– Иди, пожалею, непутевый, – вздохнула Марница, разом утратив остатки злости. Сама подошла, обняла за плечи. – Подуть надо, пройдёт. И чего ты полез в заросли? Я бы сама прекрасно пробралась, мне даже в пользу. Когда кожа ноет, душу меньше щиплет.
– Дед осерчал, – всхлипнул рыжий и звучно шмыгнул носом. – Сказал, нельзя глупо выкладывать петли поверх его решения. И условия от себя нельзя. И что я вымогатель, тоже подтвердил. Только неправда. Я скучаю по Тинке, – серый глаз хитро прищурился. – Тут ещё подуй. Тоже больно – страсть.
– Ну ты и прыщ, – заподозрила Марница. – Все слова у тебя с двойным дном.
Рыжий хихикнул и кивнул. Подобрал свое лукошко и отдал прямо в руки, бережно.
– Угощение, ешь. И слушай… В общем, так сладилось. Дед сказал: не отпустит Кимку. Я сказал: устанет мой визг выслушивать. Он тогда: ладно, два зайца на один лес – всем переполох и расстройство. И еще: ты Кимочку любишь, нельзя этого не видеть, тут я прав. Пусть Ким сам решает. Вот. Иди по тропочке и гляди по сторонам. Узнаешь, верно поясок завяжешь – далее его забота искать тебя. Если ты ему в душу не запала, то не выйдет он к тропке и памяти своей не восстановит… Всё, хватит дуть, дядька ветер уже беспокоится, кто это за его дело взялся без спроса?
– Дедушке передай от меня благодарность за его решение. И тебе, упрямцу, спасибо. Давай в макушку поцелую, вот так.
Рыжий хихикнул, порылся в ивняке, вероятно, содержащем всё, что душе зайца угодно… На сей раз под руку попались теплая куртка и добротное платье грубого шерстяного полотна, какое начесывают из северных пуховых биглей. Марница оделась, ещё раз по всем правилам, глубоко и уважительно, поклонилась рыжему. Немедленно, само собой, задравшему нос при виде такого почтения и уважения…
– Деду потом твоё «спасибо» передам, – задумался нахалёнок. – Он занят. На юге роет себе илистое уютное болото. Там у него новый ученик. Мне потому – послабление. Временное.
– Не понимаю я вашего безвременья. В котором всё равно есть время, – усмехнулась Марница, застегивая куртку, пришедшуюся как раз впору.
– Когда у людей перемены, у нас тоже переворачивается страница. Новые сказки. Новая жизнь. У вас времени отсчёт обновляется, у нас мыслям придается новый вес. Теперь вон, – рыжий завистливо вздохнул, – про ящеров дед думает все свои думы. Я пока не научился перекидываться в ящера. Провожу тебя и бегом к Вузи. Пусть наставляет.
Марница, только-только направившаяся по мягкой травке к тропинке, споткнулась об новость. Даже не задумалась, куда крапива подевалась, какое там! Оглянулась на хитрого мальчишку. Покачала головой.
– Ты мастер не отпускать слушателей.
– Стараюсь, – расцвел рыжий.
– Вузи вроде погиб или ушёл, давным-давно…
– Тот ушёл, другой явился. Ох и шумный! Ведь он заступался за Кима побольше моего, – подмигнул Фимка. – Такой упрямый – страсть! С палкой налетел на деда. Кричал: пусть танцует, ему надо, у него в душе шумят дожди. Что за нелепица про дожди – не разберу. Ты не пояснишь напоследок?
Пацан с надеждой прищурился, потом передумал, расширил глаза и захлопал линялыми ресницами. Марница покачала головой и пригрозила пальцем.
– Если я сяду на пенёк, ты меня до смерти заболтаешь! Ох и лукавый ты лесовик… Пойду.
