– Между прочим, рыба вечернего отлова, – сообщил Ларна, поддев пальцем жабры и рассматривая нечто в их глубине. – Ночевала она в сетке, в канале, так что для магры годна. Но ценитель отметит изменение вкуса, обычное после пребывания в речной воде.
– Нам сгодится, – заверил страж за нас с ним двоих.
– Первым подается сорт мяса, именуемый травой айры за тип нарезки – тонкими длинными ломтиками, по серединке имеющими утолщение и прорез, называемые стеблевыми, – самозабвенно вещал Ларна, и нож в его руках снова порхал. – Пять травинок вам, ар. И остаток – три – Тинке. Больше взять нельзя, вкус уже не тот. «Трава» поедается без приправ, она готовит вкушающего к приему основного кушанья.
Никогда не ела сырой рыбы. И взяла-то с тарелки только потому, что невозможно обидеть Ларну. Видно ведь, как он старается и какое удовольствие получает от своей работы. Даже трактирщица прекратила злиться и подошла ближе – слушать и учиться. Оценила, как «ей с подругой» далеко до мастерства. Вкус рыбы оказался пресным, незнакомым, после пережевывания возникало легкое, едва приметное, ощущение сладости на языке. Ларна покосился на трактирщицу и вырезал ещё один ломтик, передал ей. Взяла, прожевала, нахмурилась. Потом вздохнула и принялась убирать со стола рыбью шкуру, принесла новые тарелки под второй сорт мяса, большую миску с водой, два полотенца, точило для ножа.
– Я буду звать тебя аром, – сообщила я Ларне, облизываясь. – Когда ты готовишь магру, само собой. Что дальше, ар Ларна?
– Нарезка второго вида может быть двоякая. На юге предпочитают «капли дождя», на севере более привычны «лепестки кувшинки», – сообщил Ларна.
Качнул головой вправо-влево, чтобы его усы шевельнулись и подвески чуть звякнули, как у настоящего выра. Видимо, оценил мою шутку, пусть и не отвлекаясь от разделки. Теперь он срезал ломтики обоими указанными способами, и были они прозрачные, тончайшие и чуть розоватые.
Ларна сполоснул руки в миске с водой, полез в куртку. Добыл плоский жесткий кошель, содержащий порошки для лечения выров и иные травы. Стал их придирчиво осматривать. Трактирщица вскинулась, убежала и вернулась с коробом приправ. Ларна и их перебрал, понюхал и некоторые взял крошечной ложечкой, добавил в смесь. Присыпал ломтики.
– Пробуем. Тинка, обрати внимание: «капли» сладкие, «лепестки» же по полному чину готовки должны отчетливо и довольно резко горчить.
Мы попробовали, само собой, всё совпало в точности. Ларна подточил нож и снова стал рассказывать, трактирщица сменила тарелки и окончательно забыла о своей злости. Взялась уточнять толщину нарезки. Потом Ларна подал нам «след выра на песке», «пятое сердце», «красного окуня»»… Я ела, хвалила и удивлялась. Не вкусу, нет. Конечно всё было интересно, необычно и здорово. Но это – мелочи. А вот Ларна в качестве повара – зрелище невероятное. Может, в готовке и есть его новое призвание? Он же счастлив, у него горят глаза, он улыбается хорошо, тепло. Так и кажется: тот выр, Гим ар-Рошр, не убитый и научивший резать по полному чину Гра, тоже дал возможность перешагнуть порог дураков. Принять новое, сменить взгляд на жизнь.
Вокруг нас набралась изрядная толпа, пока я думала и кушала, глядела на качающего усами и непрерывно бормочущего пояснения Ларну, забавлялась видом трактирщицы, уже записывающей за ним каждое слово с неожиданным и вполне настоящим усердием.
Ларна отделил от костей последний ломтик, с сожалением осмотрел остатки монеты.
– Всё… Ар, ваше мнение, Гим хорошо учил меня?
– Он лучший повар выров, – не усомнился страж, ополоснув пальцы в миске с водой. – И он умеет учить искусству Гра. Вы украсили для меня сезон ангра, брэми Ларна. Благодарю.
– Погодите, как же это? Гра – резать, и сезон ан-гра что – сезон нарезки? – возмутилась я. – Вы же вроде мальков на берегу ждёте…
– Тинка, до чего ты наблюдательная, – усмехнулся Ларна. – Точное название сезона – «взрезание лёгких».
– Первый раз вдохнуть воздух очень больно, – согласился выр. – Я помню до сих пор, как вздохнул, еще мальком. Словно нож прошел под панцирем, тут. И удар, второе сердце ненадолго прекратило работу. Страшно. Ещё давление, когда легкие стали наполняться. Прямо разрывает изнутри. Ан-гра, то есть режутся легкие. Всё точно.
– То есть первые пять лет выры не дышат воздухом?
– Иногда три года, иногда и пять, – задумался страж. – Но всплытие из глубин всё равно обычно случается весной. Так говорят старые.
Ларна оглянулся на толпящихся у нашего навеса, улыбнулся. Чуть поклонился даже.
– Брэми, зрелище иссякло, но мне было приятно ваше внимание.
Люди в ответ зашумели, благодаря за красивую нарезку магры и поздравляя с праздником. Кажется, это новая привычка в Усени – всякого встречного поздравлять. Хорошая привычка, куда лучше, чем расходиться молча, не здороваясь и пряча глаза, по нелепому городскому обычаю, когда никто ни с кем не знаком и считает нужным это подчеркнуть…
Из-за соседнего стола поднялся мужчина средних лет, рослый, довольно худощавый, одетый неброско, но весьма богато, даже я это поняла. Как я догадываюсь, он там сидел и ждал окончания нарезки рыбы, поскольку надо сойти с ума, чтобы рискнуть отвлечь Ларну от работы ножом… Я и сама не поручусь за последствия. Расстроится – снова волком оскалится, а нож-то вот он, уже в руке лежит.
