Первым из воды, неожиданно для всех, вырвался на полном ходу Хол. Он шёл вверх, как говорят выры – «стоя на хвосте», то есть отвесно. Это требует больше всего сил, но позволяет подняться стремительно и высоко выпрыгнуть над водой. Хол взлетел на три сажени, изворачиваясь и оглядывая море. Убедился, что всё благополучно, галера рядом и его ждут. Рухнул в воду, скользнул и замер у самого борта, поджидая стражей.
– Сам плывёт? – уточнил Ларна.
Хол согласно качнул усами. Как все выры после стремительного всплытия, он не мог сразу открыть легкие, выжидал, покуда кровоток перестанет гудеть под панцирем. Поймал страховочные веревки, разобрал и распределил поудобнее. Указал усом: стражи на подходе, готовьтесь. Выры показались на поверхности у самого борта, более крупный сразу поддел петлёй хвост приятеля, пока Хол заводил веревку тому под брюхо у головогруди. Выволокли на борт плавно, без рывка. Ларна вмиг оказался рядом, взглядом ощупывая панцирь, все стыки, неровности. Сковырнул ножом одного паразита, уже прожравшего ход на брюхе почти на всю толщину пластины. Бросил в бадью, добыл второго с хвоста. Третьего, в голос вереща и всхлипывая, пританцовывая и смаргивая слезы на радость всей команде, вырвала со спины Тингали.
– Учишься на барабанщицу Тнари? – заподозрил Ларна, отбирая буро-жёлтого паразита и бросая в ту же бадью.
– Тьфу на тебя! – отмахнулась Тингали, торопливо ополоснула руки в воде, вытерла прямо об платье и села отдыхать, не зная, обижаться на всех – или смеяться вместе с ними. – Боюсь я этой гнили. Мерзкие. Склизкие. Бр-р!
– Чего ж хватаешь прежде меня?
– Потому что надо, – обреченно вздохнула вышивальщица, ока как раз чуть успокоилась. Погладила спинной панцирь стража, провела пальцем по кромке круглого углубления, в котором он стал тонким, видно серо-розовое тело выра. – Почти ушёл, я его хвать… и орать.
– Он испугался, – расхохотался Ларна, щурясь и поправляя усы. – Даже у меня душа сбежала в пятки, так шумно было… Ладно же, за дело. Более я ничем не могу помочь вам. Разве ободрить. Сказку не расскажу, но могу припомнить, как плавал зимой к Гиму на отмели. Старик скучал там один. Ну, а я тоже скучал. С кем ещё потрепаться-то? Одни боятся меня, от других я сам прячусь… такова нелепая жизнь выродёра.
И он начал говорить. Негромко, размеренно, иногда надолго замолкая и наблюдая, как вышивальщики шепчутся и хмурятся, как трогают пальцами воздух над повреждённым панцирем. Как добывают из бадьи паразита и начинают рассматривать. Он корчится, разевает пасть, ощущая и без глаз выра рядом – и пытаясь тянуться к нему. Двое в бадье ведут себя точно так же: пластаются по стенке и грызут древесину, точно зная, где ближайший от них выр.
– Узелочком злость завязана, ну что за неумеха шил? – бормочет Тингали, сердито бросая косу за спину. – Узлы на шитье! Ким бы всю косу мне по волосинке раздергал за такое преступление. Хол, уже можно, режем? Тут придержи. Не пойму, куда тянется…
– Выпарываем, – булькает Хол. – Не узел, стяжечка. Вроде столбика. Я держу, ты гляди: на ней злоба и накручена, да. Совсем нитка старая, белая да гнилая. Ларна! Не молчи. Научил тебя ар Гим резать шигру? Я ни разу не пробовал её. Говорят, много вкуснее магры. Но я не кушал и настоящую магру.
– Поддевай! Распутывай, – прикусив губу, шепчет Тингали. – Тут запетляли стремление к поиску выра. Ловкая работа, но до чего гнилая! Хорошо, что Сомра запретил подобным образом шить. Из своей души выплеснешь столь мерзости – умрёшь не доделав, сразу. И правильно.
– Они из чужих ниток шили, – соглашается Хол. – Всего намешано. Вот страх перед штормом. Вот вроде – боль чья-то, родных он потерял. А это зависть. Ядовитая, да.
Ларна слушал и молчал, собирался с мыслями и снова говорил, когда вышивальщики притихали. Паразит на палубе уже спёкся и не двигался. Не понять, жив ли и что в его поведении изменилось. Ларна иногда оборачивался и глядел в бадью, над которой удерживали сложенный в несколько слоев малый штормовой парус. Буро-жёлтые слепые уродцы, похожие на гусениц, по-прежнему прилагали усилия, вздрагивали всем телом, напрягались и втискивались в довольно глубокие прогрызы древесины. Кромки их – как обожжённые, тёмные и ровные, – отметил Ларна.
– Всё, – устало сказала Тингали. – Точно: всё. Или мы бестолковые, или шитье выпороли до ниточки. Мы теперь ничуть не видим остатков злости.
Ларна хмыкнул, выдрал оставленных в бадье паразитов из их укрытия, взболтал воду. Буро-жёлтые тела закрутило вьюном. Когда вода успокоилась, оба паразита лежали на дне, без движения. Кто-то предложил посадить одного на панцирь выра – на пробу.
– Он немедленно вгрызётся, жрать-то хочет, – не усомнился Ларна. – Глупость не надо затевать. Эти гнильцы вроде наших змей. Обычно убираются с пути сильного, прячутся и ждут лёгкой добычи. Но если что-то нарушается – например, делается очень жарко или они меняют шкуру – кусают всех, без разбора. Выплесните за борт. Пусть ищут себе кого помягче, без панциря.
