– Ты ещё и привратником подрабатываешь тут?
– Брэми, мне велено ждать вас. Я служу у шаара. Вы правы, я не охранник, но мы не хотели привлекать лишнее внимание к вашей галере. Девушку проводят к столу, а вас ждёт сам шаар. Срочное дело. Он получил тросн, вроде бы, – мужчина спустил голос до шепота, – прямо из Усени! – знающий буквально всё курьер оглянулся на «Тингали». – Брэми, вам понравился наш город, осмелюсь узнать?
– Она вышивальщица, это особый дар, редкостный, – негромко и тоже доверительно шепнул Ларна. – Тингали недавно шила большое и важное. Утомилась. Теперь онемела, надолго. До утра самое малое…
Охранник понимающе кивнул, распахнул дверь и указал рукой – проходите. Ларна прищурился, потому что спина заныла сильнее прежнего. С чего бы? Нет тут игломётчиков, ведь точно – нет…
Капитан прошёл длинным коридором до самой комнаты, где был накрыт стол. По знаку охранника шагнул в соседнюю с ней. Огляделся. Занавеси на окнах приспущены, свет неяркий, но и не тусклый. Шаар уже поднимается из кресла, нет сомнений, что это именно он. Средних лет человек с породистым лицом северянина и гибкими движениями бывшего выродёра… А кто ещё должен был оказаться тут? Да половина шааров прежде занималась так или иначе разбойным промыслом. Кому верят гнилые выры? Тем, кто делает для них тёмные дела.
– Брэми Ларна, – улыбнулся шаар. – Как же, наслышаны… Одиннадцать исполненных заказов на выров, да? Рядом с таким списком моих трёх и упоминать неловко. Это честь, принимать вас в моем доме. Вот кресло, вот кубок. Что-то мне подсказало: пиво вы не станете пробовать…
– Это что-то не сообщило вам заодно, что я и в гости пойти не стремился? – задумался Ларна, занимая кресло. – Причина спешки неясна.
– Север не любит спешки, ваша правда, – улыбнулся хозяин дома. – Но повод есть. Прежде, чем мы доберёмся до него, один вопрос. Это мой личный интерес: брэми, почему вы не оставили за собой место ар-клари Усени? Чего вам не хватило? Золота, власти, внимания? Ваш отказ намекает на расстройство ума, уж простите за прямоту. Сила и молодость… они быстро уходят. Слава тоже пропадает скорее, чем эхо в лесу… Что останется у вас теперь, когда вы от всего отказались?
Ларна отпил из кубка – действительно, не пиво, всего лишь клюквенный сок. Лучшее, что есть в этом доме и разговоре. Как можно объяснить, чем ты отличаешься от сидящего напротив человека, полагающего себя умным, знающим жизнь и успешным? Зачем это пояснять гнильцу? Впрочем, время идёт, а Тинке ещё надо добраться до порта. Вдобавок разговор, может статься, позволит хоть что-то понять… Ларна чуть шевельнул бровью.
– Для вас мой ответ не значит ничего, он просто не существует. Мы начали одинаково, но далее пошли разными тропками. Видите ли, брэми, я полагаю, что доброта более редкое и сложное свойство души, чем злоба. Злоба обычна для, выражаясь языком аров, первого возраста. Право сильного – вот её лицевая сторона, простота и слепота к окружающим – оборотная… Я вышел из первого возраста. Это не хорошо и не плохо, просто так сложилось. Я повзрослел и сменил панцирь убеждений. Вы же остались в своём первом, и в нём проживете остаток дней, низменным.
– Занятно. Мне вполне уютно в моем панцире, – мягко подтвердил шаар.
– Доброта слабых – это сопли и вздохи, это неумение отказать и нежелание отделить важное от ничтожного. Иногда их доброта просто иная сторона страха, готовность подвинуться по лавке от наглеца. Принять без разбора и спора всё, самое худшее. Доброта слабых есть покорность обстоятельствам и отказ от действий. Доброта сильных иная. Я смог однажды оценить со стороны благо и зло… и обрёл некую ответственность за свои дела. За силу, которой наделен. Такая доброта – сознательная и деятельная – свойственна взрослым, – неторопливо сообщил Ларна. – Она не несёт мне оплаты в виде власти или иных выгод… Но я дорос до неё. Я не испытываю пустой жалости к никчёмным людям. Я не стремлюсь утереть слезинку каждому. Но я полагаю, что люди без топора должны жить спокойно. Такие, как Тингали. Не бойцы моего, скажем так, веса. Но – богатые душой, чуткие, неравнодушные. Понимаете?
– Нет. Вы правы, я не понимаю вашего ответа, – удивился шаар. – В чём выгода от этой девки, шьющей кому не попадя и без оплаты?
– Мне интересно жить. Каждый день даёт мне нечто новое.
– Надо быть безумцем, чтобы уложить одиннадцать выров и сверх того смять самого кланда в стальной броне. Такое дело не по силам человеку, – рассмеялся шаар. – Вы доказали верность моих слов – вы безумны… жаль. Я-то наделся найти общий язык… Перейдём к делу.
Шаар презрительно щелкнул пальцами по тросну, свернутому в кольцо. Толкнул его ближе к Ларне.
– Ар-Карса полагают, что я обязан, – он насмешливо подчеркнул последнее слово, – помогать вам в этой глупости с вышиванием. Хорошо. Моя выгода никакая, но ведь и покой чего-то стоит. Я взял за шкирку свои владения и встряхнул. Говорят, мы живём на краю какой-то странности, и надо открыть дорогу на север. Не знаю. Мне оно неинтересно. Но я нашёл вот это. И, поскольку оно бессмысленно ровно так же, как все дела вашей… гм, доброты, я отдаю вам вещицу без сожаления.
