— Так произошло-то что? — попыталась Таня вернуть торговку на землю.
— Жена у него была молодая, да кислая. Вечно ходила с постной рожей! Богачка. Нами, простыми, брезговала, — торговку не так-то легко было сбить с толку. — А шо до нее сейчас? Ты только за то за-смотри! Вот те и богачка!
Несколько женщин, стоящих за ее спиной, одобрительно загудели, явно радуясь печальной судьбе жены богача.
— Так что она сделала? — не выдержала Таня, у которой и без болтовни бабы кружилась голова.
— Так муженька свого блудливого порешила, а потом себя! Во как! — Торговка, упершись руками в толстые бока, посмотрела на нее с торжеством.
— Что-о-о?! Как это?.. — опешила Таня.
— А за так! Видать, слухи про блудливые похождения этого кобеля ухи до нее оборвали. Она пошла за кабинет его, из сейфа пушку достала... Да бац-бац ему прямо в башку! Говорят, снесла на кусочки! А потом и себе... Тоже башку разнесла... До обоих...
— Ох... — Таня разом потеряла все слова.
— А ребятенок до нее был, малец совсем, — продолжала торговка, — так до его глазах она прямиком кобеля да себя порешила! Как такое завидеть мальцу?
— А нашли их только сутки спустя, — в разговор вмешалась еще какая-то женщина. — Сутки ребенок просидел в этой жуткой квартире с трупами обоих родителей! Говорят, совсем перестал разговаривать. У соседа собака. Он с ней гулять выходил. А собака как упрется копытами об лестничную клетку, да ну выть, ну выть! Как волк! Сосед перепугался — а там дверь открыта. Глядь, в комнату пошел, а там... Он мальчонку даже не сразу заприметил. Забился в угол и тихо так сидел... Жуть. Больной стал совсем...
— Что же с ребенком? — Таня горела, ей казалось, что у нее под ногами разверзлась земля, и что еще немного, и она рухнет в бездну.
— В больницу завезли, — снова продолжила торговка, не в силах перенести, что кто-то другой занял центральное место в разговоре. — Он говорить перестал, бедолага. Лечить будут. А опосля — в приют.
— В приют... — охнула Таня, схватившись руками за щеки.
— А куда еще? — Торговка передернула плечами. — Ниче, государство вырастит. Вон как с беспризорностью сейчас бороться будут! Подрастет малец. Родственников у них совсем нет, говорят. Хотя за то не так. У нее, у убивцы, жены-то его, нет родственников. А папаши убитого родственники ребятенка брать не хотят, ведь мать его убивца, мужа порешила. Дикий народ! Отказались от ребятенка, бросили на призволяще. Ниче, на то есть советская власть!
Перед глазами Тани все плыло. Вот как закончилось ограбление, налет, который, как и все другие, они воспринимали с охотничьим азартом, даже в шутку! А теперь... Это был конец... Две уничтоженные жизни и одна полностью сломанная...
Из глаз Тани закапали слезы. И, зажав рот ладонью, она бросилась бежать прочь, прочь от страшного места.
Ей пришлось подождать трех человек, и только затем она оказалась в нужном кабинете, где появлялась каждые три месяца.
Но начальник, к которому Таня давно привыкла, так, что воспринимала его частью казенной обстановки, оказался не один. Рядом с его столом сидел высокий темноволосый мужчина лет 35-ти. При виде Тани он встал со стула, поразив ее такой непривычной в ведомстве большевиков вежливостью. И она смогла разглядеть высокий рост, крепкую спортивную фигуру и внимательные карие глаза, которые уставились на нее с удивлением и восхищением.
— Танечка! Татьяна Ракитина! — всплеснул руками начальник, имени которого Таня совершенно не помнила. — Прошу вас, садитесь! Отчего вы ко мне просто так не заходите, поболтать? Сколько вас не видел — сколько лет сколько зим!
Он сморозил глупость — Таня регулярно, раз в три месяца, появлялась в этом давно опостылевшем ей кабинете. Но, очевидно, такое поведение было частью какой-то странной, ей не понятной игры.
— Дочку смотрю, — выдавила она из себя через силу.
— Да-да, конечно... А как дочка, растет? Все хорошо? Да вы бледная какая-то...
— Хворала недавно, — Таня понимала, что выглядит ужасно, но ничего не могла с этим поделать.
— Ах, ужасно... Позвольте представить вам моего друга и коллегу! Он только недавно приехал в наш город, — начальник указал на черноволосого, который теперь сидел напротив Тани и не сводил с нее глаз, — Вилен Таргисов.
— Вилен? — Таня еще не привыкла к новым, режущим слух именам. Но так называли маленьких детей, рожденных уже при советской власти. А мужчине было под сорок!
— Не удивляйтесь, пожалуйста, — у темноволосого был приятный бархатный баритон, — имя у меня, конечно, другое. Мои родители назвали меня по-старорежимному Вениамином, — он улыбнулся, сверкнув лучистыми глазами, — а я перекрестил себя Виленом. Вилен — Владимир Ильич Ленин! Моя мечта быть достойным такого имени.
— Понимаю, — кивнула Таня, для которой темноволосый вдруг растерял все свое очарование, потому что показался полным идиотом.
