Нэп принес разделение во все слои, и даже сами большевики начинали понимать, что подобное очень скоро принесет беду. В очередях люди роптали, они ненавидели богачей-нэпманов. Уже были случаи, когда камнями били богатые лавки и, раскрошив двери и витрины, выносили все продукты...
Вокруг очереди всегда вились уличные мальчишки. Чумазые, оборванные, одетые кое-как, со злым, отчаянным блеском в глазах, они сновали по запруженной людьми улице как маленькие пираньи, скаля острые зубы и готовясь вцепиться кому-нибудь в горло. Было опасно держать в руках сумки и кошельки — нередко мальчишки вырывали их прямо из рук и убегали с такой скоростью, что их невозможно было догнать.
Вот и сейчас бойкий уличный мальчишка с вихрами непокорных светлых волос, остающихся светлыми даже под страшным слоем грязи, сновал вдоль очереди, присматриваясь к людям. Засунув руки в карманы штанов, он насвистывал блатную песенку. Несмотря на апрель, ноги его, покрытые кровавыми волдырями, были босы.
Тане было страшно его жаль. Не задумываясь, она отдала бы ему карточки. Но так рисковать не могла. Потому ей оставалось страдать молча, играя свою роль. Поравнявшись с ней, мальчишка дерзко скользнул глазами по ее сумочке. Таня свесила сумку с руки, надеясь, что он ее украдет и хоть так она сможет помочь ему карточками. Но мальчишка пошел дальше, насвистывая свою песенку. Таня тяжело вздохнула.
— Вы бы, девушка, за сумкой лучше следили, — пожилая женщина в платке, стоящая перед Таней, повернулась к ней, — ишь, шастают тут, ироды... Отщепенцы.
Таню поразило слово, которое употребила женщина, — отщепенцы. Значит, она была не из простых. Таня хотела что-то ответить, но не успела: вдруг раздался крик. Истошно завопила какая-то женщина. Таня выскочила из очереди — ноги сами понесли ее вперед. Мальчишка вырвал сумку из рук какой-то толстухи и теперь улепетывал со всех ног. Но убежать он не успел. Какой-то здоровенный мужик сбил его кулаком с ног, мальчишка упал на землю. Люди выскочили из очереди и принялись бить его ногами.
Страшно закричав, Таня ринулась туда, в самую гущу бойни. Ее ударили по голове, сбили платок, разбили губу — из нее тут же закапала кровь. Но Таня не обращала на это внимания, она бросилась прямо под кулаки, крича: — Прекратите! Это же ребенок! Ребенок! Прекратите!..
Какая-то женщина вцепилась ей в волосы, голову обожгла жуткая боль. А множество ног в башмаках продолжали молотить маленькое тело, покрытое кровью и грязью...
Тане невероятно повезло: в этот момент мимо проходили двое людей Кагула — Серый и Подкова. Она, увидев их, истошно завопила: — Серый! Подкова! Ко мне!..
Двое взрослых здоровых мужиков быстро разогнали толпу и с ужасом уставились на окровавленную Таню, которая пыталась поднять с земли избитого мальчишку. С разбитой головы ребенка капала кровь.
— Машину быстро! Надо везти в больницу!
Машина сразу же нашлась: Серый и Подкова
просто остановили проезжающий автомобиль, вышвырнули пассажиров и быстро посадили Таню с ребенком. Сами поехали с ними.
Мальчик умирал. Он лежал на руках у Тани. Платком она стирала с его лица кровь. Когда машину подбрасывало, он тихонько стонал, а из его глаз катились слезы.
— Братика найди... — уставившись на Таню в упор, прошептал он вдруг достаточно ясно, а в глазах его появилась четкая мысль: — Братика найди... медальон...
Таня отогнула ворот рваной рубахи. На простой веревке на тощей груди висел настоящий золотой медальон.
— Его Сашка зовут, — с трудом прошептал мальчик, — Сашка Лабунский... В медальоне... там...
Таня открыла медальон. Вместо фото там была справка из Городского приюта № 1 о том, что там находится воспитанник Александр Лабун-ский, 14.04.1919 года рождения, уроженец Одессы. К справке была приклеена фотография мальчика, очень похожего на того, что лежал сейчас у нее на руках.
— Он из приюта сбежал... Найди... — мертвыми губами шептал пацан.
— Как тебя зовут? — Таня глотала слезы.
— Дима... — прохрипел он. — Я его старше на три года. Мы вместе были... Я первый сбежал. Потом он. Найди... — голос его становился все тише.
— Я найду. Я обещаю тебе, — Таня осторожно сняла медальон. Она плакала, уже не скрывая слез. Мальчишка сжал ее руку и так не отпускал до самой больницы.
До операционной его не довезли... Таня с силой разжала его пальцы. Он умер в приемном покое, как только его положили на металлические носилки...
— Вы его родственница? — спросил осторожно дежурный врач, глядя на рыдающую Таню.
— Родственница, — сдерживая рыдания, твердо ответила она. — Я его похороню...
Отодвинув окровавленную прядь волос со лба мальчика, она подумала, что он похож на спящего ангела. И очень нежно поцеловала уже застывающее лицо мертвого ребенка...
ГЛАВА 10 Душевная болезнь. Экскурсия по Екатерининской. Фира и кино. Первый неудачный опыт
Сон не шел. Оставалось сжаться и лежать на боку, крепко зажмурив глаза, даже не пытаясь открыть их, чтобы рассмотреть трещинку на стене, от которой пальцами можно было отколупнуть обои — совсем как в детстве. Сколько горьких дум и призрачных надежд было похоронено под этой трещинкой! Сколько бессонных ночей в темноте этой тихой спальни, сколько мыслей, от которых при дневном свете становилось не по себе. А потом, прикрыв глаза, представлять, как можно воплотить эти мысли в реальность...