Пока Ларна читал тросн, украшенный тремя крупными сургучными плюхами с гербом ар-Карса, узорным знаком их замка и оттиском пальца хранителя, шаар встал, пересёк комнату и снял с шеи цепочку с ключом. Он ещё раз глянул в прикрытую дверь. Лишь затем, уверившись, что лишних глаз нет, оттянул в сторону ковровую настенную картинку, открыл замок спрятанного в нише тайника. Добыл оттуда малый плоский ларец, обтянутый хорошо выделанной шкурой скалозуба. Вернулся, поставил вещицу на стол.
– Здесь указано: следует искать старые записи, необычные предания и странные места у кромки туманов, – отметил Ларна, завершив чтение.
– Пока я нашёл только это, – отозвался шаар. Положил рядом с ларцом тросн. – Забирайте. Обязательно вот тут подтвердите росписью, что я передал вам то, что обязан передать.
– Значит, можно не рассчитывать на иную помощь? – по-своему обрадовался Ларна.
– Перед вырами я чист, – улыбнулся шаар. – У меня вот-вот появится письменное подтверждение содействия в вашей глупости с вышиванием. Кстати: вот там есть особое зеркало. В него не видно меня, зато от тайника мне видно, что ваша спутница жрёт, как голодная деревенщина. Зачем тратить время на такое убожество? Но это ваше право и ваше время. Ставьте подпись и избавьте меня от вашего общества, брэми легендарный выродёр. Я сыт вашей славой. Биглятину прикажу завернуть в промасленный тросн и всю отдать этой… вышивальщице.
– Ужин окончен? – уточнил Ларна.
Шаар презрительно усмехнулся и кивнул, снова щёлкнув пальцем по тросну. Ларна задумчиво пожал плечами. Он ожидал иного, а здесь – всего лишь зависть и нежелание тратить силы на чужое дело, не сулящее выгоды. Тросн перечислял содержимое ларца: два старых пергамента с записями и новый документ, составленный писарем в деревне со слов двух старух. И всё… Ларна потянулся подписать, но шаар упрямо отодвинул тросн и указал на ларец, настаивая на осмотре содержимого. Ещё бы! Вдруг легендарный Ларна заявит позже: подсунули пустым и обманули.
Капитан вздохнул, нехотя подвинул ларец и бережно переупрямил тугую крышку, открывающуюся словно бы нехотя. Зато, едва щель достигла толщины в палец, крышка сама со щелчком распахнулась. Ларна нахмурился, удивленно рассматривая внутреннюю часть крышки – немыслимо старую, из потёртой тонкой кожи, грубо прошитой белыми нитками, образующими нечто вроде наметки узора. Нелепого: та же крышка ларца.
Но – тут Ларна вздрогнул – узор был живой… Сразу стало понятно, не зря копилось ощущение беды, не пустое оно! Весь ужин у шаара – ловушка, и выбраться из неё…
Вышитая намёткой крышка приоткрылась сама собой, комнату словно туман наполнил… в нём утонуло всё. Почти мгновенно. Но Ларна ещё успел расслышать удаляющиеся, гаснущие в тумане слова шаара:
– Этого вышвырнуть на улицу, девку доставить в замок. Снотворное ей дали крепкое?
Ответ утонул в серости тумана. Удушающего, тусклого, стискивающего болью. Словно процеживающего душу через плотную ткань… Или затягивающего в вязкое и окончательное ничто.
Глава двенадцатая. Тингали. Страх, который сильнее беды
Красота севера поразила меня в самое сердце. Всё же юг, тут Ларна прав, не наша земля. Мне было интересно любоваться Арагжей, как диковиной. Яркой, притягательной – чуждой… Край ар-Карса иной. Он сразу показался знакомым с детства, словно здесь тоже есть опушка Безвременного леса, словно рядом живут Кимочкины сказки. И закат только добавил радости.
Я шла, задирая голову и улыбалась. Здравствуй, тётка туча! Я много раз тебя пробовала вышивать, родная моя. Я помню тебя до последней складочки лиловой нахмуренности… Закат ты всегда любила, ты наползала на него, грудью давила день и осаживала его яркость, размачивала, смягчала. Было алым – сделалось густо-брусничным. Было золотым – вылиняло до старой бронзы… И всё небушко – узорное, и всё перетекает из оттенка в оттенок, слоится и играет, цветет и распадается, чтобы снова возникнуть, иным, изменившимся.
Почему под такой замечательной тучей, на раннем тихом закате, Ларна ходил мрачный, ну прямо предгрозовой – не понимаю… Я молчала, не перечила. Что ещё я могу? Он взялся оберегать меня. А я не освоила даже уроков с палкой. Вчера вон, так ловко пристроила себе шишку на локоть – искрами из глаз хоть жаровню растапливай! Ларна, добрая душа, и тогда пожалел, умнеть посоветовал с подначкой и без злости: предложил эти кривые руки оторвать и подождать, вдруг вырастут новые? Я рассердилась, перестала всхлипывать – чего ему надо было. Теперь и того лучше сделал. Дал выбрать платье. В жизни ни разу не выбирала и не примеряла ничего нарядного! Оказывается, это весело, прямо до головокружения. И в горле комок тёплый. Он балует меня. Он дарит мне подарки. Приятно…
Было. Только вдруг он лишил меня всех подарков и оставил страдать и умнеть в пустой комнате трактира. Платье тебе куплено? Как бы не так! Задним умом я крепка. Как осталась одна, почти сразу сообразила: он всем дал рассмотреть меня в ярком, чтобы только платье и запомнили, если кто следил за нами. Он полагал – следили… И потащил на ужин какую-то грубую девицу-молчунью, подкупленную уверениями, что мое платье, так сладко и весело выбранное, останется ей, насовсем…