— Я подумаю… сейчас, после всего так голова трещит… — сказал он без лишних вопросов.
— Хорошо. Мы переведем вас в другое помещение до следующего утра.
Антон сложил листок и спрятал в нагрудный карман пиджака. Потом позвал какого-то дежурного, и он проводил Максима в комнату на втором этаже. Окна были зарешечены. Несколько простых кроватей стояли, как в номере гостиницы. Обхватив голову руками, на одной из кушеток сидел Александр Андреевич. Железная дверь захлопнулась, и было слышно, как ее заперли снаружи на ключ.
— Ты здесь? Значит, прости, беру свои слова обратно. Думал, ты у них шестеришь, — медленно, не поднимая головы, проговорил он — Почему тебя не убили? Может, скажешь, в голове не укладывается.
— А почему же вы меня тогда в бункере к стенке не поставили? Наверное, и вам был нужен инженер на халяву? И им нужен, я так понял, ваши организации не сильно разнятся, а интересы и подавно общие.
— Интересы… Хорошо, что я не один. Женю жалко. Умрет он скоро.
— Почему?
— Знаешь, такие внештатные сотрудники часто выпадают из окон или сбиваются машинами. Сейчас ведь не тридцать седьмой. Сейчас изощренней убивают.
— А почему же не расстреляли вас в таком случае? Вы-то им на что?
— Я-то… — Александр Андреевич повернулся к Максиму, — а я-то один точную дорогу знаю. И к бункеру, и ко входу в шахты. Там, на Соловках. Один. Есть вещи, которыми не стоит делиться даже с близкими друзьями.
— И что, предложили сотрудничать?
— Предложили… в их стиле. Предложение, от которого нельзя отказаться. Жить не тебе одному хочется. Они меня убьют потом. И тебя. Если не удерем, у нас еще есть шанс. На Соловки вместе поедем.
— Я сказал, что подумаю…
— Если завтра не согласишься, придется мне ехать одному. Помнишь, как в том фильме: «Как говорил один мой знакомый, покойник, „я слишком много знал“»… Ладно. Не бойся. Пока поживем. Забудь все, здесь тепло, и кровати есть. Спать. Утро вечера мудренее.
18
Максима разбудили утром, часов в шесть. Он поднялся, продирая глаза, успев за несколько часов сна заново привыкнуть к комфорту. В этот раз ему на удивление хорошо спалось — никаких снов, никакого шума тысяч моторов за окном, чистый, свежий, приятно пахнущий хвоей воздух. Александр Андреевич крепко спал. Такова уж особенность всех людей — спать крепким детским сном, после того как тяжелые переживания и события успокаиваются и наступает новый относительный порядок в жизни.
— На выход! — строго прозвучала, видимо, любимая здесь фраза. В дверях стояли двое. Рядом был Антон.
— Поехали, — сказал он.
Спустились в подвал, в гараж. Здесь Максим увидел и знакомый черный микроавтобус «Тойота» с мигалкой, три серых «уазика» с приспущенными колесами — сразу видно, что долго уже стоят без дела. Процессия остановилась у обычной зеленоватой «девятки». Передние стекла были прозрачными, задние же абсолютно не просматривались. Металлическая штора, закрывающая ворота, поехала вверх, открывая расширяющийся параллелепипед света; его верхняя грань расплывалась в рассветных лучах. С характерным подрагиванием детище отечественного автопрома завелось и медленно покатилось по наклонному пандусу навстречу открывающимся рольставням, которые продолжали ползти и скатываться у потолка в рулончик. Наконец, солнце в полную силу плеснуло в глаза пассажиров густой желтый свет. Антон, сидевший за рулем, яростно дернул вниз противосолнечную панель — сказывались привычная тяга к темноте и годы, проведенные в окружении мрака и электрических ламп. Машина остановилась у ворот. Антон вытащил из кармана маленький пульт, и белые механические руки так же неспешно заставили ворота податься вбок.
Максим успел охватить одним взглядом дом, где, наверное, находился штаб этой странной, связанной на высшем уровне с государственными структурами компании. Серый. Трехэтажный, с нелепыми, непропорциональными размеру здания узенькими круглыми остроконечными башенками, вырастающими из второго этажа. Узкие, словно бойницы, окна попарно чередуются с обширными голыми серыми стенами, отштукатуренными не гладко, а как бы шершаво, похоже на пожухлую пену черного весеннего снега. Боковая стена была вообще без окон. Видимо, именно за ней и шел тот длинный коридор с дверями в кабинеты. Особняк поражал своими размерами и убогой правильностью геометрических форм. От глухого каменного забора, такого же серого, как и само здание, было всего два-три метра до дома. Только у восточного фасада, куда выходило крыльцо с двумя каменными столбами и въезд в подземный гараж, было места ровно столько, чтобы вдоль мог поместиться приличный автомобиль. Ворота, наконец, открылись, и «девятка» выкатилась на улицу какого-то коттеджного поселка. Вокруг, под сенью вековых сосен, стояли двух-трехэтажные особняки хозяев новой России. Заборы, перевернутые зонтики спутниковых тарелок, смотрящих куда-то на западное небо, тишина, покой.
