– Если бы ты с людьми зналась, время бы учла без ошибки, – укорила Купава. – Заморочили тебя эти чуда лесные. Ты за окно глянь! Весна уже дышит. Как раз завтра первый день вырьего сезона ангра. Крапива по огородам буйно прёт. Свежая, молоденькая, и холода ей не помеха. Завтра, – голос матери стал мягче и нежнее, – супчик зелёный сварю. Чашна, свет мой, в точности, как тебе любо. Я сама всё сделаю. Твоему животу оно не в пользу, но порой и побаловать себя можно. Малую мисочку подам.
Марница сидела молча, бессмысленно глядя на угли большого очага. И пыталась смириться с тем, что из жизни выпало две недели времени. Вот уж точно: с чудами поведёшься – не меряй их дела людскими мерками… Почему-то не казалось невозможным и удивительным то, что очнулась в лесу, что в Горниве оказалась в единый миг, хотя сушей и морем от пустыни до дома добираться месяц, самое малое! Теперь по-иному выглядело посещение столицы Горнивы гостями из соседней Тадхи. Прибыли перед началом весны, а ведь именно на прель приходятся все почётные сговоры! Даже странно, что гости уехали. Тем более, Купава им явно благоволила.
Занятая своими мыслями, Марница ела молча, много, даже жадно. Рассеянно кивнула, соглашаясь заночевать на княжеском подворье и только утром к себе ехать – у неё ведь в столице свой дом…
Мама пришла, как и ожидалось, в отведённую дочке комнату, едва та устроилась под одеялом. Поправила его, подбила под спину поплотнее, погладила подушку. Оставила светильник на столике у изголовья и села на край кровати.
– Маря, зачем ты расстраиваешь меня? – тихо и грустно вздохнула она. – Мужа разве выбирают из одной забавы? Из детского упрямства, чтобы непременно насолить отцу родному, поперек воли родительской пойти? Чем тебе нехороши были молодцы? Рослые, пригожие, с немалым достатком, на тебя глядели…
– … как страф на крысу, – зевнула Марница. – Мам, не начинай. Мы уже всё обсудили. Я люблю Кима. Достаток и рост не имеют никакого отношения к этому.
– Ну зачем переиначиваешь, – ещё тише шепнула Купава. В её голосе зазвенела слезинка обиды. – Взять хоть твоего отца. Да, не только рост и достаток… ему ни в чём не могу перечить. Для него всякое дело делать – в радость. Только хорошее в нем и вижу. Ему тот молодец глянулся, из земель Тадха. Разве Чашна может ошибиться? Да и для края было бы полезно. Любовь, Маря, она порой приходит не сразу. Любовь ненадежная основа для семьи. Из неё пирогов не напечёшь и куртку не пошьёшь. Разум и уважение попрочнее будут. Ты бы хоть согласилась поговорить с…
– Он что, ещё в городе? – насторожилась Марница.
– Нет, но ведь можно пригласить, – замялась мама. – Все одно, непонятно, где пропадает твой Ким и явится ли… Неудобно получается, Маря. Княжьим словом уже свадьба дочери на осень обозначена, а жениха и нет. Сговор надобно справить по весне.
– Мам, я уже сплю и ничего не слушаю. Я всё решила. Это ясно?
– Не кричи на меня, – совсем тихо всхлипнула Купава. – Всю жизнь я положила на тебя. Одна растила, да кого? Не девку, страфа боевого… Вся деревня побитая ходила, словами злыми исхлестанная. Это что, позже – хуже. Думаешь, мне про твои трактирные гулянки не сказывали? Да я уже и не знала порой, куда провалиться, лишь бы не слушать! Как Чашна нас, таких, в дом ввел… Святой человек. Ни разу не попрекнул…
Марница тихонько рассмеялась. Отца святым ещё никто не называл! Да так серьезно, истово, нежным шепотом… Словно его гулянки, его воровство и его наёмники, по локоть замаравшие руки в крови – это всё не обсуждалось в Горниве и не осуждалось… Но спорить с притихшей и готовой расплакаться матерью не хотелось. Марница нашла её руку. Погладила пальцы.
– Мам, давай так. Ким вернётся, а потом мы, если хочешь, вместе пригласим в гости твоего запасного жениха. Чтобы он отстал и ни на что рассчитывал.
– А, положим, вот твой Ким… – Купава нехотя выговорила неприятное для себя имя, – он хоть любит тебя? Маря, я тебя знаю. У тебя в глазах огонька нет, одно сомнение. Ты же морок за правду выдать норовишь и себя обмануть в первую голову. Вот мы с папой: как он меня приметил… да я в первый день его имя только шепотом и могла выговорить, так уж пришёлся по сердцу. Ты спокойно поминаешь своего Кима. Маря, может, надо ещё подумать?
– Не мне, – досадливо буркнула Марница. – Ему надо подумать. Все мои сомнения от того, что не знаю, нужна ли ему. Он живёт лесом, а я его сюда, к людям, волоком волоку, насильно. Иди, мам. А то я всерьёз начну плакать.
Купава ещё немного посидела молча, перебирая пальцами по краю одеяла, по вышивке. Вздохнула, напоследок погладила по волосам и ушла, прикрыла дверь. Марница лицом уткнулась в подушку и едва слышно завыла: погостила в доме у родителей… Мамку повидала, как же! И не выплакаться, и не получить утешения. Хоть беги к девкам дворовым да с ними перебирай сплетни. Кто мог подумать, что мама, такая бессловесная, в одну зиму сполна почувствует себя княгиней? Да так дом в руки крепко возьмет, что, того и гляди, грозному князю дворня на неё начнёт жаловаться. Марница выбралась из-под одеяла, прошлепала босиком до стола, погасила светильник. Сложила губы трубочкой и свистнула, словно Клык мог услышать её там, неведомо где. Вот кто надёжный! Можно в перья зарыться и рыдать. Он будет стоять неподвижно, сочувственно клокотать и озираться с пришипом, выискивая злодея, обидевшего хозяйку. Но никогда не возьмется сам указывать ей, как жить и кого вести в дом, а кого гнать за ворота!
