На прежнего Кима человек был похож так же мало, как и бурый зверь, одаренный пояском.
Стало до озноба страшно. Неужели надо второй раз узнать и не ошибиться? Да что же это за сказочка, прямо бесконечная. Красивый молодец, статный. И цветы хороши…
– Маренька, – тихим низким голосом молвил гость. Улыбнулся и присел на корточки у крыльца, в полушаге. – Маря… Вот и добрался я домой.
Голос был иным, верить в его звучание не хотелось, душа болела, но не отзывалась, а глазам чужак вроде – нравился… Да только глазам Марница и прежде много раз верила, пока не усвоила, что у бабы они слепые: не то примечают, что позже оказывается важным. Рост да стать. Разве они Фоську свели с мужем? Впрочем, уши бабьи и того хуже, шепни ласковое слово – душа и отзовется, потянется за обманом…
Чужак поднялся в рост, обернулся к слугам, застегивающим вьючные сумы. Чуть поклонился, скорее отмечая желание заговорить, чем выказывая приязнь. Выбрал взглядом рослого мужчину, который держал повод вороного.
– Окажи услугу, мил человек. Негоже мне входить в дом, не известив родителей моей невесты. Ты уж шепни словечко княжеским слугам. Хоть и вечер поздний, а надо нам туда идти, пусть ждут.
Говорил он вроде бы по делу и складно, но Марница всё больше замыкалась в себе и даже удивлялась своему упрямому несогласию с каждым словом. И голову не так наклонил, и улыбается слишком уж сладко, и молчит-то иначе, и…
– Ну-ка скажи, что такое малина, – буркнула Марница.
– Ягода, – гость даже нахмурился. – Маря, да что с тобой? Или я зря сюда шёл?
Чувствуя себя страфом, упершимся обеими лапами от избытка норова, как и сетовала мать, Марница всё же тряхнула головой и задала новый вопрос.
– Покажи мне звезду, которую сам назвал глазом страфа.
Мужчина с долей насмешки прищурился, глянул в тёмное небо, ровное, затянутое облаками. Чуть помедлил и указал точку над горизонтом. Вот уж правда: пальцем в небо… Каков вопрос, таков и ответ. Проверяй, Маря, есть ли звезда за тучей! Шутка чужака немного примирила с ним. Хорошо ведь пошутил, и без злости, и с подначкой. Голова загудела, умные мысли попрятались, а глупые вылезли, как поганки после теплого летнего дождика. Да что ж у него спросить-то? И как теперь сомневаться, как требовать ответов?
Кто ещё мог явиться среди ночи на двор с цветами, назваться женихом? И чего ей, непутёвой, еще надобно? Краше прежнего мужик стал, даже мама такого примет охотно…
По улице звонко затопали страфы, несколько. Зазвенел бубенчик. Марница оглянулась, охотно отворачиваясь от сомнительного, выглядящего незнакомо «Кима». Мамина двуколка резво вкатилась во двор, на сей раз правил сам князь. Остановил страфов, заинтересованно подпёр ладонью подбородок.
– Моня, вот за что тебя ценю: скучать не даёшь. Что, этот нравится тебе? Так вот сразу, в один вечер – сговариваемся и с глаз долой?
– Негоже входить в дом невесты, не сказавшись родителям… – завёл уже знакомую речь молодец, кланяясь князю с должным уважением.
– Говорила же, стерпится-слюбится, – расцвела улыбкой Купава.
Марница зажмурилась. Возникло ощущение, что пили она сегодня за ужином что-то такое… крепкое. На чем был настоян взвар трав, Фоська отказалась ответить. Росло подозрение, что целиком и полностью – на сочном бражнике, да еще с пыльцой…
– Позвольте, достойный брэми, – торопил время гость, норовя стать хозяином в доме, – поклониться и слово молвить.
Марница ощутила, что ей в руки всовывают букет лесных цветов. Сделалось очевидно: пора возражать. Только – против чего?
