– Ту же, что постигла моего отца и твоего единоутробного брата, на троне которого ты восседал все эти долгие годы! – последовал немедленный и жестокий ответ.
– Ну что ж… Я покажу тебе, как надо умирать, чтобы ты вспоминал об этом, когда придет и твой час. Король, я готов к смерти, однако прошу тебя не лишать меня права умереть в бою, которое принадлежит всем членам королевского дома кукуанов. Ты не можешь отказать мне в этом – даже те трусы, что сегодня бежали с поля боя, начнут смеяться над тобой.
– Я дам тебе это право. Выбирай, с кем тебе угодно сразиться. Сам я не могу драться с тобой, так как король поднимает оружие лишь в годину войны.
Мрачный взгляд Твалы скользнул по нашим рядам. На мгновение мне почудилось, что его пылающий глаз задержался на моей фигуре, и я поежился. У меня не было ни малейшего желания ввязываться в драку с этим могучим дикарем – с тем же успехом я мог бы просто покончить с собой. Мне пришлось бы отказаться от поединка и навлечь на свою голову позор. Хотя еще неизвестно, что лучше: подвергнуться осмеянию или быть изрубленным в куски боевым топором!
Пока все эти мысли вертелись у меня в голове, Твала произнес:
– Что скажешь, Инкубу? Не завершить ли нам то, что мы начали на поле боя, или самое время назвать тебя жалким трусом?
– Нет, – прервал его Игнози, – ты не должен биться с Инкубу.
– Он боится меня? – криво усмехнулся Твала.
К моему ужасу, сэр Генри каким-то образом догадался, о чем идет речь, кровь прихлынула к его щекам, и он воскликнул:
– Я выйду и сражусь с этим одноглазым! Пусть узнает, боюсь я его или нет!
– Ради всего святого, сэр, – умоляюще прошептал я, – не рискуйте жизнью неизвестно ради чего! Это же чудовище, сущий мясник! К тому же всякий, кто видел вас во время битвы, знает, что вы храбрец.
– Я буду с ним биться, – хмуро отрезал сэр Генри. – Никто не смеет называть меня трусом. Я готов, Твала! – Он сделал шаг вперед и вскинул топор.
Я был в отчаянии, но ничего не мог поделать: кукуаны – воины и жители города – замерли в ожидании поединка.
– Не нужно, мой белый брат. – Игнози жестом попытался остановить сэра Генри. – Ты и без того многое совершил ради меня. Если ты пострадаешь от руки негодяя, это разобьет мое сердце.
– Я буду с ним биться, Игнози, – упрямо повторил англичанин.
– Что ж, это твой выбор, Инкубу. Ты отважный человек… Смотри, Твала! Слон готов растоптать тебя!
Бывший король, похожий на гигантскую глыбу черного мяса, дико расхохотался, выпрямился во весь рост, шагнул вперед и стал лицом к лицу с Генри Куртисом.
Зрелище было потрясающее – два могучих бойца, оба в кольчугах, на которых огнем сверкали багровые лучи заходящего солнца. Оценив возможности и силу друг друга, противники сперва отступили, а затем с поднятыми боевыми топорами начали осторожно описывать круги. Внезапно сэр Генри прыгнул вперед и нанес удар, но Твала успел уклониться. Удар был такой силы, что англичанин едва устоял на ногах. Дикарь мгновенно воспользовался этим, обрушив на противника тяжелый боевой топор, который до этого вращал над головой.
Признаюсь, у меня душа ушла в пятки и мелькнула мысль: все кончено. Однако сэр Генри молниеносно вскинул щит и сумел отразить атаку. Топор отсек лишь край щита. Сэр Генри тут же ответил ударом на удар, но Твала тоже успел прикрыться щитом. Так они и обменивались «любезностями» в течение нескольких минут – причем обоим удавалось оставаться невредимыми. Волнение на площади росло; воины, следившие за поединком, совершенно позабыли о дисциплине и подступили совсем близко к сражавшимся. При каждом движении бойцов они разражались криками радости или отчаяния.
Раненый капитан Гуд, чьи носилки установили неподалеку от нас с Игнози, давно очнулся и теперь сидел, внимательно наблюдая за происходящим. Наконец, не выдержав, он вскочил и, подпрыгивая на здоровой ноге, завопил, перемежая слова ободрения отборной моряцкой руганью:
– Так его, старина! Давай, ломи! Круче удар – целься в нос этой чернокожей посудины!
Неожиданно сэр Генри, изловчившись, пробил щит противника и рассек плечо циклопа. Рыча от боли и ярости, Твала нанес ответный удар – и рукоятка боевого топора англичанина, изготовленная из кости носорога, треснула. На скуле сэра Генри теперь зияла глубокая рана, из нее струилась кровь. Широкое лезвие топора со звоном покатилось по известняковым плитам, а из толпы «Буйволов» раздался горестный вопль множества глоток. Твала с торжествующим ревом бросился на противника.
Я в ужасе закрыл глаза, а когда открыл их, то увидел, что щит сэра Генри валяется в стороне, а он сам, обхватив могучими руками Твалу, борется с ним. Оба раскачивались, сжимая друг друга в медвежьих объятиях, их мускулы трещали и готовы были лопнуть от напряжения. Наконец одноглазый сверхчеловеческим усилием вынудил Генри Куртиса упасть, однако даже в падении тот увлек Твалу за собой. Бойцы покатились по земле, не разжимая смертельных объятий.
