— Это дочке твоей!
Никогда и никто из ее мужчин, даже Володя, ничего не дарил и не приносил Наташе. Таня была покорена! Она пригласила Кагула в квартиру. Оксана с Наташей как раз были на прогулке. И он стал ее любовником.
Оставшись один раз на ночь, Кагул остался совсем. Таня чувствовала, что он ее действительно любит. И была признательна ему за то, что он не требует от нее ярких проявлений любви. Их отношения стали прочными и вдруг начали напоминать настоящую супружескую жизнь, а налеты придавали тот самый дикий азарт, которого всегда не хватает в обыкновенной семейной жизни. Словом, Тане не на что было жаловаться.
Кагул относился к ней хорошо, любил ее, проявлял заботу и никогда не изменял. Она даже начала считать, что ей наконец немного повезло в жизни. Так было до того дня, как, уставившись в стекло автомобиля после налета на финдиректора Агояна, Таня вдруг стала понимать, что падает в страшную, безграничную пропасть, и никогда больше не сможет подняться, вернуться назад...
Жена Агояна медленно повернулась к раскрытой дверце сейфа.
— Мама, — снова заплакал мальчик, — мама, не смотри так!
На мертвом, умершем при жизни лице женщины больше не было никаких эмоций — только застывший белый гипс.
Она подошла к сейфу, не обращая никакого внимания на ребенка. Мальчик продолжал плакать, прижимая к лицу грязные кулачки. Медведь со стуком вывалился из его рук на пол. Обернувшись, женщина машинально подняла его с пола, сунула, не глядя, в руки мальчика, а затем снова повернулась к сейфу. Протянула руку внутрь.
В сейфе была небольшая впадина — двойное дно. Бандиты его не заметили. Оно было настолько искусно сделано, что только посвященный в тонкости человек мог его там разглядеть. Женщина нажала скрытую кнопку, и крышка поднялась. Она достала небольшую коробку черного цвета, открыла.
В коробке лежал пистолет. Это был небольшой, почти дамский револьвер, ничем не напоминающий серьезные армейские наганы, но, между тем, мощное и главное — смертоносное оружие. Было видно, что женщина умеет им пользоваться — щелкнув затвором, она проверила патроны. Коробку бросила на пол.
Револьвер застыл в ее руке. Она была абсолютно твердой, не дрожала. Пальцы сжимали оружие уверенно.
Держа револьвер перед собой, женщина решительно направилась в гостиную. Плача и прижимая к себе медведя, мальчик посеменил за ней.
Агоян был там. Он развалился на диване. И, пока его жена застыла возле сейфа, успел перевязать голову мокрым полотенцем, чтобы подчеркнуть свой страдальческий вид. Лицо его выражало полное удовлетворение этими страданиями. Так он пытался прийти в себя от крупной финансовой потери, которая ударила по нему достаточно жестоко. Расстроенные чувства жены Агоян вообще не принимал в расчет. На нее он всегда обращал так мало внимания, что воспринимал ее чем-то вроде мебели. Постепенно это стало удобной привычкой, и уж теперь он точно не собирался ее менять.
При появлении жены Давид застонал, картинно обхватив голову руками, и скомандовал:
— Принеси пирамидону! Голову болит.
Женщина медленно подошла к столу, стоящему посередине комнаты, и застыла. Что находится в ее руке, от Агояна скрывал стол.
— Что ты стоишь? — прикрикнул он. — Не видишь, я умираю! Хочешь, чтобы у меня разорвалась голова?
— Ты... лгал... — Голос жены прозвучал абсолютно безжизненно, так могла бы звучать заводная механическая игрушка, но Агоян этого не заметил. — Ты... лгал, — повторила она.
— Что лгал? Что ты там бормочешь? — Давид вдруг подумал, что это отличный повод сорвать всю свою злость на жене и устроить скандал. И он поспешил этим воспользоваться: — Ты видишь, в каком я состоянии, и пытаешься сцены устраивать? Иди и принеси лекарство! И не смей приставать ко мне со всякой чушью! Что за ерунда!
Женщина медленно подняла руку. Лицо Агояна застыло. Потом он завизжал:
— Немедленно это убери! Как ты посмела рыться в моем сейфе? А ну быстро положи это на место! Что за черт!
— Сережки, которые подарила моя мама... — так же тихо и безжизненно произнесла женщина, — там были сережки... И кольца... Все, что подарила моя мама...
— Да иди ты к черту со своими сережками! — перепугавшись до смерти, завизжал Агоян.
Женщина спокойно нажала на курок — один выстрел, второй, третий... Одна пуля попала ему в лицо, вторая — в голову, третья — в грудь... Захрипев, Давид стал заваливаться на спину. Из ран хлынул поток крови, а лицо его вдруг превратилось в страшную кровавую маску, где каким-то чудом блестели одни глаза.
Двигаясь так же замедленно, словно в полусне, женщина поднесла пистолет к своему виску. Нажала на курок. Грохнул выстрел. Брызги крови попали на стенку напротив. Как подкошенная она рухнула на пол.
Мальчик перестал плакать. Глаза его застыли. Тихонько икнув, он отодвинулся к стенке и медленно по ней сполз. Сжавшись, притянул колени к груди. Одной рукой он все еще прижимал к себе старого медведя, к лапам которого, распростертым на полу, через всю комнату тек кровавый ручеек...