Было все. А теперь вот — ничего нет. Ничего. Сжавшись, подтянув ноги к груди, Таня лежала в темноте в своей спальне и не могла ни раскрыть глаза, ни закрыть их.
Скрипнула дверь. Послышались шаги. Твердые, решительные, мужские — Кагул. Мягкие, семенящие — Оксаны. Таня зажмурилась еще сильнее. Ей не хотелось никого видеть, а тем более — говорить...
Тяжело вздохнув, Кагул остановился рядом с кроватью. Затем опустился в стоящее рядом кресло — было слышно, как заскрипели старые, продавленные пружины.
— Все время так лежит, — почти шепотом сказала Оксана, — ни ест, ни пьет... Ничего. Наташу не хочет видеть. Как с кладбища пришла, так слегла.
Это была неправда: после кладбища Таня ходила. Долго ходила вдоль каждой стены комнаты, то заламывая руки, то заливаясь истерическим, полубезумным смехом.
Еще она пила воду. Бесконечно пила воду, и бутылки с водой все время стояли рядом с кроватью. Ее мучила страшная жажда. Все изнутри пекло, и Тане казалось, что она горит заживо, что это пламя, пожирающее ее внутренности, и есть разновидность того ада, в который она попала при жизни. И она справедливо, по совести заслужила туда попасть и в нем гореть.
Да, она заслужила самый страшный ад на земле. В ее мыслях следом за ней в пустой темной комнате все время ходил маленький сын Агояна, которого она своим вздорным сумасбродством обрекла на сиротство и на полностью сломанную жизнь. Маленький мальчик все время семенил за ней. А за ним — второй. Тот, который умер в Еврейской больнице. Тот, с чьих похорон Таня пришла совершенно больной. Она думала, что ему повезло умереть вот так, в детстве... И он тоже ходил за ней, и глаза его светились, как у ангелов. У настоящих ангелов, которых никогда не бывает здесь, на земле...
Кем бы он стал? В кого бы превратился, когда вырос? Он жил в уличной банде и воровал. Был убит за воровство — отчаянной, доведенной до предела, изголодавшейся толпой, у которой такие вот мальчики вытаскивали последнее, обрекая семьи на голодную смерть. Он бы вырос и стал настоящим взрослым бандитом. Пошел бы в банду Кагула или такого, как Кагул... И стал бы грабить, воровать, может, и убивать, отправляя в сиротский приют таких детей, как маленький сын Агояна...
Таня больше не могла убежать от этих призраков, следующих за ней по пятам. Она забралась в спасительное нутро кровати, словно закрылась в броне угрызений совести и отчаяния. В самые страшные минуты тяжелых душевных переживаний она всегда так поступала.
Циля с Идой, лучшие подруги Тани, знали о том, что надо дать ей отлежаться вот так, в темноте, в тишине. Но они тоже стали ангелами, которые ее хранили на небе. На небе — не на грешной земле...
Состояние Тани пугало Оксану и Кагула. Оксана никогда еще за свою короткую жизнь не видела приступов такого отчаяния и не могла понять, что гложет Таню изнутри. А Кагул раздражался, как и все мужчины, которые не любят болеющих женщин. Что происходит с Таней, он тоже не мог понять.
Был призван Туча — самый умный советчик. Он-то и поставил на место суетящихся вокруг Тани, готовых уже бежать за врачом и даже пичкать ее лекарствами.
— Та нехай долеживается! Шо вы ей за душу шкрябаете? — махнул он на них рукой и даже прикрикнул на Кагула, который принялся возмущаться: — Шо ты борзый! У нее тонкая душевная организма, во как! Сердешная у нас Алмазная. По ребятенку тому страдает. Ну, нехай страдает. Дай ей дострадать. А то завели гембель до четыре уха — дохтора, дохтора! Это тебе до туда надо сверкать шкарпетками! Хто тебе дохтор, если ты за то не понимаешь, шо человек может страдать! То, як вы Агояна прихлопнули, кого угодно бы подкосило! А тут еще ребятенок ихний. И оглобля бы из села, шо здоровье во какое, сломалось бы! А у Алмазной душа тонкая. Она за всех понимает! Так шо дай человеку отлежаться и под ухи мне не свисти!
— А как до дурки отлежится? Шо тогда? — огрызнулся Кагул.
— Это тебе до дурки надо, оглобя молдавская, — вскинулся Туча. — Шо ты до женской души ни хрена не понимаешь! Вот сидай и учись, короста!
Так благодаря Туче Таню оставили в покое, и она могла тихонько лежать в темноте и тишине, думая, что призраки однажды уйдут, и она останется одна.
Кагул скучал. Ему не хватало Тани. И он повадился приходить и просто сидеть рядом с ней, говорить что-то. Иногда Таня отвечала, иногда — нет. Она прекрасно осознавала, что он тоже был повинен в ее состоянии, вина лежит и на нем. Но Кагул не мог понять этого.
— Мы плиту гранитную на могилу того мальчонки положили, — сказал он и тяжело вздохнул, видя, что Таня никак не отреагировала на его слова. — Может, чаю тебе сделать? Чаю попьешь? С пряниками... Я такие пряники сегодня купил. По Екатерининской проходил, а там гастрономический магазин открылся. На Екатерининской, 1. Называется вино-гастрономический магазин № 52 общества «Ларек». Во как! Ну, я и зашел. А там еще обувная артель рядом, «Единение» называется. Они еще такие башмачки на детей делают! Я зашел, хотел Наташе купить. Так у них пока токо маленькие размеры, на трехлетних позже будут. Ну,