ога, и отсюда увидели наконец столицу, расположенную среди прекрасной плодородной равнины.
Она была расположена в очень красивой местности, и через самую ее средину протекала река, может быть, та самая, которую мы видели с откоса Грудей Царицы; по-видимому, на ней было несколько мостов. Вдали виднелись три огромных горы, увенчанные снегом; вздымаясь над совершенно плоской равниной, они образовывали треугольник. По форме и строению эти горы существенно отличались от Грудей Царицы, так как они были очень круты и обрывисты.
Инфадус заметил, что мы смотрим в ту сторону, и тотчас заговорил.
– Там дорога кончается, – сказал он, указывая на отдаленные горы, прозванные кукуанцами Три Колдуньи.
– Как «кончается»? – спросил я. – Отчего?
– Кто знает? – отвечал он, пожимая плечами. – Эти горы изрыты пещерами, а посреди между ними зияет глубокая пропасть. Сюда приходили мудрые люди прошедших веков за тем, что влекло их в эту страну, и здесь погребают теперь наших королей – в Жилище Смерти.
– А за чем приходили древние люди? – спросил я.
– Этого я не знаю. Вы, дивные обитатели звезд, должны это знать лучше меня, – отвечал он, окидывая меня зорким взглядом. Очевидно, он что-то знал, но не хотел говорить.
– Да, – объявил я, – ты прав: у нас на звездах много чего знают. Например, мы слышали там, что мудрые люди прошедших веков приходили в эти самые горы за сияющими камнями, за красивыми игрушками и за желтым железом.
– Ты человек мудрый, господин мой, что и говорить! – отвечал он холодно. – Я не больше как неразумный младенец в сравнении с тобой; где же мне рассуждать о таких вещах. Ты поговоришь об этом со старой Гагулой у короля; она так же много знает, как и ты.
С этими словами он отошел прочь.
Только что он ушел, я обратился к своим и указал им на отдаленные горы.
– Там Соломоновы алмазные копи, – сказал я.
Омбопа стоял вместе с остальными моими спутниками, очевидно погруженный в один из тех припадков задумчивости, которые были ему свойственны. Однако он расслышал мои слова.
– Да, Макумацан, – подхватил он по-зулусски, – алмазы действительно там, и вы их наверно достанете, раз вы, белые люди, такие охотники до денег и игрушек.
– А ты почем знаешь, Омбопа? – спросил я резко. Мне ужасно не нравились его таинственные речи.
Он засмеялся.
– Я видел это во сне, о белые люди! – сказал он и сейчас же отошел в сторону.
– Однако что хочет этим сказать наш черный приятель? – спросил сэр Генри. – Что с ним такое? Он что-то такое знает, чего не хочет говорить; это ясно. Кстати, Кватермэн, не слыхал ли он чего-нибудь про… моего брата?
– Ничего ровно; он расспрашивал каждого встречного и поперечного, но ему неизменно отвечали, что во всей стране отроду не видывали ни единого белого человека.
– Да по́лно, мог ли он сюда добраться? – возразил Гуд. – Мы попали сюда просто каким-то чудом; может ли быть, чтобы он нашел дорогу и пробрался в эти края совсем без всякой карты?
– Я сам не знаю, – уныло отвечал сэр Генри. – Но мне почему-то кажется, что так или иначе, а я его найду.
Солнце медленно заходило; когда же оно совсем зашло, темнота наступила совершенно внезапно и устремилась на землю, точно свалилась откуда-то сверху, вещественная и осязаемая.
– Если вы отдохнули, господин мой, – сказал Инфадус, – мы будем продолжать наш путь в Лоо, где уже готова хижина для принятия высоких гостей. Месяц светит ярко, и путь ясно лежит перед нами.
Мы последовали его внушениям и через час уже подходили к черте города, который казался просто бесконечным.
Скоро мы пришли к мосту, перекинутому через ров, и были встречены звоном оружия и громким окликом часового. Инфадус ответил каким-то лозунгом, которого я не мог разобрать, на что ему отвечали салютом, и мы прошли через мост и двинулись дальше по главной улице этого огромного города, воздвигнутого из трав и прутьев. Мы шли с полчаса по крайней мере вдоль бесконечного ряда лачуг, после чего Инфадус наконец остановился перед небольшой группой хижин, расположенных вокруг маленького дворика с известковым полом, и объявил нам, что здесь находится предназначенное нам «убогое» помещение.
Оказалось, что для каждого из нас была приготовлена отдельная хижина. Эти хижины были несравненно лучше всех виденных нами до сих пор, и в каждой из них было по отличной постели, сделанной из выделанных кож, и тюфяков, набитых ароматическими травами. Ужин уже ожидал нас, и как только мы умылись свежей водой, приготовленной в больших глиняных кувшинах, пришли красивые молодые женщины и принесли нам жареного мяса и маисовых лепешек, очень аппетитно уложенных на деревянных блюдах, которые они поднесли нам с глубокими поклонами.
Мы отлично поужинали, после чего попросили перенести все приготовленные для нас постели в одну хижину и сейчас же улеглись спать, совершенно измученные своим длинным путешествием.
