Старый поник, замолчал. Ларна вынырнул, встряхнулся, фыркнул, протёр глаза. Встал в рост и огляделся. Рядом всплыл Хол, выворачивая нос в обычное положение, убирая внутрь гибкую дыхательную трубку, удобную для снабжения воздухом нас – людей.
– Хвост обработан хорошо, там всё заживает без осложнений. Головогрудь меня тоже не беспокоит, – задумчиво сказал Ларна. – Но четвёртая пластина… Я их так считаю: две срослись в головогрудь. Третья плотно сливается с четвёртой, у Шрома они разделены и гибкость тела наибольшая, у вашего брата срослись и создали очень мощный панцирь… Рыба пробила его. Скалозуб – он и есть скалозуб, ужасающая прочность хвата челюстей. Трещину вы залатали. Вроде, всё ладно. Но я бы попытался вскрыть. Мне видится, что именно там угнездилась его боль, под панцирем. Разрешаете делать прорез на пластине? Или дозволяете снять полностью спинную, хотя это выбьет его из схваток на отмелях года на два…
– Как надо, так и лечи, – быстро отозвался старый. – Мы испробовали всё. Он умирает. Не знаю, можно ли это изменить. Но винить тебя мы не станем ни в чём, вот уж точно.
– Тогда снимаем пластину, – кивнул Ларна. – Лотос в тагге ему дайте, пусть спит и наблюдает глубины. Надо выволочь на воздух до хвоста. Сюда, предположим. Есть у меня одно подозрение, но пока нет уверенности, что верное. У вас, выров, кровь иначе течёт, чем у людей. Наша вся в сосуды собрана, ваша же имеет прижаберные полости, где свободно… гм… плещется. Хочу проверить эти полости. Не знаю, останется ли рабочим после вмешательства третье сердце. Тут, под самым панцирем. Но я буду стараться…
Выры выслушали молча, не переставая выполнять указания: готовить напиток, поить раненого и вытаскивать его тушу на бревна. Изредка все косились на топор. Я тоже, честно говоря. Мое воображение то и дело рисовало Ларну, с волчьим оскалом вырубающего пластину. Кровь, брызги, ужас, тошнота… Но сероглазый взял только тонкий нож, проверил его остроту. Подточил, снова и снова придирчиво проверяя на ногте. Прополоскал в морской воде.
– Тинка, не стой без дела. Попроси помощи у деда Сомры, – велел он. – Иди сюда. Нитки его жизни ощущаешь? Хоть как-то, хоть примерно! Лишних узлов и чужого гноя нет?
Вот спросил! Это же выр, а не канва… Хотя я сама недавно утверждала, что все люди и выры есть часть канвы, и без нас мир был бы иным. Значит, как Ларна любит повторять, поздно поджимать хвост. Газами я не замечала ничего странного. Оглянулась на Хола. Он понял, приблизился, замер в воде по другую сторону от тела. Тонкие суставчатые пальцы заскользили по бурому панцирю. Я положила руки и тоже повела ладони сверху вниз.
– Злость спрута чую, какого вшили в канву люди, древние, – отметил Хол. – Все, кто плавает глубоко, её знают. Жёлтая муть словно сама тянется к нам. Шрон так говорил. И я видел, едва успел вверх уйти, да.
– Злость – причина, мне надо то, к чему она привела, – буркнул Ларна, склоняясь к панцирю и рассматривая стык пластин. – Ищите, должно быть нечто. Комок, я полагаю. Мне бы знать, подвижен ли он? И понять поточнее, где резать. Полость велика. Тянется отсюда и досюда. На втором боку такая же, на брюхе они сходятся, там силён ток крови от жабр, в нём подводное дыхание. Вскрою обе полости, он потеряет много крови. Может не выжить, слаб.
Ларна разогнулся, постоял, щурясь на солнце. Тяжело вздохнул, наше молчание его угнетало.
– Тинка, как говорил твой брат? Шью-вышиваю, здоровье добавляю… дальше как? Беду выявляю… нет, это я от себя.
– Говори от себя, – тихо попросила я. – Не важны слова. Мне надо знать, что помощь есть и мне верят. Можешь непутёвой обозвать.
– Да хоть десять раз, – усмехнулся Ларна. Но не обозвал, и говорил так тепло, ласково. За плечи обнял, поддержал. – Я попрошу своего Синеглазого бога, какой гоняет тучи и поигрывает громами. Пряху попрошу, Сомру. Ты, Тинка, у них на особом счету. Потому что ты дурнее той южанки. Для всех найдутся у тебя в душе нитки, и оплачиваются они не золотом… хотя могла бы озолотиться. Только дар меняется на золото один раз и уходит, я уверен. Ищи, не сомневайся. Тебе не откажут в помощи. И Холу не откажут.
Хорошо сказал. Мы с Холом прямо улыбнулись, ощутили эту свою общую улыбку – она как цветок на канве распустилась, новую нитку приязни и понимания вплела в узор мира. И мы поймали то, что просил найти Ларна.
– Оно внизу, – сказал Хол. – Справа. Тут.
– Два комка, – добавила я. – Ниже и глубже неподвижный. В нем большой вред. Выше и почти у самого панциря второй. Пока в нём нет вреда. Но есть сильная боль, и время на исходе, гниль копится.
Ларна довольно хмыкнул. Бережно усадил меня, подозвал Ронгу и велел держать меня под спину, он знает: вглядываться в канву нелегко. Я довольно быстро отдышалась, как раз успела рассмотреть, как Ларна плавно, с малой кривизной, изогнул лезвие ножа. Такое оно легко пролезало под панцирь и резало ткань у самого его основания, рыхлую, распадающуюся тонкими волокнами. Само тело не затрагивала – крови почти не было, только несколько капель у кромки пластины.