– Они обычно жили на шкуре скалозубов, – отметил Хол. – Мне Шрон сказал. Он нашёл в старых книгах.
Ларна не оспорил, сходил в трюм, достал сверток и тёплый шерстяной платок. Бросил платок на плечи Тингали. Опять её зябнет… И своего-то шитья не делала, а от чужой злобы устала. Капитан сердито глянул на Малька. Тот молча кивнул – немедленно уберут грязь с палубы, брэми, не извольте даже намекать, всё уже понято и принято: у вас есть помощник, он свое дело знает.
– Тинка, сиди, пей травки и слушай сказочку, – бодро объявил Ларна. Разворошил сверток и извлек небольшой, менее ладони в длину, кораблик. – Эгры ар-Сарны работа. И сказочка его. Мне Жаф рассказал и дал в придачу игрушку. Держи, радуйся.
Что проще: смять закованного в броню кланда, используя привычный топор, лучшую работу оружейников земель ар-Рафт – или внятно и интересно изложить сказку? Ларна хмурился, перебирал в пальцах заплетённые тонкими косичками усы и сомневался. Топором он владеет безупречно. Иное дело – сказки… Занятие непонятное, в руки не взять, не ощутить, не перехватить поудобнее – рукояти у него нет. И зачем такому вдруг учиться теперь, состоявшимся взрослым человеком? Странный вопрос, на который нет ответа. Одни живут – славу свою копят, будто золото. Каждому делу ведут учёт, каждому слову уточняют вес, тем более если слово сказано о них. Всё ведь можно обратить в звонкую монету, в связи или доходное место.
Он, Ларна, уродился иным. Или есть интерес – и тогда он делается вроде выра: прёт напролом, не жалея ни себя, ни других, и обязательно до победы. Или – нет интереса… Выгорел, высох, выцвел весь! И не купить его за золото, не разбудить никакими посулами. В юности вон – бою учился и полагал, что там найдёт себя. Нашёл… и довольно скоро потерял.
Что за радость – чужой страх к тебе? Он лишает возможности интересно общаться. Что за удовольствие – блеск славы, за которой тебя самого уже и не замечают? Он приводит фальшивых друзей и внушает ложные ожидания. Что за смысл жизни – вечная угроза и топор в руках?
Однажды он задал себе вопрос: зачем этот бой и для кого я веду его? Не смог дать ответа, сколько-то интересного и содержательного. Второй вопрос задал ар Гим, первый неубитый выр. Тот, на кого он не смог поднять топор. Гим спросил: что будет, когда закончится бой? Ты опустишь топор и – что потом? Ответа на вопрос тогда не нашлось… Но Гим был выром очень старым и достаточно мудрым. Он посоветовал никуда не спешить и ничего не решать сгоряча.
«Все мы переживаем свой первый возраст, время простых решений и однозначных ответов, одних этот возраст превращает в дураков, иных ведёт к мудрости», – сказал Гим. И ещё посоветовал не бояться перемен. Даже самых трудных и спорных…
Ларна усмехнулся. Он не боится. Он даже рискует излагать сказку. Вслух, перед всеми. Хотя, пожалуй, сам смотрится при этом как Шром, возьмись двухсаженный выр бегать с розовыми бантиками на боевых усах… Но Ким плетёт сказки и не утрачивает уважения окружающих из-за столь странного для взрослого мужчины занятия. Значит, и Ларне оно вреда не причинит.
Как же у Эгры было? Пойди точно припомни… Слышал-то пересказ, не более.
Жил-был отважный капитан Эгра. И вывел он свой корабль в хмурое зимнее море, потому что страха не накопилось в его душе, бурлило там чистое любопытство. Искал славный ар логово зимы, чтобы рассмотреть её во всей красе, а то и напроситься в гости.
Но тётка буря, известная своим склочным характером ветреница, полагала, что ей одной дозволено бывать в гостях у зимы. Решила она извести капитана, такая вот оказалась недостойная и мрачная брэми – эта буря. Жил у неё кот, звали его Туман. Был он серый и пушистый, всем нравился. Выгибал спинку и подбирался мягко, беззвучно, ластился к рукам невесомым пухом… А сам-то был коварен и непрост. Обволакивал, обманывал. Уводил с верного курса к опасным скалам. Прятал их за своей пуховой спиной…
Ларна перевёл дух, осторожно огляделся.
Вроде, никто не полагает его похожим на Шрома с розовыми бантами. Слушают. Малёк вон – рот раскрыл и восхищается, мальчишка мальчишкой… Ему ещё полагается сказки слушать и дома сидеть, при родителях. Только где их взять сироте? Ему команда – семья. Место помощника капитана он занимает по праву, а не из милости. И Тинка, добрая душа, хорошо слушает сказку. Пальцы вздрагивают, иголку гладят. В ореховых глазах разгораются золотые блики. Интересно ей… Вот ведь чудо лесное! Год назад такая была девчушка, простой казалась, даже иногда глупенькой. Он думал – дорога да город не так её переменят. Тяжело ведь достался этот год всем, ей – особенно. Могла и в слезы удариться, и слабостью отговориться, и нос задрать. Как же! Я – вышивальщица. Мне никто не ровня… А она хорошо переменилась. Поумнела, повзрослела – и удивляться не разучилась.
– Дальше рассказывай, – попросила шёпотом. – Хорошо получается.
– Стараюсь, – улыбнулся Ларна, ощущая нелепую гордость.
Он – сказочник… И дались ему эти золотые искорки в ореховых глазах. Но ведь рассказывает, значит, есть в этом смысл. Что же натворил кот Туман? Ларна нахмурился и продолжил историю, радуясь тому, что она и довольно проста, и не особенно длинна.