И вот в жизни наступили перемены воистину ужасные. Клык сгинул… Первые семь дней преля стоили кошке роскошного рыжего воротника на загривке и столь же восхитительного пушистого бело-черного хвоста… Охотница сидела на пороге кухни и с тоской вслушивалась в шорох крысиных лап: сарай уже захвачен врагом, но выйти на охоту и дать бой никак невозможно. Потому что на коньке крыши в рядок сидят строители гнезд и ждут первой же возможности поживиться пухом. А какой пух? Так, остатки роскоши, чудом уцелевшие на брюхе…
Кошка решительно подобралась, села поудобнее и взялась за самое крайнее и воистину колдовское средство: облизывание лап и умывание, имеющие своей целью привлечение в дом гостей. Раз Клыка не было так долго, он теперь тоже – гость. Должен явиться. Его все ждут! Особенно хозяйка. Утро ещё раннее, а она открыла оконце и глядит с тоской, как по двору пастух выгуливает двух чужих пегих, взятых в постой на время.
– Прокатиться не желаете, брэми? – задал пастух неизменный для всякого утра вопрос. – За ними только к завтра явятся хозяева. А хотите, я сбегаю к князю, рыжих приведу или…
– Да на ком тут кататься, – горько посетовала Марница. – Ты сам глянь: лапы кривоваты, толкового выноса плеча на побежи нет, да и засекаются оба.
– Настоящей резвости от них требовать нельзя, – рассудительно согласился пастух, очень любивший поболтать с хозяйкой о статях и промерах страфов. Где ещё найдешь столь толкового человека? – На прибавках так заносят лапу, хоть плачь. Вона – крайние перья в крыльях приходится укорачивать. Сами себе рвут их.
Марница хмуро кивнула. Всё в доме ладно, но тоска донимает, как влезет в голову мысль: Клыка она оставила в пустыне, невесть где… Как его кормят, толково ли расчищают лапы и не запалили ли вовсе, напоив не вовремя? На столе вон – пять писем из питомника родных земель ар-Бахта. И слёзные, и с угрозами, и с денежными предложениями. Взрослая птица, лучшие промеры породы – и ни единой кладки потомства…
Княжна – приходится привыкать к нежеланному титулу – горестно вздохнула, ещё раз глянула на пегих и тихонько свистнула, подзывая Клыка. Услышать не может, но всё равно звать его приятно. Так и представляется: однажды он явится, и все пропащие друзья с ним… Тингали, само собой, будет в седле, она сразу облюбовала это тёплое местечко для лодырей. Ларна прибежит на своих ногах, он двужильный, ему всё нипочем. Хол подтянется следом, на своем страфе. Малёк тоже… А если размечтаться совсем без оглядки на быль – то последним должен бежать Шром. Он ответственный, оберегает своих родных. За каждым приглядывает.
На улице возник невнятный шум, вдали запричитали и заголосили, Марница свела тёмные брови, недоумевая. С чего бы? В городе тишь необычайная, весна, все заняты пахотой и посевом, даже распоследняя подзаборная пьянь зарабатывает денежку, нанявшись к состоятельным селянам. Трактиры указом князя Чашны Кварда ещё неделю будут все до единого держать под замком бражную настойку и пиво – не время гулять, хлебушек надо зарабатывать на год вперёд.
Шум и топот надвинулись, приблизились. Теперь голосили уже близ нижнего дома на своей же улице, там лавка, кухарки да иная прислуга толкутся, закупают с утра лучший в городе хлеб да свежесбитое козье масло…
– Дорогу! Зашибём! – отчетливо прогудел вырий бас.
Марница шире распахнула оконце и высунулась по пояс, любопытствуя. Столь низкого и могучего голоса она ни у какого выра вроде не помнила, а Шрому здесь, в Горниве, вынырнуть решительно неоткуда. Нет моря вблизи и глубин бездонных – тем более нет.
Теперь уже слышно: мчится страф. Хорошим ходом чешет, этот и не засекается, и лапы ставит наилучшим образом. Ого, идёт скоком, да каким! Клык бы мог… Марница восторженно взвизгнула, забыв все наказы матери по поводу достойного княжны поведения – и полезла во двор через подоконник, во всю ругая своё платье и себя саму. Докатилась, променяла штаны на юбку ради мамкиного спокойствия…
Вороной влетел в родной двор, перемахнув одним прыжком высокую – сажень с лишком – ограду. Заклокотал было, приветствуя хозяйку, но заметил у своего стойла пегих, обхаживаемых любимым пастухом. И взревновал всерьёз. Прыгнул, слету тесня пришельцев, движением клюва с хрустом сломал крыло ближнему, занёс лапу, готовя трепку для второго врага.
– Зашибём! – взревел вырий бас под самим воротами, к несчастью, запертыми…
– Клык, в стойло! – закричала Марница во весь голос. – Замри, чёрная твоя морда!
Клык пнул пегого с размаху, но когтей не выпустил. Заскрёб лапами, поскорее разворачиваясь, и метнулся совсем не в стойло, а прямиком к хозяйке, хлопая крыльями и клокоча.
Ворота жалобно охнули, прогнулись. Гулко треснула проушина – и запорный брус с хрустом вылетел прочь… Створки стали расходиться под натиском выра, так и не затормозившего, не растратившего набранной скорости. Он ввалился во двор, пытаясь остановиться и при этом вспахивая траву, землю, плитки и цветочные посадки всеми десятью парами лап. Наконец, замер возле самого крыльца, приложив все силы, чтобы не смять с ходу хотя бы его.
