Таргисов сел к столу и стал писать. Бандит не опускал револьвер. Таня прислонилась к стене, пы-
таясь унять дрожь, сотрясавшую все ее тело. Ее колотил жестокий озноб.
Три дня спустя полная блондинка с длинными волосами и золотым зубом, вульгарно смеющаяся в ответ на любое замечание, вошла в здание, где был расположен кабинет Таргисова, в сопровождении двух мужчин — самого Таргисова и человека средних лет в деловом костюме. Правую руку он почему-то все время держал в кармане пиджака.
Блондинка висла на руке у своего спутника, громко хохотала и сплевывала сквозь зубы. Таргисов посматривал на нее с отвращением. Блондинка была похожа на продавщицу из села, которую солидный кавалер вывел погулять на Дерибасовскую. И было только непонятно, что делает эта странная парочка в городском управлении НКВД.
За два часа до этого Таня привезла из города, куда на машине отвез ее лично Туча, страшно переживавший за подругу, сумку с деньгами и набивной костюм толстой блондинки. Деньги, якобы выкуп, полученный от «золотого гуся», должны были получить люди Тучи, принимавшие участие в деле. Их осталось совсем не так много — один человек, который вынес Таргисова из грязелечебницы и выжил, и те, кто принимал участие в захвате внуков деда Михея. Эти деньги должны были сделать их богатыми людьми. И ради выплаты этого фальшивого «выкупа» Таня отдала большую часть своих сбережений.
Но деньги больше ничего не значили для нее! Таня твердо решила про себя, что с карьерой воровки покончено. Оставив сумку с деньгами в том убежище, где держали Таргисова, чтобы бандиты могли забрать ее без проблем, Таня переоделась в костюм бандитки и отправилась в новую жизнь.
Володя Сосновский похудел, осунулся, но все еще держался надменно. Таню он не узнал. Скользнув пустым, даже презрительным взглядом по девице и ее спутнику, Володя обратился к Таргисову:
— Зачем меня привезли сюда?
— Вы свободны, — сказал Таргисов, — все обвинения с вас сняты. Ваши адвокаты постарались. Вот, кстати, и они.
Таня не выдержала. Подбежав к Володе, она схватила его руки, поднесла к губам.
— Это я, любимый... — едва не плача, прошептала Таня, — я...
Глаза Володи вспыхнули тем ярким костром, который за мгновение способен испепелить любую душу. Эта яркая вспышка неистовой страсти словно лишила его сил. Володя чуть отстранился, высвободил руки и сказал с легкой иронией:
— А я каждый день в тюрьме слышал о тебе!
— Как это — слышал? — Голос Тани задрожал.
— В песнях! — Губы Володи искривила жесткая усмешка. — Собирательный образ воровки, участвующей в грабежах. Называли тебя по-разному — Мурка, Любка, Машка. Героиня блатного мира никогда не была шмарой, дешевой проституткой. Она — всегда бандитка первого разряда и любовница уркагана. Она ведет «воровскую жизнь» и участвует в налетах, держит «речь на совете», имеет авторитет и выступает на сходе, ее боятся и уважают злые урки. Видишь, как удачно я собирал блатной фольклор и как много узнал о тебе?
— Володя, пожалуйста... — Глаза Тани наполнились слезами. Она очень хотела сказать ему, что с воровской жизнью покончено, но в присутствии человека Тучи и Таргисова не могла. Все, что она могла, только молча смотреть на Володю, словно стараясь перекинуть мост через прошлое своим взглядом, в котором Володя никогда не мог прочитать ее душу.
Володя и Таня так были увлечены друг другом, а бандит с таким интересом слушал их разговор, что никто из них не заметил, как сидящий за столом Таргисов открыл ящик. Грохнул выстрел.
Таргисов выстрелил себе в рот, откинулся на спинку стула и застыл навсегда. Стена за ним расцвела багрово-алыми цветами, которые, как раздраженные змеи, вдруг заструились по казенным серым обоям.
Таня прижала руки ко рту, чтобы не закричать. Володя сориентировался скорей.
— Бежим! Быстро! — и, схватив Таню за руку, помчался из кабинета, к лестнице. И вовремя. Из соседних дверей уже выглядывали люди, узнать, что за шум.
Они выскочили на улицу беспрепятственно, остановились перевести дух. Бандит, сделав Тане ручкой, растворился в толпе. Володя с Таней пошли к остановке трамвая.
— В тюрьме говорили, что тебя ищут, — Со-сновский не сводил глаз с лица Тани. — Где ты живешь сейчас?
— Я прячусь... — Вдруг глаза ее расширились, и она быстро отпрянула от Володи.
Из здания в сопровождении двух солдат к ним бежал тот самый человек, который пытался арестовать ее в первый раз. Теперь Таня знала, что это Фингер.
Он узнал ее даже в таком образе. Какова же была его ненависть, если даже в совершенно другом обличье он сумел разглядеть черты ее лица? Таня заметалась по остановке. Быть арестованной сейчас, когда Володя вышел из тюрьмы, — хуже этого просто ничего не могло произойти!
В этот момент раздалось дребезжание трамвая.
— Я оставлю тебе записку у доктора Петровского сегодня вечером! — крикнула Таня Володе. —
Найди меня! Я должна сказать тебе что-то очень важное!