Марница снова поклонилась. Пацан снова вскинул нос и загордился, даже отвлёкся и забыл выдать новый вопрос, похожий на крюк с наживкой: глотай, глупая рыбка. Я подсеку и ты ещё подергаешься на нитке, свитой из любопытства… Но – нельзя отвлекаться. Лес уже шумит и волнуется. Орешник машет ветками, требует внимание собрать в кулак и с пояском не ошибаться. Нет у неё права на ошибку!
Справа на тропку выскочил крупный заяц. Хитро прищурился. Марница отмахнулась – Фимку ни с кем в этом виде не перепутать! Наглец не расстроился, нырнул в кусты и сгинул. Олень осторожно выглянул из молодой поросли. Гордый, голова породистая, по телу ровный красивый крап, всё как Кимочка рассказывал. Глаза карие, добрые. И такой в них задумчивый покой… Нет, не годится. Всё у этого оленя в жизни складно, и место его тут, и душа его не мечется. Прыгнул расправленной пружиной – и исчез.
Старый седой волк проводил оленя тяжёлым взглядом жёлтых глаз. Волки еще живут в мире, хотя их и не много. Марница помнила, как пять зим назад волки сбились в стаю и загрызли стадо биглей в большой деревне. Чуть не привели людей к погибели: без биглей ни пахоты, ни мяса, ни шерсти… Клык тогда был молод, но по следу волчьего вожака шёл рьяно. По слухам, прежде на волка натравливали псов. Но выры их невзлюбили за шумный лай и преданность людям… Вроде, у Рафтов на их земле ещё есть собаки. Может, снова расплодятся? Мимо седого волка Марница прошла без остановки. Уж скорее она сама в такую шкуру влезет, чем Кимочка с его нежной душой.
На массивное чудище Марница уважительно поглядела снизу вверх. Удивилась его рогам, венчающим огромную голову: в виде сплошных тарелок-костей размером в обхват рук, да ещё с ножами-отростками. Названия зверя Марница не знала, чем он питается и каков по нраву – не ведала. Но вид огромный житель леса имел мирный, и его карий взгляд надолго ввел в недоумение. Спокойный, чуть печальный и мудрый даже, задумчивый и несколько сонный… Ким мог бы так смотреть. Пожалуй… Или – нет? До слез мучительно искать черты человека в столь чуждом. Её Ким человек, почему он мог так перемениться? За что его – и в шкуру? Огромный зверь вздохнул, переступил на высоких ногах. Потёрся шеей о ствол ближней сосны. И отвернулся. В душе ничто не дрогнуло. Проклиная свое неумение слышать неслышимое и видеть невидимое, Марница на негнущихся ногах прошла мимо и более не оглянулась. Не тот зверь. Точнее, всего лишь зверь…
В метнувшейся через тропу белке снова почудился нахаленок Фимка: ему самое то, рыж и говорлив. Большой дикий бык, это название Марница слышала от Кима, показался сразу негодным для подвязывания пояса, иной он.
Марница с ужасом глянула вперед: вон уже опушка, виднеется. Неужели не углядела? Слева мелькнула полянка, земляничник парадно раскинулся, украшенный бусинами алых спелых ягод. Бурую тушу спящего зверя Марница не сразу и приметила в тени под кустами. Опасливо покачала головой: ну и здоров! Кимочка ростом поменьше и куда как полегче сложением. Захотелось отвернуться и пройти дальше, но что-то натянулось в душе, не отпустило. Может, опушка показалась слишком уж близка… Или поясок сделался потяжелее прежнего. Марница осторожно прокралась вплотную к зверю. Спит… Сладко, глубоко, беспробудно. Устал? Вот досада: даже в глаза не глянуть! Видом страшен. Мех длинный и плотный. Бурый. Если припомнить, таков оттенок волос у Кимочки – тоже бурый, разве выцветший изрядно, досветла вылинявший. Видом зверь сильно похож на человека: лапы вроде рук, только с когтями. Ног две и людским они смутно подобны, но покороче в сравнении с телом. Да как по сходству выбирать? Чем заяц похож на Кимочку?