– Уф, куда это мы ввалились? – наконец-то задумался выр, изучая подворье и свой след торможения. – Это, позволю себе спросить у достойной брэми, уже Горнива? Или ещё Горнива…
Выр осмотрел смятые цветы, окончательно убедился, что к жизни их уже не вернуть, и смутился сильнее, затоптался, отползая назад по своему следу и пытаясь по мере сил заровнять глубокие вывалы земли из-под лап. Марница не ответила. Она чесала под клювом у Клыка, торопливо ощупывала его ноги, лапы, гладила крылья. Жив, цел и даже здоров. Домой вернулся…
Княжна чуть успокоилась и обернулась к выру, уже затоптавшему половину отвалов и превратившему двор в нечто невообразимо грязное и неухоженное.
– Это ещё Горнива, ар Ронга. И уже – тоже. Ты прямиком вбежал в столицу, город Нивль. Откуда вы взяли разгон и почему вдвоём с моим Клыком? Пожалуйста, не надо приводить двор в окончательный беспорядок. Просто стой, и все.
– Марница? Ничего себе перелиняла, – отметил выр странность наряда княжны. Он ещё раз попытался утоптать вывалы земли. – Мне дали проводником твоего страфа, – Ронга выдохнул новость, прекращая уродовать двор. – Сказали: он знает дорогу. Но не упомянули, что бешеный страф не умеет отдыхать! Он загнал меня. Я дважды пробовал уточнить, достигли ли мы земель Горнивы, но он убегал прежде, чем мне давали ответ… – Выр покаянно развел руками. – По совести если, так ответа и не пробовали дать, от нас как-то сразу шарахались, хотя я был вежлив.
Марница привычно уперлась руками в бедра и захохотала, представив себе вырью вежливость. Две сажени длины тела, боевая булава в ременном креплении, на спине в кожаном чехле тоже солидно позвякивает не что иное, как оружие. Словно этого мало, у нижней пары лап висит игломёт, на усах звякают длинные лезвия-плети, каких никто отродясь не видел. И рядом мчится Клык – здоровенный вороной страф без привязи… Люди, скорее всего, падали ниц и старались не шевелиться, боевые страфы неподвижных не трогают. Хотя и в обморок могли проваливаться, вид полнопанцирного выра того заслуживает.
– Ты точно Марница? Я вроде и помню, но лица у людей севера, уж прости, сильно схожие, – приятельски уточнил гость, принимая как должное поведение страфа, вскочившего на светло-серый с прозеленью панцирь и воинственно долбящего клювом спину выра. – Я действительно Ронга, приятно, что помнишь. Меня послали сюда, чтобы я оберегал князя. Ар-Капра, вопреки сплетням, оказались прекрасными ребятами. Весь замок перевернули, чтобы толком меня вооружить. Хотели нацепить на меня еще и наспинный камнемёт, только он старый, с древней войны. Проржавел насквозь, дерево рассохлось. Жаль, внушительная штуковина, я бы с такой сильно укрепил оборону. Зато как тебе мои усы? На левом вон – боевая кромка, а на правом так и того интереснее, летающее веретено, дальность броска четыре сажени, потом легко подтягивается и встаёт на место.
– Да уж, тебя ни с кем не перепутать, Ронга ар-Раг, – вежливо поклонилась Марница, кое-как погасив остатки веселости. – Идём, за домом есть небольшой пруд, я оболью тебя с дороги. И ты мне толком объяснишь: зачем понадобилось охранять князя? Видишь ли, я совсем собралась уезжать в столицу, в Усень, нас там должны ждать друзья… Но Ким темнит, поездка откладывается, и всякую ночь он пропадает у батюшки. Теперь я думаю: он тоже озабочен охраной. Но камнемёт все же – слишком. Война ведь нам не грозит?
– Ага, Ким цел. Я рад. Очень рад… Но увы, война нам вроде бы, не грозит, – вздохнул Ронга с сожалением, характерным для молодого выра, лишенного радости боя. – Я надеюсь разогнать скрытых врагов. Ты не представляешь, как меня расстроили наши с тобой друзья. На север в поход не взяли, законного боя с Ютой лишили, с отмелей решением судьи Гима вовсе выставили. Его подкупил Ларна, я сам видел: за мешок золота…
Выр сердито булькнул и стал расстегивать ремни, крепящие на его спине тюк с оружием. Положил в траву игломёт и с сомнением погладил рукоять булавы. Ходить вооружённым днем по городу не вполне прилично, но и снимать всё, даже не покрасовавшись перед князем… Марница понятливо улыбнулась, посоветовала булаву не снимать и усы оставить украшенными. Вызвалась проводить до отцовского подворья. Выр резко развернулся, Клык заскользил по его спине и возмущенно заклокотал. Спрыгнул, скосил глаз на пегих чужаков: топчутся жалкие, пищат и льнут к пастуху. Тот, у которого крыло перебито, подогнул ноги и даёт себя осмотреть.
– Заплати хозяевам пегих за порчу птиц, – велела Марница пастуху. – Скажи, мы готовы их подержать тут, вылечить. И дадим подменных, пусть у батюшки выберут.
Кошка гордо подняла хвост и зашагала через двор, ничуть не опасаясь за свой мех. Жизнь на подворье почти наладилась… когда в покосившиеся ворота протиснулась с улицы Фоська, оглядела разгром и чуть не уронила кринку с молоком.
– Медуницу хозяйскую топтать? – рявкнула она, надвигаясь на выра. – Ах ты выползок клешнятый! Сила есть, а ум-то не выдали, да? Ты мне тут железяками не бряцай, вот брэми Кимор вернётся, враз заломает тебя, и поделом!