— Вилен Таргисов будет бороться с детской беспризорностью в нашем городе, — сказал начальник, — он отлично наладил работу в Киеве, где уже брошены серьезные усилия, чтобы забрать детей с улицы. Теперь его перевели сюда, к нам. Он возглавит отдел борьбы с детской и подростковой преступностью, а также борьбы с беспризорностью. Вы же, Танечка, сами видите, что творится на улицах. Кромешный ад! Дети, везде беспризорные дети. Стаи уличных мальчишек воруют на Привозе. Кражи, грабежи. Народная милиция стонет. Наши приюты не справляются! Не хватает ни приютов, ни людей. Дети из приютов сбегают обратно на улицы...
— Приюты... — машинально повторила Таня, а лицо ее приняло такое выражение, что вместе с паузой, наступившей в разговоре, мужчины переглянулись, а начальник налил стакан воды и протянул ей.
— Вот, выпейте. Вам нехорошо?
— Простите... — Таня ругала себя последними словами за то, что посмела распустить нервы, — просто это слово всегда действует на меня ужасно. А сегодня, идя к вам, я проходила мимо дома знакомых и узнала о жуткой трагедии, которая произошла с ними. Их маленький сын теперь попадет в приют.
— Вы случайно не об убийстве семьи Агоян говорите? — спросил Таргисов.
— Да, именно, — Таня специально упомянула Агоянов, надеясь услышать подробности. — Вы что-то знаете об этом деле?
— Все, что произошло. Жена узнала об изменах мужа и застрелила сначала его, а потом себя. В своем сейфе Агоян держал пистолет.
— Как ужасно... Мне жаль их сына.
— Ребенок в больнице, у него шок! Это ужасно, — голос Таргисова звучал грустно, — вот ради того, чтобы не было сломанных детских судеб, я и приехал сюда.
— У вас благородная цель, — искренне сказала Таня.
— А знаете, мне нужны люди, — с интересом посмотрел на нее Вилен. — И если вы захотите помогать в этом деле, приходите ко мне! Я буду рад любой помощи. — Вырвав листок из записной книжки, он записал адрес и телефон. — Это мой служебный номер. В кабинет приходите в любое время, ко мне можно заходить без пропуска. Даже если захотите просто поговорить, приходите! Я буду очень рад.
— Спасибо, — Таня машинально сунула листок в карман юбки. Она не думала, что когда-нибудь воспользуется этим номером, да и приглашением.
Сообразив, что они беседуют слишком долго, а дел у него еще невпроворот, начальник выписал Тане хлебные карточки и быстро выпроводил ее из кабинета. Она стала спускаться по лестнице, зажав карточки в кулаке.
Таргисов произвел на нее благоприятное впечатление, честно призналась она себе. Когда он заговорил о детских сломанных судьбах, ей даже подумалось, что он не совсем конченый идиот. Видно было, что этот человек обладал характером и горячим сердцем, откликающимся на чужую беду, и Таня думала о том, что если что-то и получится, то только у таких людей, которые важны тем, что способны верить даже в самую недостижимую, невозможную цель, и делать все для того, чтобы в конце концов эта цель оказалась правдой.
Она быстро шла к Привозу, надеясь в одной из лавок быстро отоварить хотя бы часть хлебных карточек. Таня всегда так делала. У новой власти — а для большинства одесситов власть большевиков все еще была новой, хотя и длилась не первый год, — все время менялись правила, и она боялась, что с появлением каких-то новых директив часть карточек может пропасть. Так уже однажды было, когда Таня не успела отоварить их в десятидневный срок, а потом появились какие-то новые нужные печати, и карточки пропали.
Но сейчас ей не повезло. Возле нужного магазина уже собралась очередь. И Тане не оставалось ничего другого, кроме как занять место в самом конце.
Это был известный всем секрет большевиков, о котором никто не говорил вслух. В стране были страшные перебои с продовольствием. Не хватало продуктов и хлеба. В лавках нэпманов они были, но продавались по таким завышенным ценам, что большинство населения не имели возможности их купить. Оставались только государственные хлебные карточки, раздаваемые на предприятиях работникам. И вот как раз по ним и не хватало хлеба, поэтому образовывались длинные очереди, стоять в которых можно было целый день.
Да, Таня прекрасно могла бы обойтись и без этого, но она отлично помнила слова Тучи о том, что это вопрос ее личной безопасности. Отличное прикрытие, удачный фасад, за которым можно скрыть все свои грехи. Если она перестанет получать карточки, возникнет вопрос: на какие средства живет вдова чекиста, где она зарабатывает деньги, на которые покупает хлеб в нэпманских лавках? Если бы подозрения возникли, большевики не стали бы церемониться.
Таня всегда отгоняла от себя страшную мысль: что станет с Наташей, если ее арестуют? Как девочка выживет? И ради безопасности дочки она была готова на что угодно, хоть землю есть! А потому раз в три месяца один день она посвящала стоянию в очередях.
Здесь была одна беднота, и Таня с ужасом всматривалась в уставшие, изможденные, злые лица. Большевики скрывали факт наличия таких людей, между тем расслоение общества было страшным. С одной стороны — наглое богатство, с другой — отчаянная нищета. Нередки были случаи, когда от голода люди падали в обморок на улицах и умирали.