С удивлением Володя узнал о том, что убит всего один бандит. Второй, как сообщили из НКВД, арестован и дает признательные показания. Но о количестве жертв Сосновский велел не писать — он был слишком опытным газетчиком, чтобы нарушать инструкции.
Ограбление обувной артели и разгром банды Кагула обещало стать самым резонансным делом в последние дни, отодвинув на второй план убийства детей, о которых и так писали мало. Володя уже знал, что Фингер радостно потирает руки: против Кагула и его подельников достаточно много улик, всех арестуют. Фингер уничтожит банду Кагула.
Ни одна редакционная планерка еще не заканчивалась так быстро. Сотрудники переглядывались, не узнавая своего шефа, который ни к кому не придирался и выглядел более хмурым, чем обычно. Раздав четкие инструкции, он заперся в своем кабинете, где не отходил от телефона. Звонить пришлось долго — Сашко Алексеенко был на каком-то заседании и появился в своем кабинете не скоро. Длинные гудки убивали Володю, рождая в его душе жуткое чувство паники.
Воображение рисовало страшные картины. Вот Таню в наручниках усаживают в черный «воронок». Она избита, ноги босы... Допрос... Таня подписывает признательные показания. Мрачные, слишком высокие стены тюрьмы... Это здание для Соснов-ского давно уже перестало быть Тюремным замком и стало просто тюрьмой. Кованые решетки, которые захлопываются за Таней... Ворота, со скрипом отрезающие обратно путь в мир. Адская дорога в один конец. Сосновский страшно мучился, сам не понимая, почему так мучается. Приблизительно такое же чувство он испытывал в тот давний момент, когда из разных источников узнал, что Таня вступила в банду Кагула. И что подельница бандита, многоликая девица с адскими способностями к перевоплощению — это она, Таня.
В те годы в воровской фольклор и в воровские блатные песни вошла тема, которая получила свое развитие на долгое время. Это тема отчаянной подруги главаря, бесшабашной воровки, которая грабит наряду с мужчинами и многих из них способна заткнуть за пояс. В воровском фольклоре такую девицу всегда почему-то называли Любкой, и песен о Любках всех видов и сортов появилось великое множество.
В некоторых Любка выступала предательницей, в некоторых — коварной обольстительницей и соблазнительницей, но везде — отчаянно храброй, просто до безрассудства, подставляющей свою голову под пули наравне с другими бандитами. Володя подозревал, что в этом собирательном образе присутствует многое от коварной налетчицы из банды Кагула, и страстно ненавидел Таню за это. Ненавидел до самой отчаянной и беззаветной любви.
И вот теперь вся его тревога, все его мучительные страдания стали явью. Сосновский прекрасно понимал, что рано или поздно пагубный путь приведет Таню в тюрьму. И вот сейчас сбывались самые страшные его опасения.
Тюрьма внушала Володе какой-то необъяснимый ужас. Ему становилось нехорошо буквально от одного этого слова. Страх перед тюремными стенами придавливал к земле. Про себя он думал, что и часа не прожил бы в таком ужасном месте. А потому и судьба Тани, попавшей в застенки, могла внушить ему только страх. И от этого мучительно больно было переносить пытку неизвестности, которой его казнили раздававшиеся в кабинете Сашка длинные гудки.
Когда на том конце провода наконец послышался бодрый голос, Володя был сам не свой. У него даже дрожали руки.
— Ждал вашего звонка! — бодро отрапортовал Сашко Алексеенко. — Информация есть.
Еще через час они сидели в отдаленном от города кабачке на Госпитальной. Сосновский специально выбрал такое место на самой Молдаванке. Рядом, через квартал, находилась Еврейская больница, но Володя не беспокоился, что его увидит кто-то из знакомых.
Забившись со своим информатором за самый дальний столик, буквально у стены, Сосновский принялся выспрашивать.
— Фингер с Лошаком просто руки потирают, — обиженно говорил Сашко, прихлебывая вонючее бочковое пиво, которое подавали в подобных заведениях. — Говорят, что возьмут девицу за два дня.
— Девицу? — нахмурился Володя. — Почему девицу?
— Так на нее как раз информации больше всего есть! Нашкрябали! Это та самая, которая в банде
Кагула. Его подельница. Если по нему у них мало чего, то по девице достаточно, чтобы ее заловить, а через нее потом уже Кагула взять.
— Можешь подробнее? — Сосновский чувствовал, что подтверждаются его самые плохие подозрения. — Что есть на девицу?
— Тут такое дело... Я расскажу, но шоб больше этого никто не знал! — Сашко опасливо покосился по сторонам.
— Могила, — убежденно сказал Володя.
— После того, как провалился налет Кагула, а он по глупости провалился, бабка со двора донесла, одного из людей Кагула завалили на месте. Второй в тюряге, но при задержании перестарались — избили его так, что он лыка не вяжет. Теперь лежит в полусмерти...
— То есть признательные показания не дает, — усмехнулся Володя.