– Постарайтесь отнять у него топор, Генри! – во весь голос завопил капитан.
То ли сэр Генри услышал этот совет, то ли фортуна была на его стороне, но ему удалось ухватиться за кожаный ремешок, прикрепленный к руке противника, на котором висел топор. Теперь оба, тяжело дыша, сражались за обладание этим оружием. Внезапно ремешок лопнул, мускулы сэра Генри напряглись – и он невероятным усилием вырвался из железной хватки Твалы.
Теперь топор находился в руке Генри Куртиса, а в следующую секунду он уже твердо стоял на ногах, выпрямившись во весь рост. Лицо его заливала кровь, хлеставшая из раны. Вскочил и Твала. Стремительным движением он нанес сильный удар метательным ножом в грудь противника – но и на этот раз удивительная кольчуга отразила его. Дикарь с яростным воплем замахнулся снова, однако же сэр Генри, собрав все свои силы, обрушил на Твалу сокрушительный удар топора.
Единый вздох вырвался из тысячи глоток – голова диктатора слетела с плеч и покатилась, подпрыгивая, прямо к ногам неподвижно застывшего Игнози. Еще секунду обезглавленное тело продолжало стоять, лишь кровь била фонтаном из перерубленных шейных артерий. Затем Твала рухнул, и золотой шейный обруч со звоном слетел с его шеи.
Сэр Генри сделал шаг, тяжело опустился на землю и закрыл глаза. К англичанину тут же бросились воины, чьи-то заботливые руки обмыли холодной водой его лицо – и серые глаза нашего друга открылись. Он выстоял и вышел победителем из смертельного поединка…
В этот миг зашло солнце; я вздохнул и отправился туда, где в пыли лежала голова бывшего властителя, снял с остывающего лба алмаз и подал его Игнози.
– Это принадлежит тебе по праву, король кукуанов! – сказал я.
Наш бывший слуга Амбопа, красавец, атлет, смельчак и гордец, увенчал диадемой свое смуглое чело и, подойдя к мертвому телу, поставил ногу на грудь своего обезглавленного врага. А затем ликующим гортанным голосом запел победную песнь.
Передавать содержание этого дикого и одновременно торжественного гимна не имеет смысла. Однажды я слышал, как некий знаток греческого языка читал вслух творение Гомера, и, помнится, замер в восхищении от удивительного звучания этих плавных ритмических строк. И хотя у меня подкашивались ноги от усталости, вызванной переживаниями последних дней, я точно так же, затаив дыхание, слушал песнь победителя, как, впрочем, и вся площадь, не сводившая со своего молодого короля восторженных глаз.
Наконец Игнози умолк, и из сгустившихся сумерек, окутавших площадь, донеслось многоголосое эхо:
– Ты – наш король!
Таким образом, слова, сказанные мной у подножия холма посланцу Твалы, оказались пророческими. Не прошло и сорока восьми часов, как обезглавленный труп Твалы валялся у дверей его хижины.
Глава 18Болезнь Джона Гуда
Сэра Генри и обессилевшего от волнения капитана перенесли в бывшее жилище Твалы; туда же поспешил и я.
Оба они еле дышали от потери крови и крайнего изнеможения, да и мое состояние было немногим лучше. Благодаря подвижному образу жизни, постоянной закалке и прирожденной худобе, я считал себя выносливым человеком и мог подолгу переносить большие нагрузки. Однако теперь, помимо усталости, давала знать себя старая рана, нанесенная львом, а голова моя буквально раскалывалась на части. По правде говоря, трудно было вообразить более жалкую троицу «белых людей, спустившихся со звезд», чем мы в тот памятный вечер. Утешением могло послужить лишь необыкновенное везение – ведь многие тысячи храбрых кукуанских воинов лежали мертвыми на поле битвы, а нам удалось сохранить свои жизни.
Кое-как с помощью красавицы Фулаты мы стащили с себя кольчуги. С тех пор как мы спасли ее от неминуемой гибели, девушка добровольно заняла место Амбопы и стала нашей служанкой. С особым пристрастием юная красавица заботилась о Джоне Гуде.
Кольчуги, несомненно, спасли жизнь двоим из нас, но, едва освободившись от них, мы увидели, что наши тела сплошь покрыты ссадинами и кровоподтеками. Что касается сэра Генри, то он и вовсе из-за бесчисленных ушибов и синяков походил на леопарда. Фулата мигом раздобыла какое-то снадобье из растертых листьев с весьма приятным запахом и посоветовала воспользоваться им. Когда мы приложили его к болезненным местам, нам заметно полегчало.
Впрочем, все это можно считать мелочами по сравнению с серьезными ранами сэра Генри и Джона. У капитана была сквозная рана в мышцах ноги и значительная кровопотеря, а у нашего героя, кроме всего прочего, – глубокое рассечение мягких тканей лица, нанесенное боевым топором Твалы.
К счастью, капитан, как я уже говорил, кое-что понимал в медицине, и, когда нам принесли его заветный ящик с лекарствами и инструментами, он тщательно промыл обе раны – Куртиса и свою, а затем, несмотря на тусклый свет примитивной кукуанской лампы, ухитрился довольно ловко их зашить. После этого Джон густо смазал раны антисептической мазью, которая нашлась в его аптечке, и мы перевязали их остатками носовых платков.