Дальнейший разговор был бессмысленным. Таня обернулась и, под свист и улюлюканье всей банды, которая, высыпав из-за котла, издевательски галдела ей вслед, быстро пошла прочь. Пройдя несколько метров, чуть обернулась через плечо и разглядела руки, метнувшиеся к ее сумке. Много, очень много рук, мелькнувших в воздухе, растаявших в первых лучах рассвета, как сизый дым...
Решительно поднявшись еще на несколько ступенек, которые разделяли коридоры, и отдышавшись, Таня постучала в нужную ей дверь. И только потом сообразила, что стук вышел слишком настойчивым и громким и уж точно наверняка неприличным. Однако дверь распахнулась сразу, и на красивом лице Вилена Таргисова расплылась восторженная улыбка.
— Вы? Какой приятный сюрприз! Вы даже не представляете, как я рад вас видеть! — Голос его звучал радостно, и Таня подумала, что так умело вряд ли можно притворяться.
— Вы извините, что я без предупреждения, вот так... — Она боком протиснулась в кабинет, демонстрируя совершенно не свойственную ей наглость, — но мне надо с вами поговорить... Очень! Я вас не отвлекаю?
— Нет, конечно! Ради вас готов отложить все дела. Вы не поверите, но я о вас думал. Мне рассказали вашу историю. Как это печально — потерять мужа.
— Да, очень печально, — Таня потупила глаза.
— А знаете что? — оживился Таргисов. — Тут за углом есть неплохая чайная! В ней вкусные беляши подают. Почти как в моем родном Баку. Давайте попьем чай, там и поговорим!
— С удовольствием! — Тане только это и было нужно. Она живо поддержала разговор: — Вы родились в Баку?
— Да, и провел там детство, — ответил Тарги-сов. — А потом судьба помотала меня по миру. Все время переезжал с родителями. Где я только ни побывал! — Он запер кабинет и, подхватив Таню под локоть, уверенно повел к выходу. Ей вдруг подумалось, что со стороны они напоминают влюбленную парочку. Но это не было ей неприятно — совсем наоборот.
Располагавшаяся в подвале чайная оказалась уютной и тихой. Скатерти в красную и белую клетку навеяли на Таню ностальгические воспоминания — ей вспомнился кабачок на Садовой, по наследству полученный от Корня, в котором было так же уютно, как и здесь. Людей внутри было не много. Очевидно, не все знали это место. А может, просто боялись страшного соседства — расположенного совсем рядом городского управления НКВД.
Им подали горячий чай в запотевших стаканах в элегантных серебряных подстаканниках и пышные, сочные беляши, от которых еще шел пар. Они распространяли восхитительный запах мяса и специй, и Таня подумала, что уже давно не ела ничего подобного. Эти беляши были бесподобны! Они просто таяли во рту, даря полузабытое ощущение восторга — совсем как в детстве.
— Вот видите! — улыбнулся Таргисов, не сводя глаз с восторженного лица Тани. — Я же говорил... Очень вкусно! Я недавно открыл это место. С тех пор и хожу сюда обедать, когда выдается свободная минутка. А бывает это не всегда.
— Как вам на новой работе? — спросила Таня.
— Тяжело. Привыкнуть пока не могу, — честно ответил Таргисов, вмиг став серьезным, — многое меня удивляет... И город, и люди... Да и работы непочатый край.
— Понимаю, — кивнула Таня. Но, как выяснилось, Таргисов пока говорил не о беспризорниках.
— Хорошо, что вы меня застали. Я только этим утром из села вернулся, — заговорил он. — Был в таком селе — Кустари. Слыхали?
— Нет, — пожала плечами Таня.
— И я не слыхал — до вчерашнего дня. А там забастовка была. Голодные бунты. Пришлось усмирять, — тяжело вздохнул Таргисов... — Знаете, вы мне кажетесь человеком, с которым можно говорить откровенно. Я разбираюсь в людях. Вы хороший человек. А мне очень нужно с кем-то поговорить. Хорошо, что это вы. Спасибо вам за это! Так вот — в начале недели в газете «Одесские новости» сообщалось, что за последнюю пятидневку по всей территории СССР заготовлено 55,5 тонн хлеба. За предыдущую пятидневку — 46 тонн. А в селе Кустари бывшей Херсонской губернии в образовавшейся сельхозартели повысили пай. Они яростно защищались, но в конце концов пришлось выполнить постановление. Начались бунты. Работяги разгромили хлебную лавку, забрали хлеб. Пришлось для острастки задержать некоторых, потом — выпускать. По секрету мне сказали, что сельхозартель должна выплатить 90 тысяч рублей государству. А где деньги взять? Вот и решили надавить на работников! Двойное дно! С одной стороны — бодро рапортует о пятидневке, а с другой — живым, работающим людям хлеба не хватает! — Таргисов увлекся и говорил уже как бы сам с собой.
Таня слушала очень внимательно. Не особенно разбираясь в политике, она чувствовала, что в стране происходит что-то не то. И вот теперь, слушая Таргисова, начинала понимать абсолютно новые вещи. К тому же он упомянул «Одесские новости» — газету Сосновского. Таня поневоле подумала о том, как, должно быть, тяжело приходится Володе, с его тонкой душой и чувствительным сердцем, публиковать заведомую ложь.