Марница села на кочку и сердито смахнула в ладонь ближнюю ягоду. Земляника оказалась пахучей и сладкой. Припомнилось: Ким любил угощать Тингали. Всякую ягоду он обожал и собирал бережно, в охотку. Марница кончиками пальцев погладила мех. Теплый, приятный на ощупь, хоть и жесткий. Уходить от зверя не хотелось. Дышал он вроде бы как следует – почти знакомо. Поясок лёг в руку охотно и сразу.
– Глупость делаю, – обреченно укорила себя Марница. – Мой Кимка пастушок, а не эдакая гора меха с когтями. Кимочка! Ким!
Зверь не откликнулся и не проснулся. Вроде чуть иначе вздохнул, поглубже – и только. Марница упрямо тряхнула волосами и попробовала приподнять тяжёлую лапу. Положила на колени. Продела снизу руку с пояском. В глазах предательски защипало. То ли от жалости к себе, то ли от новой волны сомнений, подтачивающих остатки решительности. Узелок на поясе получился неплотный. Марница не стала вязать его повторно, бантом. Ну и пусть так. Глупости как ни украшай, умнее они не покажутся. Опять же, решенного не перерешить. Как Ким говорил: сделанное – сделано…
Марница встала и быстро, почти бегом, направилась к опушке. По сторонам она больше не глядела. И не оборачивалась. Зачем?
Едва лес остался позади, небо затянуло серостью, холодный ветер рванул ворот куртки. Бросил за шиворот пригоршню дождевых капель с ветки. Зябко, пасмурно – зима… Даже ледок тонкий, редкий для здешней погоды, дыбится коростой на лужах. Каша полужидкой воды чавкает под ногами. Куда идти? Марница огляделась, усердно кутаясь в дареную куртку. Подумала куда нежнее о нахальном рыжем Фимке, собравшем в путь достойно и с толком. Ягодой угостил да теплой одежкой снабдил. Небось, он и на опушку вывел с умом.
Издали, из стылого тумана, смешанного с дождем, донесся невнятный звук. Стучат упрямо и часто – только люди могут творить свои дела в непогоду, не отгораживаясь ленью и не отдыхая. Марница усмехнулась. Вполне возможно, исполняют очередное батюшкино повеление. Ему и прежде не стоило намекать на преграды на пути к замыслу. А теперь, когда он назвался князем и заполучил полную власть в руки…
Шаг ускорился сам. Подгоняли и холод, и поспешность. Домой! Она устала, она душой иззябла, сомневаясь и выбирая. Ким твердил: мама ждёт и глядит из-под руки. Хорошо бы это было правдой. Мама – она ведь всё поймет. Ей можно уткнуться носом в передник и реветь в голос, не думая, как при этом смотришься.
Ноги резво вынесли из редкого подлеска на дорогу, по ней, утопающей в грязи, то и дело ныряющей в длиннющие лужи, удалось подобраться вплотную к источнику шума, даже не продрогнув до костей. Зато от увиденного сделалось мутно и горько на душе. Кончились сказочки, вот тебе, Маря, быль, как она есть.
Марница сухо и зло усмехнулась. Чего ещё она ждала?
По колено в грязи, иззябшие и понурые, копошатся тантовые куклы. Да, превращать людей в таких вот безвольных и жалких рабов теперь запрещено. Однако же прежде их наделали немало. И тех рабов, до смены закона испробовавших иглы тант, уже лишенных себя, не возбраняется использовать на простых работах. Кормить велено сытно и обращаться с ними без грубости… Порой это исполняется, а порой и нет. Здесь Горнива, край людей. Выры за делами не надзирают. А князь… Ей ли не знать, кем батюшка был по молодости и как он ценит людей: по-своему, по-наемничьи. Куклы неловко поворачиваются, иногда падают и снова поднимаются. Волокут бревна, увязывают веревками, стучат молотками. Жидкая затоптанная до равномерной каши грязь тянется от холма вниз, до самого берега серой зимней большой воды…