– Я убедил вашу бывшую жену, – ровным тоном заверил выр, не желая глядеть на Барту, – стать частью семьи Раг и моей сестрой. Если она пожелает, в качестве одной из хозяек замка она там примет вас и выслушает. Завтра. Никак не раньше. Тнари рэм-Раг, нам пора в домой. Ты устала, требуется отдых. Наш город благодарит тебя и наш брат – хранитель замка – тоже. Вот твой платок. Садись на хвост, я отвезу домой.
Тнари качнулась было в сторону мужа, но выр оказался быстр: укутал с головы до ног в тонкий, почти прозрачный, узорный платок. Закинул на свою спину и увез, распихивая толпу двумя парами рук и третьей удерживая «сестру». Барта охнул, покачнулся и попробовал пополнить мой словарный запас несколькими интересными выражениями, но Ларна ткнул его локтем в бок, выбил дыхание и снова дружески приобнял за плечи.
– Доигрался? Выры увезли её. Надо думать, к вырьей матери, точно по твоему заказу… Всё, не рыдай, не баба. Пошли обратно на галеру. Завтра возьмём штурмом замок и воссоединим вашу нелепую семью, если даже нас не пустят в ворота.
– Да пошел ты, – обозлился Барта. – Не лезь. Лучше бы ты сдох в пустошах, ещё на том берегу! Я бы не пил, не страдал и не поссорился с женой. Она у-то-ми-тель-но, – Барта старательно выговорил слово, – простодушна. Я иногда не выдерживаю. Хорошая баба, красивая, толковая, теплая… Но её нельзя даже в баню послать!
– Посылал? – заинтересовался Ларна.
– Ха! Полгода выведывала, что такое баня. Потом соорудила какую-то глупость из веток и старых тряпок. Пошла туда жить… Притащил за косы обратно. Говорю: от тебя на стенку можно залезть, заканчивай ты с этим своим дикарством! Утром проснулся – голова болит… Она сидит и прилаживает веревочные ступеньки, чтобы я мог лезть на стенку.
Ларна остановился и рассмеялся. Я, честно говоря, тоже не могла себе представить такой окончательной исполнительности…
– Вот, Тингали, – назидательно сказал Ларна. – Так жена должна внимать каждому слову мужа. И он полезет на стенку!
Барта тоскливо застонал. Я согнулась от хохота, Ларна тоже веселился во всю. Отсмеявшись, снова поддел протрезвевшего под локоть и повел к галере.
– Я добыл её в честном бою, – злился тот. – Самая красивая баба на всю пустыню! Да ладно пустыня, в Усени похожих нет… Так оказывается, она ещё и танцует. Баню строила, ступеньки эти дурацкие лепила на стену. И ни слова о важном! Да как танцует, пить не надо, чтобы пьяным стать… – Барта сменил тон и мрачно добавил: – Всех порежу, они глазели. Моя жена! Мне одному танцы и глядеть.
– До трезвости ещё далеко, – заподозрил Ларна. – В трюм, под замок… Вот же пакостник ревнивый! Ты вообще зачем пьёшь?
– После лихорадки начал, – очень трезво и грустно сообщил тот. – Лет пять назад… покусала меня какая-то гнусь. Я пожелтел и стал гнуться, сохнуть. Наря лечила травками, что для местных хороши. Не помогало. Позвали Вагузи, старшего. Он сказал: пить мгару и настаивать на ней травы. Мгара эта оказалась на поверку покрепче бражной настойки. Пока я вылечился, уже привык. Наря, дурища, убрала бы во время… так нет, она во всём потакает мне.
– Тинка учти и это, впрок: мы, мужики, ни в чем по пьяни не бываем виноваты, – прищурился Ларна. – Пить он потянулся сам, а вина лежит на совести жены. Сказать правду о пустыне и своей трусости в себе сил не нашёл, а ту же жену послал умирать в пески. Слабак. Не возьму его на галеру. Сдам Ронге на воспитание. Бросит пить, образумится, окрепнет – тогда пусть семья ар-Раг решает, годен ли такой паразит их сестре в печенки… Тьфу. В мужья.
– Она моя…
Мы уже добрались до галеры, Ларна толчком сбросил старого выродёра на падубу. Навис над ним и заорал полным своим голосом, от какого, полагаю, буря стихает и глохнет. Не со злости шумел – просто решил так пугануть и вразумить.
– Ты! Её! Выгнал! Всерьёз! По полному здешнему обряду! Понял, пьянь беспамятная?
Барта сел, бледнея и наконец-то трезвея по-настоящему. Глянул на свои дрожащие руки, ощупал запястье, где виднелся светлый след от браслета. Видимо – свадебного, скорее всего – снятого и выброшенного в невменяемом состоянии…
– Это я что: точно как её первый муж, прогнал Нарьку из дома? – тихо и испуганно охнул Барта. – Она ж могла тронуться умом… Пойди теперь найди браслет. Я верно понял: она стала вырам сестра? Пропал я… Второй раз не пойдёт за меня. После таких танцев, да при толпе, да в городе.
Мы с Ларной дружно кивнули. Бывший муж Тнари вцепился в жиденькие остатки своих волос и усердно их рванул…
– Я был здоровый, высокий и сильный, она мне обязана всем…
– Эту песню я уже прослушал от начала и до конца. Тебе, высокий и здоровый, опять пришло время хлебнуть настойки. Ты бьёшь на жалость и воешь от нутряной тянущей боли, – сообщил Ларна без малейшего сострадания в голосе. – Это лечится терпением. Кляп в пасть и веревка на руки. Эй, вахта! Глаз не спускать с нашего… гм… женишка. По его милости, того и гляди, застрянем в порту ещё на неделю, пока я не подберу лечение.