Утром Купава дозволила дому проснуться позже обычного, сберегая покой дочери. Но в спаленке Марницу не застала. Разобрала недопустимо громкий шум внизу, на кухне. Спустилась, грозно хмуря тёмные, красиво изогнутые брови. Всплеснула руками, без сил приваливаясь к косяку двери. Монька – она Монька и есть, как имя не переиначивай на мягкий домашний лад… Раздобыла новые штаны. Сидит верхом на лавке, что достойной девице и в голову прийти не должно. Руками размахивает, в голос хохочет, шумит. Развлекает девок. А каких усилий стоило укоротить им языки, ей и дела нет.
– Я ещё знаю сказочки про выра-капитана, – гордо сообщила дочь, закончив прежнюю историю. – Их Ким сплёл в Усени. Мне нравится короткая, как выр испугался спрута и из панциря выпрыгнул от страха.
Марница, само собой, показала сказку сама, словно она и есть тот выр: сиганула с лавки, вывернулась и даже на пол обеими ладонями оперлась, гибко падая и снова отталкиваясь, чтобы встать. Девки захохотали, одна пискнула «голый выр», вторая даже слегка покраснела. Княгиня негромко кашлянула, обращая на себя внимание. Девки вскочили и замолчали.
– Маря, что ты вытворяешь?
– Проверяю, умеют ли разговаривать люди у вас в доме, – упрямо прищурилась дочь. – Ты их застращала до икоты! Мам, если так дальше пойдёт, я всех к себе заберу. Так и знай! Тебе простые люди стали нехороши, я не узнаю тебя! Да тебе теперь тантовые нужны куклы в обслуге! Вот кто молчит и глаза лупит без единой мысли.
– Я дом веду, всё хозяйство, – сразу обиделась Купава. – Негоже, чтобы имя Чашны упоминалось с насмешкой.
– Уважать не перестанут. Батюшка не такой человек, – хмыкнула Марница. – Мам, ну скучно ведь, когда всё делают молча. Вот что, эту хохотушку я у тебя забрала бы. Она смеётся звонко, заливисто. Конопатая, такие удачу в дом приманивают не хуже кошек. Мы её на сметане откормим, станет первая красавица на весь город. Или ты сама откормишь? Пошли, обсудим.
Марница поймала за руку невысокую, красную от смущения девчушку. Потащила из кухни в коридор. Княгиня вздохнула, осмотрела кухню – нет ли где непорядка, позволяющего придраться. Нет… чисто, посуда по местам и даже полотенца висят, как велено, узор весь наружу и на одной высоте. Пришлось гордо разворачиваться и шагать следом за дочерью.
Ну как с ней быть, с бестолковой? Как ей самое простое объяснить: что ты дома своего нового и места княжеского всю зиму боишься до слабости в коленях? Что к смеху прислушиваешься и думаешь: не тебя ли обсуждают? Как же, притащил Чашна из глухой деревни, много их таких здесь бывало. Вдруг так и говорят? Марница обняла конопатую за плечи, вытащила из кармана синюю ленту с вышивкой и всунула ей в кулачок.
– Благодарствую, – восторженно шепнула та, рассматривая подарок.
– Тебе нравится в доме у князя? Тебя кто служить-то прислал? – тормошила девчонку Марница, упрямо не отпуская. Так и втащила в столовую.
– Мамка прислала, – исподлобья зыркнула та, краснея и опуская голову ниже. – Мы тутошние, недалече от города живём. Сказывала: хозяйство у брэми большое. И что к порядку тут приучают крепко.
– Про хозяйку что говорила? – прищурилась Марница.
– Что дюже строга, – конопатая смутилась окончательно. – Но денежку платит честную, без обмана. На приданое можно накопить. Опять же, непотребного в доме не творится. Вот.
Марница скривилась при упоминании приданого, вздохнула. Оглянулась на мать, без смысла перебирающую красивые мелочи, расставленные на малом столике. Конопатая получила ещё одну ленту и убежала, выпорхнула из столовой, как птичка, отпущенная на волю. Дверь прикрыла плотно и по коридору побежала, как учили – не топая и не делая иного шума.
– Ничего про тебя не говорят плохого, уважают они тебя, – негромкого сообщила Марница, глядя в окно. – Хорошие девки. Работящие и не склочные. Весь дом у вас с батюшкой стал славный, спокойный. Только очень уж тихий. Пойду к себе, у меня веселее. Фоська, повариха моя, сразу, с порога, начнёт ругать, да ещё полотенцем огреет по спине. Она звучно ругается, на весь дом. И распустёха я, и дурёха, и криворучка… Ты, мам, не умеешь так ругаться. Ты молча укоряешь, это больно и тяжело.
– Не ведёшь ты дом, Маря, – вздохнула княгиня.
– Не, я в нем бываю редко, – расхохоталась Марница. – Зато Фоська вкусно готовит. Приходи в гости. Вечерком. Или приезжай. Ты теперь, пожалуй, по городу ездишь. Может, оно так и должно: княгиня… Я никак не привыкну к новому. Не по мерке оно мне, не моя это шкура.
– А завтрак? – охнула Купава, бессильно наблюдая, как дочь шагает к двери.