Машина покрутилась по улицам поселка, выехала на лесную дорогу, затем влилась в общий поток, еще не густой, движущийся по Рублевскому шоссе на восток, в объятия просыпающегося города. За окном проносились Крылатское, с отступившими от шоссе высотными панельными домами, Кунцевский фисташковый вокзальчик, большой современный элитный дом, недавно построенный, бывший одним из первых в своем роде. Затем выехали на Можайское шоссе. Помелькали кирпичные пятиэтажки, затем продолговатые панельные дома, чередующиеся с серыми башнями. На остановках в ожидании автобусов поеживались люди. Справа, прямо рядом с дорогой, за клетчатым панельным забором возвышался белый параллелепипед заброшенной стройки метро «Славянский бульвар» с горделиво водруженными пестрыми плакатами «Мосметрострой» и «Шестой тоннельный отряд», который уже года два, наверное, тут не появлялся. Триумфальная арка, слева тоже затихшее строительство метро «Парк Победы», распахивающиеся воротами в город два высоких «сталинских» дома… тот путь, который наизусть знают все, кто по утрам стремится попасть на «Киевскую», ту самую «Киевскую».
Развилка со стелой, и вот машина уже подъезжает к Бородинскому мосту. Сердце Максима сжалось, а потом забилось с оглушительной частотой. Он повернулся всем телом налево, несмотря на то что всю дорогу был сдавлен двумя сидевшими по бокам конвоирами. Его дом, комната в квартире на первом этаже, — все это было в нескольких десятках метров: привычная уличная толчея, взлетающий на метромост поезд, шум, отблеск рассвета на окнах, белый дом, набережная, входы в метро, где вскоре вырастут живые конусы… но, главное, она — там, в квартире, двадцать раз успевшая набрать телефон института, обзвонившая больницы и морги, подавшая заявление о пропаже человека, может быть, ночующая в милиции, может быть, приникшая к экрану телевизора, где диктор в очередной раз безэмоционально-отвлеченным тоном расскажет о взрыве в тоннеле на перегоне между «Смоленской» и «Арбатской», еще раз повторит телефоны, по которым можно узнать, где найти живых и мертвых…
— Не беспокойтесь, Максим Николаевич. Она уже все знает.
— Как?!.. Вы ее тоже… тоже повязали, вовлекли во все это?.. — Максим путал слова, дыхание его прерывалось, он попытался наклониться вперед; стальные руки охраны сдавили ему грудь. Он закашлялся.
— Хм. Повязали… Ей известно, что вы пропали без вести, что вы были в самом эпицентре, что от вас ничего не осталось, кроме паспорта, который нашли в тоннеле.
— Мой паспорт был при мне!
— Он уже в списках найденного. Так что вы мертвы для мира. Придется привыкнуть. Вас нет, ваше существование — тайна, храните ее.
Максим бессильно опустился на сидение. Все было кончено. Его нет, нет!!! Теперь он — маленькое звено сокрытой цепи непонятной организации, вербующей мертвые души. За что? На всей скорости «девятка» ворвалась на мост, крутой горкой поднимавшийся над рекой. Тела вдавило в кресла, как это бывает в самом начале взлета, когда самолет отрывается от полосы.
19
У здания МИДа они повернули налево, точь-в-точь, как каждое утро ходил Максим. Минули арку квадратного дворика «Метрополитена имени Ленина станции „Смоленская“», свернули в узкую улочку между старым желтым длинным домиком, отдаленно напоминающим гостиный двор, и непонятным строением на столбах времен советской эпохи, промелькнули какие-то переулки, старинные особняки, скрываемые от общего взора серыми громадами Нового Арбата. Наконец, машина оказалась в замкнутом дворе дома годов, наверное, середины пятидесятых. Картина, представшая перед глазами вышедших из салона «девятки», ничем не отличалась от того, что можно увидеть в любом подобном дворике: рудименты детской площадки, разбитые бетонные клумбы, газон, столбики вентиляции бомбоубежища.
— Кажется, здесь. Адрес совпадает, — сказал Антон, достал из кармана грубо нарисованный план с какими-то пометками и записями.
Он подошел ко второй вытяжке. Одна из решеток была выломана.
— Ну что, полезли, — скомандовал он и протиснулся внутрь. Следом спустились остальные.
Они оказались в типичном домовом бомбоубежище. Стараниями прежних хозяев, то есть Александра Андреевича со товарищи, помещение никоим образом не подверглось разграблению со стороны бомжей. Все входы были закрыты, попасть внутрь можно было только через вентиляцию, и если кто-то и надумал бы поселиться здесь или поискать чего-нибудь цветного-металлического, то ему всегда были готовы объяснить, что этого делать не стоит — бомбоубежище было на сигнализации. Сейчас сигнализация была отключена: никто не вернулся обратно, после того как четверо спустились сюда, для того чтобы узнать, что произошло в заброшенном бункере. На полу было сухо, свет послушно включался. Вдоль стен стояли ящики с противогазами и огромным количеством запасных фильтров, в комнатах находились нары с разложенными на них касками и формой. Белые стены обильно украшали плакаты патриотического содержания, вроде того, как бороться с мировым империализмом путем надевания противогаза. Дизель-генератор был цел, не разворован, откуда-то сочилась солярка (в комнате с генератором стоял крепкий запах горючего). Неспешно покрывались ржавчиной баки с питьевой водой. Антон посмотрел на план и направился к одной приоткрытой гермодвери, которая, как можно было бы заметить, не вела ни к одному из выходов. За дверью оказалась галерея, тянущаяся куда-то прямо и потихоньку уходящая вниз. Трое сопровождающих Максима зажгли фонари, и так все они вчетвером двинулись в темноту подземелья, по стенам потянулись какие-то очень старые и очень пыльные кабели с потрескавшейся от времени изоляцией и свисавшими то и дело алюминиевыми кругляшками. Максим не помнил, как и куда они шли. Они спускались и поднимались, попадали в какие-то странные подвалы без кабелей и бетона, выложенные кирпичом и сходящиеся сводами, на которых свисали летучие мыши, срывавшиеся с писком при свете фонарей.