Ким перевёз оружие Ронги на подворье князя. Марницу забрал с собой – в гости к маме. Княгиня, по его словам, затеяла семейный ужин.
В сумерках особняк смотрелся извне именно так, как и хотелось бы готовящим нападение: в окнах нижнего яруса горит свет, прислуга беззаботно пересмеивается, девки то и дело бегают к погребу – за закусками и разносолами… Из охраны всего-то и видны три человека с закинутыми за спины игломётами, и те косятся в сторону площади, где гуляет пьянь – пойти бы да унять, всё одно, у князя тихо и до утра так и будет. Город-то свой, что может в нём случиться нежданного? А что угодно! Например, пожар.
Когда пламя в тёплых и тихих сумерках взметнулось над дальним подворьем, даже у Марницы сердце зашлось болью. Город ненадолго притих, как перед грозой. Застоявшуюся эту тишину всколыхнул набат: пожар – беда общая, тем более в северном деревянном городе. Купава молча смахивала слезинки, глядя из-за занавеси, как злое пламя высвечивает окраину, наполняет закатными оттенками тёмное уже небо…
Всколыхнулся крик, ему завторили нестройный гомон, хриплое уханье биглей, топот страфьих лап.
– Чашна, свет мой, никак иначе нельзя было изловить злодеев? – жалобно уточнила княгиня.
– Тебе чужих сопляков жальче, чем родную дочь? – оскалился князь. – Молчи, сядь в угол и не лезь к окну. Ну, сгорит три дома, ну – улица. Отстроим. Денег дам, лес закуплю сам. Охрана там, спасут людей. Не реви, дурища! Ты княгиня, а не баба деревенская. Твоё дело не два дома и не улица, весь этот край. Моньку прирежут, кому он останется?
– Чашна… – жалобно вздохнула княгиня.
– В угол, сказано! – злее прежнего рявкнул князь. Понурился и сам отвёл, сел рядом. – Купа, видишь: и я сижу тут, сам под охраной. Вот и злюсь… Сколь долго знаю этого Кимора? Думаешь, легко мне доверить ему город и своих людей?
– Так не доверяй. Ты куда как умом крепок, во всяком деле лучше любого мастера разберёшься, тебя и Шрон уважает, и люди без слов слушают, с одного взгляда твоего ясного, – привычно запричитала Купава.
– Не доверяй… – передразнил князь и ссутулился. – Так лучше я проверю его теперь и, если что, сам выгоню. Иначе он испортит Моньке жизнь и Горниву не удержит.
– Как ты сказываешь недобро, – поёжилась Купава.
– Как обычно, ничуть не злее прежнего, – развеселился князь. – Купа, он чудной мужик. Но чую я, что толковый. Вот и сижу, не дёргаюсь, не лезу распоряжаться. Зато время выкроил на тебя поглядеть. Ты побледнела и на лицо осунулась ещё с хвойника, пожалуй. К чему бы это?
Князь хищно усмехнулся, вполне уверенно предполагая ответ. Не стал выслушивать невнятные вздохи жены, мнущей пальцами платье и щупающей без толку и смысла перстни на пальцах. Позвал слуг – прибежала всё та же конопатая, расторопная и ничуть не испуганная. Выслушала, закивала: к окнам княгиню не пускать и самой не подходить, если что почудится неладное, сразу звать охрану, а игломёт теперь же положить под руку, на крайний случай. Только закончил поучать – ввалился Ким. Толкнул Марницу в угол, к матери.
– Или ты тихо сидишь тут, или шумно – но в погребе, под замком, – мрачно сообщил он и удалился, сердито поводя плечами и бормоча: – Наследница! И чего тебя князь из дому не выставил? Жили бы тихо-мирно, на опушке леса…
За изгородью возник звук, от которого конопатая задохнулась и побледнела так, что все рыжие пятнышки на помертвевшей коже стали видны – до самого малого. Там, в темноте пустой улицы, щелкнул игломёт, и тело охранника, обходящего дозором особняк, стало сползать на мостовую, валиться мешком… Сразу же родился новый звук: слаженного топота страфьих лап. Он приближался по трём улицам: две вели к парадным воротам в особняк, третья изгибалась позади парка, оттуда обычно подвозили всё, что требуется для домашних нужд… Марница зашипела. Страдая от бездействия, отобрала у конопатой игломёт и села рядом с отцом.
– Не пойду я за бера усатого! Что он, не верит мне, посадил сюда и запретил высовываться?
– Пойдёшь, – не усомнился князь. – Иначе ты бы не усидела тут.
Ответить Марница не успела. Разобрала басовитое гудение – так могут дать сигнал только выры. Это выдохнул Ронга, у кого ещё получится столь низкий и тяжёлый звук?
Шум разросся, теперь уже нестройно, в разнобой кричали люди, пытаясь отменить нападение, развернуть страфов: топот сменил тон, птицы забеспокоились, заклокотали, захлопали крыльями. Ронга загудел повторно, на сей раз он издал боевой клич. Марница пожалела, что не может его теперь видеть. Выр таких размеров, в полном вооружении, в бою – зрелище необыкновенное!
– Живыми брать, Ронга, не забывайся! Эй, на крыше, не зевай, лей воду!
Это уже голос Кима. Опасаясь поджога – Марница знала точно – Ким загодя велел втащить на крышу бочки с водой и расставил людей. Горящие иглы или используемые реже стрелы способны подпалить бревенчатый дом в считанные мгновения. Вот росчерк огня пересёк шторку – как раз стрела с паклей пролетела и впилась в стену. Сверху плеснули из бадейки, из парка зазвучали шаги – слуги бегут проверять, надёжно ли погашен огонь.