– Малёк, руку заводи внутрь и оттягивай мягкое тело, – велел Ларна. – Ронга, осторожно поддень край и чуть приподнимай сюда, под углом… хорошо.
Пластина снялась в считанные взмахи ножа. Выры на берегу и в воде от удивления забулькали, я возгордилась работой Ларны. А что? Мне можно, я свое дело закончила. Сижу и глазею, зато он не отвлекается, сосредоточенно щурится и никого не слушает. Серо-розовое тело выра чуть вздрагивает, оно рыхлое, похожее на тесто. Как мне показалось, это тело себя едва держит – панцирь такой туше необходим. Ларна попросил топор, в два коротких точных движения наметил трещины на правом боку выра. Стал срезать выделенную узкую дольку бокового панциря, избранную для удаления. Закончив, попросил полить выра и подточить нож, присел, прощупывая тело.
– Тут жилы. Их не трогать, – бормотал этот выродёр. – Здесь копится сила, поперёк резать нельзя. По волокнам пройдём, разберём пучками. И далее надо попасть сюда… Ладно же. Давайте нож. Готовьте нитки из жил и толстую иголку, сапожную. Порошок подорожника, серый донник из ларца и белый мох, Хол. Надо поливать и по мере сил останавливать кровь. Ронга, мне потребуются все твои шесть рук. Как полезу в полость, будешь зажимать прореху. Не получится – придётся останавливать ближнее сердце. Не хотелось бы… Нож привяжите на ремешок.
– Я дедушку Сомру уже прошу, – пискнула я ослабевшим голосом, ощущая себя очень маленькой и не способной сделать ничего взрослого для Ларны и раненого выра.
Ларна не отозвался. Он резал тело выра уверенно, быстро. Хол без суеты протирал тело, засыпал раны порошком. Юта разводил кромки и держал, как указано. В какой-то момент Ларна задумался, оценивая глубину надреза. Кивнул, отложил нож и ввёл в щель ладонь. Движением пальцев нечто подцепил – выр даже во сне изогнулся от боли – и резко вырвал. Что он достал, я не успела понять и рассмотреть. Длиной оно было не более пяди, тёмное с прожелтью, густо покрытое гноящейся вырьей кровью. И, кажется, подвижное. Тошнота вынудила меня отвернуться: на редкость мерзкое зрелище, из живого существа достают нечто, его жрущее и убивающее. Я услышала хруст, обернулась… и поняла, что уже поздно разбираться, кто или что вредило выру. Ларна раздавил эту гнусь прямо на бревне, в локте от моих ног. Пришлось опять дышать и морщиться, виновато признавая свою неготовность наблюдать за выродёром, потрошащим выра. А как иначе назвать дело Ларны? Не зря именно его искали и звали. Пожалуй, сами выры хуже знают, как вскрыть панцирь, что под ним находится и где в точности. Они по природе – водные жители, а резать можно, как я думаю, только на берегу. Опять же, наши руки, человечьи, с мягкой чувствительной кожей для такого дела куда получше приспособлены, чем суставчатые жёсткие пальцы самих выров.
Пока я думала и отпивалась водичкой, по просьбе Ронги переданной во фляге с берега, выродёр не прекращал работы. Зашил рану и начал второй надрез выше, у самой середины голой спины выра. Рука двигалась уверенно. Щель в тканях тела делалась всё глубже. Дойдя до стенки полости, Ларна сообщил об этом и ненадолго остановился. Сунулся в воду, промыл руки до самых плеч. В одной повязке на бедрах он смотрелся странно. Полосатый. На лице загар, затем белый след от моего платка, дарёного. Снова светлое тело под рубахой. Ноги загорелые, а стопы белые.
Удивительно, какие люди разные! Возьмись кто выявлять неущербных… да с ума сойти можно! Малёк гибок и тонок, но вполне хорош и силён. Ким тоже не широк. Но Ларна – особый случай. Мне на него глядеть даже чуть неловко. Уж очень он… неущербный. Я прежде как-то и не задумывалась. Насмешливую злость в глазах рассмотрела после первого боя, она там накопилась пополам с усталостью и болью. Славу выродёра, на страхе и тайне замешанную, ещё до встречи узнала, с чужих слов… Его жёсткую доброту позже разглядела и признала. Но целиком Ларну, человека – я, оказывается, и не воспринимала. Как-то по-детски глядела на него. Из-за братова плеча, что ли… Теперь вот иначе вижу того, кто однажды обещал оберегать меня от всяких бед, и свое слово держит. Гляжу в его спину, по которой сила гонит длинные, как морская волна, бугры жил, примечаю старые шрамы. Летопись его выродёрства? Или они ещё старше, из детства…
Он ведь и рыбаком был, и шааровой собственностью, и учеником столичных выров. Кем он только не был, так-то точнее. Одни гнутся от тяжести обстоятельств, как тот пьяный грязный тип – Барта. Другие – полнейшую неущербность приобретают. Мне тут, у воды, хорошо слышно, что на берегу шепчут зеваки. Девки вон – отдельной страфьей стайкой сбились, охают, вздыхают. С первого взгляда опознали то, что я не рассмотрела за столько времени! Мужскую красоту северянина. Особенную, в которой сила и ловкость переплетаются со сказками о знаменитом выродёре… Что девки надумали, я знаю. Опять явятся под окна, станут князем величать, вздыхать и в город на гулянку выманивать. Странно, но в этом мне чудятся какая-то обида и несправедливость. Хотя если разобраться…