Барту увели в трюм. Я глянула было в сторону берега, но прямо перед носом, закрывая весь обзор, уже располагалась палка Вузи.
– Но праздник…
– Ты видела, что вытворяла с этой палкой Тнари? Осознала, сколь далека от совершенства? – с напускной строгостью спросил Ларна. Вложил мне в руку палку. – Две сотни повторений того, что ты уже знаешь. Не вздыхай! Подумай о хорошем: ты одетая и не на барабане, без толпы зевак. Эй, вахта! Приглядывайте, пусть брэми Тингали упражняется усердно. Как закончит, накормить ужином и проводить до замка выров. Мимо праздника!
Я почти успела пожаловаться на столь вопиющую несправедливость, но в тёмном небе заворочался гром. Зарокотал длинным перебором звуков, до оторопи сходных с самым первым, неторопливым, ритмом барабана Тнари. Я поёжилась. Помнится, увлекшись вышивкой, пообещала я выйти замуж за Вагузи. Он в городе… кажется. Пойди теперь точно скажи, что вытворяет этот ящер! И ящер ли он? Хорошо хоть, дождь едва каплет, под таким танцы, полагаю, не считаются свадебными… Будто разобрав мои мысли, дождь усилился. Ларна закинул голову, рассмеялся, прочесал пальцами мокрые волосы, потемневшие, разбитые на мелкие кудрявые пряди. Стащил через голову длинную рубаху местного покроя. И пошёл по сходням в город в одной повязке на бедрах. Кажется, все тут празднуют именно в таком виде…
Небо потемнело всерьез, с севера навалился ветер, расчесал дождевые серые пряди, густые, тяжёлые. Во всю запахло пылью, душной жарой и растопленной морской солью. От горячей земли, от набережных и причалов, даже от палубы, поднимался белой кисеей пар. Укутывал, душный и липкий. Теплые крупные капли лупили по плечам, спине, целыми горстями бросали воду. Я вымокла до нитки в несколько мгновений. Погладила палку Вузи и тихо, одними губами, шепнула «спасибо». Теперь у Тнари нет причин гнуть плечи и стыдиться себя из-за чужих наветов. Она – настоящая барабанщица, признанная самим Вузи, поскольку совершила чудо и вызвала дождь на месяц прежде срока. Палка в руках чуть заметно дрогнула. Я на краткое мгновенье ощутила, насколько она не проста. Кажется древесиной, а на самом-то деле свита, спрессована из самых сильных ниток, подобных тем, какими я шью. Узора разобрать не могу, он постоянно течёт и меняется. В большую часть времени выплетает из ниток изначального всего лишь подобие палки с бронзовыми шариками на концах… Чем ещё способен стать подарок Вузи, лучше мне не знать. Он ведь пояснил: изменится его палка только в самом крайнем случае…
Я вздохнула, поудобнее расставила стопы на мокрой и немного скользкой палубе. Если палка не деревянная, от влаги она не замокнет, а после не рассохнется от жары. Ларна, как всегда, прав. Нет мне места на празднике, там сегодня танцует сам Вузи. Надо исполнять урок. Убивать в себе тьму. Её многовато накопилось, сама удивляюсь… ну какое у меня есть право злиться на девушек, улыбавшихся Ларне? И как мне не совестно припоминать, каков сам капитан со спины, какая у него походка и как бегут под кожей волны жил.
Блок, выпад, ещё выпад. Широкие взмахи, и короткий отдых во время приветствия. Долой посторонние мысли! Я убиваю тьму.
После двух сотен повторов тьма убилась вся. Мыслей не осталось, сил тоже. Я кое-как отдышалась, слушая сердце, возомнившее себя барабаном. Оно ухало в груди и отдавало звоном в уши… Сумерки уже затенили город, пар стёк к воде и накрыл её одеялом, да так, что самой воды и не видать. Я тоскливо вздохнула, припоминая, как Ким рисовал пальцем узор на тумане и тот оживал, помогая плести сказку. Клык подобрался поближе, потёрся клювом о плечо. Я охотно поделила свой ужин на двоих. Ему отдала жаркое, а сама слопала рыбину, облизываясь и жадно прихлебывая местным сладким соком. Говорят, добывается из орехов. А те орехи на деревьях растут. Ну все не так, как у нас на севере, дома.
– Скоро станет прохладнее, мы пойдем домой, на север, Клык, – пообещала я, почёсывая мелкие чешуйки под горлом птицы. – Там нас ждут. Я очень в это верю. Мой Ким ждет, живой-здоровый… и твоя хозяйка тоже. Проводишь меня до замка, страж? Или даже покатаешь?
Клык заклокотал и охотно подогнул ноги. Он был весь мокрый после дождя. Смешной, всклокоченный… Поднялся, неторопливо побрёл по пустым улицам, не ускоряя шага и не отрываясь далеко от сопровождающих нас двух моряков. Барабаны рокотали и гудели у воды, во влажном воздухе звук разносился далеко, гулко. Люди смеялись, пели, звонко хлопали в ладоши. Дождь, это благословение небес, посланное свыше и принятое с должным восторгом, кончился давно, ещё на первой сотне повторов движений урока. Но успел он вымыть из города пыль. И даже осадил удушливый жар. Стало свежо, особенно в мокрой насквозь рубахе. Влажная ночь шелестела незнакомо, загадочно. По широким листьям ползли капли, шлепались ниже, на иные ветки. Звонко цокали по камням. Земля, впервые за долгое время напившись воды, впитывала её, шуршала и пощёлкивала, продолжая «глотать» влагу и отдавать её траве, корням деревьев. Птицы пробовали голос, готовясь к сезону дождей, брачному, праздничному для всего живого на юге, как я понимаю теперь.