Лязгнула сталь. Значит, дело дошло до ближнего боя. Марница крепче прикусила губу, путаясь в мыслях: то ли Пряху просить оберегать Кима, то ли сказочного Сомру, то ли понадеяться на живого и настоящего Клыка, он ближе, он знает своё дело…
– Отсекай, бей страфов, уйдут!
Это кричит пожилой ар-клари Горнивы, оставленный здесь ещё в осень Ларной. Человек разумный и деятельный, хоть и склонный каждый день писать тросны в столицу, отчитываясь перед тем же Ларной. Если даже в шутку назвать его тросны доносами – обижается и хватается за топор…
– Самый трудный бой в моей жизни, – скрипнул зубами князь. – Ждать невыносимо! Хоть глянуть, как они, управляются ли…
– Ты же князь, тебе надо обо думать всем крае, свет мой, – переиначила упрек мужа Купава, повисла на его руке и всхлипнула. – Сиди, пусть выр рубит их, он больно уж боевит. А мне без тебя страшно, тут ноет и здесь тянет. Тошнота донимает…
– Ага, – оживился князь, возвращаясь к прерванному разговору. – Солёные грибочки кушаешь каждый день. Купа, ты не томи, дело серьезное. У Моньки свадьба на разгуляй приходится. Когда намечать следующий праздник?
– Так на хмарник, наверное, – заулыбалась княгиня. – Всё ты видишь, всё примечаешь…
Марница хмыкнула и отвернулась к окну. Непривычно сидеть без дела, когда рядом идёт бой. Ещё более странно слышать, как отец выведывает у матери, не появится ли у неё – Мари – брат или сестра… Там люди умирают, тут рождение намечается. Хоть бы одним глазком глянуть: что же творится за оградой? Не ранен ли Ким? И что там вытворяет Ронга…
Ронга с его пятью глазами, способными различать цвета куда точнее, чем глаза любого человека, даже в густой темноте, был заранее определён в дозор. Так решил Кимом перед боем, ещё днём. Для этого выр влез на чердак соседнего с княжеским крепкого двухъярусного терема, занимаемого семьей городского управителя Нивля.
Место под крышей показалась выру наилучшим изобретением людей в части создания сухопутных засад. Нет прямого солнца, путь даже весеннего и нежаркого. Зато стоят в рядок бочки с водой, два слуги по первому знаку усердно протирают панцирь, сохраняя тело мокрым, то есть наиболее годным к бою, имеющим полную свою гибкость. Помещение достаточно просторное, но для людей тут низковато: они ходят, пригибаясь. Зато выр не тянется и не напрягается, расположив головогрудь как раз под венчающей крышу терема восьмигранной башенкой – игрушкой, простым украшением, не имеющим никакой военной пользы.
Вряд ли злодеи, затевая нападение, даже при самой обостренной подозрительности могли счесть, что отсюда их выслеживают. Башенка набрана из тонких пластин дерева, вся в резном кружеве, насквозь светится, на каждую сторону выходит оконце. Небольшое, для человека негодное, но вырьим глазам на стеблях наоборот, удобное. Самого Ронгу не видно, он внизу, зато обзор имеет на обе главные улицы, сходящиеся к особнякам первых людей Горнивы. Хорошо различим и сборный двор с амбарами чуть поодаль. В противоположное оконце через более низкие крыши соседних домов открывается вид широкой торговой площади.
В сумерках, когда вдали вспыхнул пожар, а из ворот княжьего подворья выехали парами восемь охранников – разбираться с бедой – выр приметил подозрительного человека. Тот хоронился у поворота улицы и провожал верховых взглядом. О своем наблюдении Ронга сообщил Киму: как оговорено, показал кончик уса и сделал условный знак. Проверил крепление оружия и велел слугам ещё разок полить себя, не жалея воды.
Панцирь как раз пропитался по стыкам, но не успел начать сохнуть, когда двое чужаков прокрались через сад соседнего владения, раздвинули заранее расшатанные жерди частокола и выцелили из игломёта охранника. Выр ощутил, как по телу прокатывается судорога – он хотел бы смять гнильцов, бьющих подло, исподтишка. Но не мог нарушить слова, данного Киму. Он поставлен в дозор! К тому же есть основания надеялся: попадут в кольчужку, человек уцелеет… Всегда ведь хочется верить в лучшее.
Охранник ещё падал, а по обеим улицам уже катился дальний звук начавших движение к воротам подворья всадников на страфах. Выр неподвижно, из последних сил перебарывая себя, ждал, пока враги не минуют отметки, заранее указанные Кимом. Потом загудел и всем телом рванулся вверх, безжалостно разбивая в щепу красивую башенку, вырываясь прямиком на крышу.
Слуги успели, как им и было велено, подать игломёты. Мощные, двухзарядные дальнобойные, по два сразу, в правые и левые руки. Выр навскидку не бил, целился внимательно, в плечо седокам или в ногу птицам. Принял вторую пару игломётов, разрядил. Оценил толчею врагов внизу, где пытались уже не атаковать, а просто спастись, пробиться и уйти…
Тогда Ронга и скатился с крыши, басовито гудя боевой клич ар-Рагов.
Одного всадника выр неудачно смял сразу, в падении. Был немедленно изруган Кимом – надо брать живыми, по возможности всех, и особенно главарей, прячущихся за спинами передовых всадников. Выр всадил веретено в ногу бегущего к повороту страфа, подсёк его и свалил, метнул два ножа и следом отправил булаву – породистые страфы бегают быстро, и их всадники ничуть не желают принимать честный бой.