Она на ходу запрыгнула в трамвай. В тот самый момент, когда на остановке показались Фингер и его люди, успевшие добежать, трамвай уже заворачивал за угол, дребезжа всеми своими металлическими частями. Фингер выругался сквозь зубы, повернулся к Володе:
— Вы девицу в парике не видели? Куда она делась?
— Здесь не было никого, — ответил Володя, испытывая щемящую боль.
ГЛАВА 25 Больница. Менингит. Володя узнает правду. Смерть Наташи. Поступок Фингера
— Она вся горит... — горько всхлипывая, Оксана вытирала слезы грязной ладонью, от чего на щеках оставались разводы, — второй час горит.
Внутри подземной комнаты был полумрак. Замерев, Таня прикоснулась к пылающему лбу дочки. Разметавшись по кровати, Наташа тихонько стонала. Губы ее запеклись коркой.
— Больно... бо-бо... мама... — Тонкий голосок дочки был таким тихим, что Таня едва различала ее слова, рухнув на колени перед дощатым топчаном и обхватив руками драгоценное тельце. — Мамочка... мама...
— Что болит? — Таня закусила губы до крови. — Солнышко мое... Что болит?
— Головка... Бо-бо... Мамочка... а ты больше не уйдешь? Не уходи... — Тело дочки вдруг изогнулось. Из груди Тани вырвался крик ужаса, который она не успела сдержать. У ребенка начались судороги.
В деревянную дверь загрохотали. Оксана метнулась в темный проем и скоро вернулась в сопровождении Тучи.
— Натуся... — Голос Тучи прозвучал страдальчески.
Таня держала дочку обеими руками. Девочка стала хрипеть. Из угла рта вытекла пенная струйка слюны.
— У нее судороги! — В безумные глаза Тани было страшно смотреть.
— До больницы! К Петровскому! За землю его достану, если до больницы нет! — закричал Туча и, завернув тельце девочки в одеяло, поднял ее и с силой прижал к себе своими мощными руками. — Бикицер все! До больницы! Ты...
Рассмотрев в полумраке лицо Тани, он стиснул зубы. Сказать Тане, чтоб она оставалась здесь, он не посмел.
— Почему здесь так темно? — вдруг вскинулась Таня, обернувшись к Оксане. — Почему так темно?
— На свет не могла смотреть, — плакала Оксана, — у нее глазки резало. Свет ей боль причинял. Страшно...
Возле входа в пещерный дом ждал черный автомобиль Тучи. Оксана села впереди, рядом с водителем. Таня и Туча устроились сзади. Туча крепко сжимал больную Наташу. Места оставалось достаточно. Сбоку умостился телохранитель Тучи, и всю дорогу в ногу Тане больно давила жесткая рукоятка его револьвера, лежащего в кармане.
— Не хипишуй... — Туча снова стиснул зубы, чтобы голос его не дрожал, — прорвемся... Не хипишуй! Ты ей нужна. Слышишь... Не за страшно... все дети болеют...
— Температура слишком высокая. И судороги, — хрипела Таня, у нее сжало горло с такой силой, что она едва могла дышать.
— Все дети болеют. Ни за что... — с каким-то упертым отчаянием повторил Туча.
— Мамочка... мама... — стонала Наташа.
Таня обхватила ее, прижала к себе.
— Солнышко, я здесь... Я с тобой... — Она испытывала такую боль, словно с нее заживо сдирали кожу, — мы к доктору едем... Он тебе маленький укольчик сделает, и ты поправишься. Все будет хорошо. Ты обязательно поправишься! Я люблю тебя, солнышко мое... Я люблю тебя... — повторяла она беспрерывно.
— И я люблю тебя, мамочка... Очень-очень... головка...
— Потерпи, солнышко... Скоро приедем к доктору.
К счастью, доктор Петровский был в больнице, и Таня усмотрела в этом добрый знак. Когда он уверенно развернул одеяло и стал слушать маленькую девочку, Таня испытала отчаянный прилив надежды.
— Когда поднялась температура? — спросил Петровский.
— После обеда... к вечеру... — ответила Оксана, она тоже находилась здесь.
— Она ела что-то, пила?
— Отказывалась и от питья, и от еды. Я ей пить давала. При температуре надо. Она ни в какую...
— Судороги были?
— Только что... нет, полчаса назад, — сказала Таня, — и на свет ей больно смотреть. Она говорит все время, что у нее головка сильно болит. Это от температуры, да?
— Когда это появилось? — Петровский рассматривал синеватые пятна, появившиеся на руках и лице девочки, четко была видна и небольшая красноватая сыпь.
— Я не знаю, — Таня посмотрела на Оксану, — Там темно было... где она... не видели.
— Дохтор, вы того... — Туча неуклюже переступал с ноги на ногу, напоминая слона в посудной лавке. Это могло было быть смешно, если бы не было так трагично. — Если лекарства вдруг... или позвать кого... вы скажите только... из-под земли вырою!
— Я понял, — лицо Петровского было очень серьезным.
Появилась медсестра с подносом шприцев. Наташа заплакала. Таня кинулась к ней.
— Не подходите! — резко вскинулся Петровский. — Вы нам мешаете! В коридор, все трое. Надо немного подождать.
Туча буквально нес Таню, она не могла идти, у нее подкашивались ноги. Время тянулось долго, и сквозь эту муку Таня думала о том, что время может быть самым страшным палачом. Ничто не способно ранить больше, чем неизвестность, растянутая во времени.