– Папа…
– Какой вечер! – восхитился князь. – Первый раз назвала папой, а то все «батюшка», и с эдакой подначкой, так и хочется в ответ кнутом – да по заднице.
– Чашна, свет мой, да что же это ты говоришь, ведь при гостях, – смутилась Купава.
– Так он в семью лезет нахрапом, пусть привыкает, – упёрся князь. – Я же его терплю на этом дворе. И Монька вон – терпит. Моня, ты чего, кислого объелась? Или сплюнь, или уж скажи хоть что толковое. Не сиди, как на похоронах. Пока, вроде, никто не умер. Ты как, без ножей сегодня? Мирно настроена?
Марница сердито столкнула букет на ступеньки и оглядела двор.
Слуги, пришедшие за своими птицами, глазеют, ослабив повод. Чужие страфы переминаются и шипят на рыжих княжеских. Свой пастух непорядком возле стойл не интересуется. Он любуется зрелищем сговора, пристроившись повыше, на чердачной лесенке, на случай осложнений: удобно и вверх забраться, и вниз спуститься, да и вилы под рукой. У ворот уже невесть откуда набралась толпа – и среди ночи вести в столице распространяются ходко. Пацаны целой стайкой взобрались на забор, мужики степенно стоят полукругом, два толстобоких деревенских бигля волочат брошенные хозяйской рукой веревки: пробрались за ворота и пробуют нахально щипать сено, не для них заготовленное. Расторопная соседка расстаралась, бежит с парой зажженных масляных светильничков, чтобы всем было удобнее глядеть. Девки хихикают, батюшкины наёмники лыбятся во весь рот и соображают: пора ли ловить биглей, или лучше пока брэми Чашне на глаза не лезть? Ну вот, теперь держись, Маря: самой злостной на всю улицу сплетнице, сдавшей за последние два года, подслеповатой и глуховатой, на ухо начали громко пересказывать подробности для дальнейшего распространения. То есть – сговор по всей форме… Потом и не отказаться, толпа всё видела и слышала.
– Позвольте мне… – в третий раз начал говорить молодец, в которого всё сильнее хотелось бросить ножик.
Один-то при себе, за голенищем сапога, – Марница пощупала рукоять и усмехнулась. Чем этот рослый красавчик доказал, что он – Ким? Тем, что явился, когда ждали и назвал малину ягодой. Невеликое дело. Цветов при должном усердии любой способен нарвать, всё же не можвель на дворе, весна дышит… Марница прищурилась, рассматривая гостя внимательнее. Уж так он одет опрятно! Даже, скорее, богато. И пояс не тот, ярким чем-то шит, крикливо и несуразно.
– Не годится, – вслух определила сомнения Марница.
Князь с явным удовольствием хлопнул себя по бедру. Ведь приехал спешно, – запоздало сообразила Марница, – рассчитывая на потеху, и теперь ждал её куда более, чем мирного сговора. Гость дрогнул и обернулся. Княгиня всплеснула руками и потянула из рукава платочек. Рыжие в упряжке ощутили слабину повода и налегли, продвинулись на шаг, в два горла зашипели на чужих страфов.
Толпа у ворот заволновалась. Из задних рядов на свет бесцеремонно пробивался кто-то, и делал это весьма успешно. Так, что теперь все глядели именно на него. Ростом не особо крупного, но очень широкого, бурого и заросшего до глаз.
Не останавливаясь, новый гость прошагал через ворота, прямиком к крыльцу. Зыркнул мелкими тёмными глазами на «жениха», бурый мех на лице чуть шевельнулся.
– И какого, вежливо говоря, гнилого дупла этот дятел делает в моём малиннике? – басом прогудел гость. Обернулся к Марнице, хохочущей, опустив лицо в ладони. – Маря, что ты вытворяешь среди ночи? Это ж ни в сказке сказать, ни в яви понять!