ГЛАВА 7 Браконьеры с Хаджибейского лимана. Страшная находка. Смелость деда Михея. Секретный информатор
Желтое закатное солнце садилось в вязкие воды Хаджибейского лимана. Пахло тиной и солью. Близость лимана насыщала воздух соленой влагой, такой тягучей, что казалось, будто капли соли застывают на губах.
Запах лимана ничем не напоминал запах моря. Но было в нем свое, особое своеобразие, своя неповторимая нота, делающая незабываемой природу этого края, непокоренную и прекрасную — с самых давних времен.
Двое мужчин в поношенной, бедной одежде свернули с Хаджибейской дороги к Шкодовой горе.
За версту в них можно было разглядеть рыбаков. Один нес старые речные сети, другой — несколько пустых ведер, вдетых одно в другое, и нечто, напоминающее самодельную ловушку, которую можно было использовать только в лимане — по своей конструкции она никак не подходила для моря. Обоим было за пятьдесят. Их обветренные, загорелые лица были усталыми, а глаза потухли под грузом обстоятельств и нищеты. И было понятно, что ловля рыбы в лимане для них — не радость, не удовольствие, а тяжкий промысел, опостылевший до такой степени, что они с радостью бросили бы это занятие, если бы могли. От их старой одежды шел приторный, тошнотворный запах рыбы, омерзительный для любого человека, не привыкшего к такому.
Это были браконьеры, которые ловили рыбу в запрещенных местах лимана, уже взятых под контроль как заповедник советской властью и частным нэпманским капиталом. Местный колхоз пытался запрудить часть лимана и организовать там что-то вроде рыбного хозяйства. В воду специально запустили каких-то редких мальков.
Следил за всем этим солидный одесский нэпман, который часто приезжал из Одессы, чтобы проконтролировать свое производство. Местным обитателям в запруде рыбу лимана ловить было запрещено.
Но в другой части лимана ее почти не было, да и конкуренция была слишком большой. Жители Шкодовой горы, Хаджибейской дороги и близлежащих сел — Усатова и Нерубайского — умирали с голоду. Работы не было. В колхозах платили мало. Нэпманы драли с простого человека по нескольку шкур.
Если раньше жители роптали потихоньку, то все чаще и чаще стали возмущаться громко. Страшное социальное расслоение коснулось и этих мест. А потому местные, чаще всего после обеда, во второй половине дня, повадились тайком ловить рыбу в частном рыбхозяйстве, занимаясь натуральным браконьерством.
Время это было выбрано потому, что к вечеру нэпман всегда возвращался в Одессу на сверкающем, с иголочки, новом автомобиле, прогуливать денежки по кабаре да ресторанам. А с охранниками всегда можно было договориться, ведь в охране служили такие же местные жители, и за пару монет пускали своих. К тому же охранники так же ненавидели гладкого, упитанного нэпмана и считали, что от него не убудет.
Правда, однажды в рыбном хозяйстве попался очень несговорчивый сторож, который не только не пустил своих мужиков, но и настучал на них хозяину. Вечером, когда он возвращался с работы, его подкараулили, навалились да проучили всем скопом.
Охранник очутился в Еврейской больнице Одессы с сотрясением мозга и переломанными ребрами. Хозяин дорогостоящее лечение ему не оплатил, зато не задержался уволить его с работы. А пришедший на его место сторож стал намного сговорчивей.
С тех пор местные жители своего занятия не забросили. Нэпман, подозревающий что-то неладное, написал тома заявлений в местное отделение милиции почти на каждого жителя близлежащих поселков, а также копии всех заявлений отправил в горотдел НКВД Одессы. Поэтому на случай обыска, проходящего время от времени, браконьеры прятали свои сети и силки-ловушки в тайниках — в пещерном городе на Шкодовой горе.
Милиция приходила, рылась в старье — жалком имуществе бедных сельских жителей — и, потоптавшись, уходила. Нет доказательств — сетей, снастей и пойманной рыбы, — значит, нет и преступления. Нэпман рвал и метал, а браконьеры усмехались. Поступали так они не со зла — им нужно было кормить свои семьи.
Пойманную рыбу отвозили в Одессу, на Привоз, где в рыбных рядах их уже ждали специальные агенты, закупающие улов для дорогих ресторанов. Это было гораздо выгодней, чем горбатиться в колхозе за гроши.
Вот и в этот вечерний час двое рыбаков направлялись к Шкодовой горе, где находился самый настоящий пещерный город, одно из самых уникальных и мистических мест старой Одессы, известное только местным жителям.
В горе были вырезаны жилища, так называемые мины — самые настоящие комнаты, стенами которых были сама гора, а подземные этажи спускались к катакомбам.
По легенде, эти дома в камне создали местные каменотесы, которые издавна добывали в окрестностях камень для строительства Одессы. Для удобства и экономии строительных материалов они стали строить дома прямо в горе и сами поселялись в них.
Честно сказать, жить в подобных домах было мало удовольствия — они были сырыми, холодными, в них дурно пахло от близости грунтовых вод. К тому же катакомбы грозили плохим соседством — мало ли кто мог появиться из темных подземных ходов? Ведь издавна катакомбы облюбовали контрабандисты, опасные сектанты и представители криминального мира. А подобная встреча всегда грози