— Познакомился я с двумя девушками, — продолжал Таргисов свой рассказ, — обе сироты, у обеих родители убиты во время гражданской войны. У одной — в Херсоне, у другой — в соседнем селе
Городище. И вот обе они перебрались в Кустари, потому что работа есть. Одна получает 35 рублей в месяц, а другая, счетовод, умудрилась окончить бухгалтерские курсы и получает целых 45. И обе перебиваются с хлеба на воду! Мясо месяцами не видят. Сахар им по продпайку раз в 2—3 месяца выдают. А девушки ведь из современных, им жить хочется. А с работы уйти боятся. Одна, прежде чем устроиться в артель, была три месяца безработной, получая пособие в 50 % от бывшей зарплаты. Говорит — хуже только в тюрьме сидеть. Сочиняет, наверное... Не знаю... Не верю, что в тюрьме сидела. Обе, как узнали, что я из Одессы, так сразу стали расспрашивать, что да как. Правда ли, что все женщины в Одессе теперь курят? Сами зеленые от голода, денег ни на что не хватает, а они куревом интересуются...
— Переедут в город и начнут курить, — усмехнулась Таня, прекрасно понимая, какая судьба ждет этих девушек.
— В том-то и дело, что не хотят переезжать! Боятся! — воскликнул Таргисов. — Мне потому они и понравились, что нет в них пока этого разложения. А ведь жизнь бросила их в самую беспросветную нищету.
— Есть, — жестко сказала Таня, — есть в них разложение. Уж я-то знаю. Переедут в город и начнут вести себя черт-те как, подставляться за кусок хлеба. Вот от таких, как они, и возникло все разложение в городе. Кто нэпманские рестораны да банды уличные пополняет? Не такая ли чистая деревня? Так что они сколько угодно могут притворяться херувимами! Но такие вот, как они, и несут самое настоящее зло!
— А ведь вы правы, — неожиданно согласился Таргисов, — я ведь так им и сказал. Я просто рассказал вам эту историю, потому что для меня самого шоком было, в какие страшные времена мы живем. И как государство вот такой своей политикой уничтожает жизни людей.
— Государство... — горько усмехнулась Таня. — Легко все валить на невидимое государство! Кто и когда его видел? Оно заставляет таких вот девиц в нэпманских кабаках водку с бандитами пить? Государство — это как призрак. Все с ним носятся, а никто его не видел. А состоит оно, между прочим, из таких вот людей.
— В точку! — рассмеялся Таргисов. — Знаете, я здесь многих вещей не могу понять. Не могу понять, почему, если новая власть для народа — власть большевиков, то женщины сразу обрезали волосы и стали пить и курить наравне с мужчинами, а то и больше! Вот обе эти девицы все свое свободное время проводят в местном клубе, который на самом деле настоящий притон. Обе выступают за то, что женщина имеет право пить водку наравне с мужчиной. На водку денег у них нет, так они самогон пьют, местного разлива! Обе хотят начать курить. И обе вступили в комсомол...
— Вот вам и чистые девушки! — рассмеялась Таня, не удержавшись.
— А это я как провокацию вам сказал! — засмеялся и Таргисов. — Нравится мне с вами разговаривать. Вы меня понимаете, правда! А ведь такие клубы — это настоящий разврат. Там, где водка, — там и все остальное... у них...
— Там, где водка, — только водка! — рассмеялась Таня. — У нас так пьют, что наши попойки развратом не заканчиваются. После таких попоек уже не до разврата. Никто не в состоянии.
— Да уж... — снова рассмеялся Таргисов. — Здесь, в Одессе, я это уже наблюдал. И, кстати, у женщин. Знаете, меня безумно бесит одна черта одесситов, вернее одесситок! За ними я с самого начала стал наблюдать. Можно продолжить? Вы не обидитесь?
— Нет, мне даже интересно, — улыбнулась Таня.
— То, как одесские женщины себя подают! Вот внешность для них — все! В других городах этого нет. Это характерная черта именно одесситок — отсутствие высших интересов, шутки неуместные, внешность, фасон и — грязь, извините... На ней дорогое платье с хвостом от модной нэпманской портнихи — и недельный слой грязи под платьем, как из помойки. А этот люмпен — пролетарский шик: выпяченные красные губы, блестящая одежда в обтяжку и всегда каблуки? Губы красят с утра, когда идут вынести помойное ведро, еще даже не умывшись! Накрасит губы — и пошла мусор выносить или еще лучше — делать базар, как здесь говорят. Ни в одном городе такого не видел! — Тар-гисов не на шутку взволновался.
— Разгромили по первое число! — залилась смехом Таня, перебивая его. — А ведь и правда, наши женщины помешаны на одежде, и часто совершенно им не подходящей! Не умеют одеваться!
— Может, потому, что приехали в большинстве своем из села и думают, что каблуки — красиво, и можно еще блестяшек нацепить, — улыбнулся Таргисов. — В селе же как? Что ярко — то красиво! И потому большей частью выглядят, как проститутки. Так себя и ведут...
— Проститутки здесь всегда были, — строго ответила Таня, — портовый город.
— А ведь сейчас их больше, чем когда бы то ни было! — вздохнул Таргисов. — Знаете, я из этого села приехал в 4 часа утра. И почему-то так не захотелось мне идти к себе на квартиру! Дай, думаю, по городу пойду гулять.