряпками. Села заботливо протирать лицо пьяному, торопливо и негромко что-то ему втолковывая на своем наречии.
– Уезжаете с нами, – распорядился Ларна. – Вещи собери, если есть. Где дети?
– В порту, он велел отослать, я дала деньги, сколько у нас было, всё устроила, – отозвалась женщина.
– Протрезвеет, обязательно спрошу у него, как воспитывают таких безропотных жен, – задумался Ларна. Оглянулся на меня. – Тинка, учись. Вот так надо относиться к мужу. Даже если он хрипит, как бигль с перерезанным горлом и воняет злее гнилого выра. Но жена вздыхает над ним, гладит патлы, льёт настоечку по капельке в горлышко. Семейное счастье…
– Ужас!
– Мала ты судить, – уперся Ларна. Хитро прищурился. – А ну скажи: есть у тебя нитки, чтобы хоть что в их жизни переменить или там – подправить? Ты ведь легко пробиваешься на жалость, ты слаба к слабакам.
– Тьфу на тебя!
Он довольно, сыто прищурился. Знает, почему я злюсь. Почему использовала единственное своё ругательство вместо ответа. Нет ниток! И жалости нет. Как будто он прав, и эти двое живут вполне складно. Да, по-своему, невесть как и негоже по моим меркам, но не мне их менять, не мне лезть в их семью. Мала я ещё судить, Ларна прав.
– Вы отвезете мужа на север, за пролив? – грустно уточнила жена Барты. Дождалась моего кивка. – Хорошо. Он так и хотел – домой. Я провожу его.
– Валяй, провожай, – усмехнулся Ларна. – Нескучно будет ехать. Как протрезвеет, начнёт валяться у тебя в ногах и каяться. Или я уже ничего не понимаю в людях. Он пьёт много?
– Он не пьёт! Его все уважают, даже старший Вагузи, – всерьёз расстроилась женщина. – Это моя вина. Я направила вас в пески, позор на его голову обрушила…
– Пряха, да что за гнусь! На новый круг жалобы пошли, – ужаснулся Ларна. – Тьфу на вас обоих, верно Тинка сказала! Сидите тихо и не лезьте мне на глаза.
К вечеру мы собрались в новый поход, большим караваном, с пологами на седлах страфов. То есть – в тени и при хорошем настроении. На север! К морю! Даже Хол оживился, начал озираться и болтать, интересоваться происходящим. Еще бы! Теперь воды вдоволь, его панцирь поливают часто и обильно. Ларна снял упряжь с вузиби нашего бывшего проводника, отпустил ящера в пески. Тот чуть постоял, глядя на нас. Отвернулся, неторопливо пошёл на холм.