— Какие там признательные! Лежит еле живехонек... Но речь не о нем. Были люди Фингера в этой обувной артели, когда вдруг к ним явилась бабка одна, уборщица, Наталья Тютюник. Толстая деревенская баба, наглая, отвратная, с кривой рожей. И рассказала она следующее. Якобы за день до налета в артель эту приходила некая девица, которую она знает по Молдаванке. Якобы девица эта работала раньше прачкой, а потом связалась с компанией воров и стала воровать. Зовут эту девицу Татьяна
Алмазова. Эта баба, Тютюник, сказала, что слава о ее подвигах по всему городу гремела, та еще была марвихерша. Ну, Фингер быстро смекнул, что речь идет не о ком другом, как об Алмазной, той самой воровке, которая работала еще в банде Японца. Знаменитая, надо сказать, личность. Баба эта гнусная, уборщица Наталья Тютюник, заявила, что якобы эта Алмазная по артели шарила, чтоб налет навести! И показания на нее дала, подписала — все как положено. Мерзкая баба, надо сказать. Посмотришь только на рожу — и сразу видно подлую, дешевую душонку селючки, где урвать, как продать, шо с того поиметь... Мразь.
— Ты так говоришь, как будто осуждаешь эту уборщицу за то, что навела на воровку, — горько усмехнулся Володя.
— Да, осуждаю, — кивнул Сашко. — Мне эта Алмазная намного симпатичнее. У нее хоть смелость есть. А это шкура предательская. Именно шкура, стоит 5 копеек. И видно же по ее роже, что заложила эту Алмазную из подлости. Похоже, за что-то хотела ей отомстить.
— Да уж... — печально произнес Сосновский.
— А вот Фингер обрадовался! Ну как же, такое заявление! А потом... Дальше — больше, — продолжал Алексеенко.
— Что именно? — насторожился Володя.
— Показания той старухи, что позвала милицию. Она сказала, что тоже видела женщину. Причем эта женщина как со знакомым беседовала с убитым бандитом. Значит, была в налете. И по описанию все совпало с показаниями уборщицы. Внешность женщины, в смысле.
— Алмазная, — сказал Сосновский.
— Она, именно. Алмазная, — подтвердил Саш-ко. — Фингер уже весь город на уши поставил. Ее арестуют. А вот когда ее поймают, есть еще кое-что.
— Что же? — Володе казалось, что он падает в какую-то бесконечную бездну и летит все глубже и глубже...
— Кровь, — резко сказал Алексеенко, — в полу есть люк, в одном из кабинетов этой артели. Артельщиками, кстати, тоже занялись, видно, что хозяйка еще та шкура, такое подполье себе оборудовала... Так вот: на полу есть кровь. Остались, вернее, следы крови. Их забрали в лабораторию. Когда Алмазную задержат, у нее возьмут анализ крови для сравнения. И если эта кровь ее... Такое доказательство, что она была на месте преступления! Это уже потянет на хороший срок. А в тюрьме ее уже заставят сдать Кагула и всю банду.
— А если она не сдаст? — Сосновский мрачно смотрел в одну точку.
— Еще как сдаст! — невесело усмехнулся Алексеенко. — У нас такие умельцы работают... И покойник заговорит!
— Да, повезло Фингеру, — сказал Володя лишь затем, чтобы что-то сказать.
— Дуракам везет, — осклабился Сашко. — Вот сбежала бы эта Алмазная у него из-под носа, растворилась бы сквозь землю, тогда была бы справедливость!
— Сбежала? — с удивлением Сосновский уставился на него.
— Конечно! Пусть бы убийцу детей лучше искал. А то какая-то тварь шастает по городу и убивает детей, а он чем занят? Бабу ловит? Да хрен с ней, с этой бабой! Подумаешь, ворует! Так у кого ворует? У нэпманов, у сволочей всяких! Что же, их теперь защищать, нэпманов этих проклятых, которые последние копейки выдавливают у трудового народа! Тут подыхаешь на эти гроши, а они шикуют!
В голосе Сашко Алексеенко звучала ненависть, и Володе вдруг подумалось, что так звучит настоящий голос народа, то, что бурлит в обществе и рано или поздно вырвется наружу. На фоне этой ненависти даже воровка Алмазная казалась привлекательнее образа нэпмана, покрытого такими черными красками, что нельзя отмыть никогда.
Но Сосновского это не утешало. Теперь, когда он знал все, это состояние вдруг оказалось гораздо хуже неизвестности. В неизвестности есть надежда. В правде надежды нет. Он пребывал в таком отчаянии, что не знал, что и сказать. Сашко Алексеенко продолжал говорить, а перед глазами Володи стояло лицо Тани. Не мигая и не улыбаясь, она пристально смотрела на него.
В Каретном переулке было тихо. Сосновский быстро поднялся по ступенькам, нажал кнопку звонка. Послышались торопливые шаги. Дверь отворила полноватая светловолосая девушка, руки которой были перепачканы мукой.
Она смотрела на него с явным удивлением. Володе вдруг подумалось, что это вызвано тем, что он не похож на бандита. Эта мысль прибавила горечи.
— Здравствуйте! Мне нужна Татьяна Ал... Татьяна Ракитина, — поправился он.
— А Тани сейчас нет. Что передать? — Из глубины квартиры послышался детский смех. Дочь Тани. У Володи мучительно сжалось сердце.
— Ничего, — буркнул он, — я позже зайду. Хотя... Подождите. Отдайте ей! Это важно.
Сосновский вырвал листок из записной книжки и быстро написал большими буквами «НЕМЕДЛЕННО БЕГИ ИЗ ГОРОДА!!! В. С.». Затем отдал девушке записку и почти сбежал по лестнице.