– Я же знал, – возрадовался князь, – меньше двух мужиков на сговоре моей дочки не может быть никак! Купа, ты на какого ставишь?
– Они что, будут ещё и драться? – ужаснулась княгиня, обнимая мужа и ныряя ему под руку.
– Было бы с кем, – отмахнулся новый гость. Прихватил «жениха» за шиворот, приобнял до стонущего выдоха и повёл к воротам, бормоча под нос: – Иди-иди, не лезь на чужую полянку, не по тебе она, я и людям твоим сказывал. Которые взялись цветы целой толпой драть в лесу.
– Моня, – по возможности серьезно и строго сказал Чашна, хотя смех гнул его. – Моня, что сына шаара Тадхи выставили, то мне понятно. Но и меховой мужик ничуть не похож на жениха, какого мне описывал ар Сорг. Может, пояснишь, откуда взялся? Или мы чуток погодим, ночь впереди длинная, глядишь, ещё кто подтянется.
Бурый заросший тип басовито рыкнул, нехорошо прищурился на толпу у ворот. Народ слегка подался, посторонился. Даже бигли замерли с клоками сена на мягких губах, испуганно поджали короткие толстые хвосты и затопали со двора на задних лапах, горбясь и помогая себе передними, но прихваченного в охапку сена не отпуская… Мужик глянул на взятых в постой страфов и дернул подбородком в сторону ворот. Птицы понятливо вздохнули и двинулись по указанному направлению. Хмурые слуги – тоже…
– Эк тебя слушаются, – одобрил князь.
– Да зверьё-то, оно с понятием, – усмехнулся бурый. – За людей не поручусь. Если кто ещё в ночь на двор сунется, ума у него точно нет. Маря, ну что ты сидишь? Я зверски хочу есть. Понимаешь? Зверски. Если ты на стол собрать не в состоянии, какой был смысл в жёны набиваться? Ел бы у деда малину от пуза да рыбку в бочагах ловил… благодать. – Он всем телом обернулся к князю. – Однако ж поздно жаловаться. Поясок ваша дочка мне повязала, я и явился, как на поводке. Не могу без неё, значит. Иначе б не пришёл. Так что поселюсь я тут, как дела нынешние закончу, походные, дающие работу ногам. Звать меня можно Кимом, хотя, помнится, полное имя должно быть подлиньше. Кимор, вроде бы. Ну, поскольку повзрослел я, ныне скорее беру родня, чем зайцу, мёд я люблю. Значит, со временем примусь бортничать, непременно.
– А по всем правилам девку спросить у батюшки? – рискнули потребовать продолжения зрелища из темноты за воротами: светильники соседка унесла.
Бурый оглянулся, кивнул, неторопливо прошёл к воротам и захлопнул сперва одну створку, затем и вторую. Коротким пальцем тыча в каждого, пересчитал пацанов на заборе. Те притихли и вжали головы в плечи. Новый хозяин подворья усмехнулся.
– Сказки утром буду сказывать. Если накормят сытно, то длинные и веселые. Покуда кыш, воробьи!
Когда бурый оглянулся в сторону крыльца, Марницы на пороге уже не было видно: убежала, как и велено, собирать ужин. Князь, вполне довольный тем, что нашёлся человек, способный решительно распоряжаться ничуть не возражающей дочкой, спрыгнул из двуколки и подал руку жене. Фоська, наблюдавшая всё зрелище через окошко, закрыла ставни и тоже заспешила на кухню, зевая и посмеиваясь. Купава усердно мяла платочек и вздыхала, шагая к крыльцу. Пастух распрягал рыжих, угадав желание князя заночевать в гостях. И точно: управляющий бодрым скоком пронесся до люка подпола, поддел, ловко сунулся и добыл кувшин бражной настойки. Оглянулся на нового хозяина, запирающего ворота перекладиной.