Трактирщица рассмотрела гостя, охнула, поклонилась, засуетилась, обмахивая для него место полотенцем. Убежала за угощением. Запела прежним слащавым голосом, приправляя сказанное вздохами.
– Надо же, брэми Ларна изволил посетить нашу слободу, – отметил гость, не обращая даже самого малого внимания на трактирщицу. – С праздником вас, брэми, и вас тоже, ар. Видимо, именно благодушию сезона ангра я обязан столь редким счастьем: мой тросн всё же изучили и даже сочли интересным.
– Не ваш, брэми Скрипа, – сухо уточнил Ларна. Кивнул мне. – Можете и вы прочесть. Я по необходимости поясню то, что осталось между строк.
Я передала прибывшему послание старосты нищих. Он прочёл, задумчиво усмехнулся, полагая написанное глупостью – видно по презрительной складочке у губ. Впрочем, я сейчас ощущаю нитки остро. Меня порой крутит и душит эта чуткость, словно кожу ободрали. Опять, как тогда – в пустыне… В иное время сказала бы: вполне приятный человек. Тихо говорит, пришёл без оружия, ведёт себя ничуть не вызывающе. Но сейчас всё иначе. Я нитки его вижу. Он тут не мелочь, он всему здешнему балагану хозяин. От пальцев плохо прокрученная белесая гнусь тянется, и на каждом волоконце людишки висят, как дохлая рыба на крюке…
– Здесь указано прямо: мы можем рассчитывать на вышивку, – он даже подчеркнул ногтем слова. Во взгляде появился блеск… металлический. – Я теперь же и закажу. О цене сговоримся, тут Скрип прав, мы оплатим честно.
Ларна промолчал, глянул на меня, и я поняла его без всяких там слов: вот тебе случай, вышивальщица. Шей, накидывай ему петлю на шею… Он сам затянет. Такого не жаль. Меня даже передёрнуло от отвращения. Да он весь – вроде той прорехи в канве, которая в пустыне возникла – только гораздо меньше размером. Скрип прав. Так и тянется рука к иголке. Подштопать, кое-что подпороть… Так ведь – по живому. Шитьё нельзя без пояснения передавать. Вслепую. Должен понимать, во что лезет.
Он по-своему оценил мой понурый вид. Раз при Ларне состою, значит, я его вещь. Дергаюсь, губы жую, но хозяин рявкнет – и я исполню, что велено. Так что на меня глядеть? Ясно, с кем надо сговариваться.
– Брэми, в своем тросне я предлагал за, скажем так, малозаметность, тысячу кархонов. Вас устраивает указанная цена? Сколько времени у вашей девки займёт работа?
И тут я наконец разозлилась. Прошел озноб, и страх мой перед отстраненностью тоже сгинул. Да, он – неудачный узор на канве жизни. Так я вижу его. Со стороны вижу, а как ещё глядеть на то, что можешь изменить? Это ведь с Кима началось. Он почти что умирал в Безвременном лесу, отдав мне всю свою душу, всю доброту и любовь… И я стала его штопать. Глаза закрыла, потому что нельзя вплотную к своей работе находиться, так её не исполнишь. Страх помешает, сомнения загрызут, да и иное тоже: не видать вблизи всего узора, значит, не внести и нужных изменений, уткнувшись в него носом.
– Давайте я вам поясню, что такое мои нитки, – сказала я. Тронула шитье вокруг этого гнилого человека, нитки зашуршали и зазвенели, только это мне одной и видно, мне одной и слышно… – Золото – ваша главная страсть, много его у вас. Завтра вы рассчитываете ещё получить. Но дело сомнительное. Сегодня уже получили, только не всё оно останется вам. Власть – вторая ваша страсть. Вы хотите того, рябого, точнее его не опознаю и не укажу, сжить со света. Он вам перекрывает много важного, людей у вас отнимает и золото с нижнего города на себя тянет. Завтра он имеет столько же возможностей ваше новое золото взять, как и вы… Положим, исполню я ваш заказ. Сошью вам невидимость. Именно вам. Иначе не умею, ни передать, ни отказаться, оно с вами останется до смерти, мое шитье, хоть жгите, хоть выбрасывайте. Оно в вас будет, внутри.
Я говорила быстро, и слова меня душили, как и моя злость. Я не хотела шить, я очень боялась теперь взяться за иглу. Потому что знала точно: он моего шитья не переживёт. Не по силам ему такое. Он простого ждёт, эдакой оплаченной золотом колдовской отмычки. Но получит-то иное.
– С рябым в самую точку. И прочее – занятно, – прищурился заказчик. – Внутри будет шитье. То есть ни обнаружить, ни опознать, ни предъявить при дознании как обличающее меня доказательство…
– Пока что я поясняю, как работают мои нитки. Не более. Невидимость ваша будет сшита плотно. Она вас отрежет от многого. Очень может статься, и от золота тоже. Придётся снова всё начинать.
– Заказ не на то дан, разве не ясно? – он слегка побледнел и обернулся к Ларне. – Скрипу иное сшила! Место советника при князе, ну ничего себе… И даром!
– Он разве не лишился всего? – уточнил Ларна, взяв в руки точило и принимаясь править свой нож. – Кстати: он уже получил место?