Когда мы проснулись, солнце было уже высоко. Мы принялись за свой туалет, насколько обстоятельства это позволяли. Бедный Гуд тщетно осведомлялся, не отдадут ли ему его платье, но ему отвечали, что все принадлежности его костюма отправлены к королю, который примет нас около полудня. С горя наш капитан принялся снова брить правую сторону своей физиономии, а левую, на которой теперь отросла порядочная бакенбарда, мы советовали ему вовсе не трогать. Мы же ограничились основательным умыванием и хорошенько пригладили свои волосы. Светлые кудри сэра Генри отросли теперь чуть не до самых плеч, так что он стал еще больше похож на древнего датчанина, а моя седоватая щетина переросла на целый вершок положенную ей длину.
Когда мы позавтракали и выкурили по трубке, сам Инфадус принес нам известие, что король Твала готов нас принять, как скоро нам угодно будет к нему отправиться.
Мы отвечали, что предпочитаем подождать, пока солнце поднимется повыше, что мы еще не вполне отдохнули от своего путешествия, и прочее в том же роде. Когда имеешь дело с нецивилизованными народами, всего лучше не торопиться. Они очень легко принимают вежливость за страх и униженность. И хотя нам столь же хотелось поскорее увидеть Твалу, сколько ему видеть нас, мы просидели у себя в хижине еще целый час, занимаясь теми подарками, которые могли уделить из своего скудного имущества.
То был карабин, принадлежавший бедному Вентфогелю, и бусы. Карабин решено было поднести его королевскому величеству, а бусы раздать его женам и придворным. Мы уже подарили немного бус Инфадусу и Скрагге, и они были от них в восторге, так как до сих пор не видели ничего подобного. Наконец мы объявили, что готовы идти, и тронулись в путь в сопровождении Инфадуса и Омбопы, который нес подарки.
Через несколько времени мы подошли к ограде, похожей на ту изгородь, которая окружала предназначенные нам хижины, но только раз в пятьдесят больше нашей. По сю сторону изгороди, окружая ее со всех сторон, расположился целый ряд хижин, в которых помещались королевские жены. Внутри ограды, как раз напротив входа, стояла очень большая одинокая хижина; здесь жил сам король.
Небольшое пространство перед самой хижиной было пусто; здесь стояло только несколько скамеек. Мы заняли три из них по знаку, поданному нам Инфадусом, а Омбопа стал сзади. Сам Инфадус поместился у входа в хижину. Таким образом мы просидели минут десять в глубочайшем молчании, чувствуя все время, что на нас устремлены пристальные взгляды без малого восьми тысяч солдат, окружавших королевскую хижину. Это было довольно-таки тяжелое испытание, но мы перенесли его храбро. Наконец дверь хижины отворилась, и гигантская фигура в великолепной тигровой мантии перешагнула через порог, в сопровождении юного Скрагги и еще какого-то странного существа, которое показалось нам дряхлой, иссохшей обезьяной, закутанной в меховые одежды. Великан уселся против нас. Скрагга встал за его стулом, а дряхлая обезьяна проковыляла на четвереньках в тенистое местечко около хижины и свернулась клубком.
Между тем все продолжали безмолвствовать.
Вдруг великан сбросил свою тигровую мантию и встал перед нами, представляя собой весьма неутешительное зрелище. То был огромный человек самой отталкивающей наружности, какую только мне случалось видеть. У него были толстые негритянские губы, совершенно приплюснутый нос и один черный сверкающий глаз; на месте другого красовалась только темная глазная впадина. Общее выражение его ужасного лица было в высшей степени жестокое и животное. Его огромную голову украшал великолепный султан из белых страусовых перьев; одет он был в блестящую кольчугу, а вокруг пояса и правого колена у него, по обыкновению, висела бахрома из бычьих хвостов. В правой руке он держал огромное копье. На шее у него был толстый золотой обруч, а на лбу сиял одинокий необработанный алмаз необыкновенной величины, привязанный к головному убору.
Молчание длилось недолго. Великан, которого мы справедливо приняли за короля, поднял свое огромное копье. В то же мгновение восемь тысяч копий сверкнуло в воздухе и из восьми тысяч глоток вылетел ответный приветственный клич. Эта церемония повторилась до трех раз, и всякий раз земля дрожала от страшного гула, который можно сравнить только с глухими раскатами грома.
– Преклонись, о народ, – пропищал тонкий голос, выходивший из того темного угла, где сидела обезьяна, – вот твой король!
– Вот твой король! – прогремело восемь тысяч голосов. – Преклонись, о народ, вот твой король.
Опять наступило молчание – мертвое молчание. Вдруг один из воинов, стоявших налево от нас, уронил свой щит, который звонко ударился о землю, падая на плотно утрамбованный известковый пол. Твала обратил свой единственный холодно-сверкающий глаз в ту сторону, где раздался шум.
– Выходи вперед, – приказал он громовым голосом.
Из рядов вышел красивый юноша и остановился перед ним.
– Так это ты уронил щит, неловкий пес? Или ты хочешь осрамить меня перед чужеземцами? Что ты скажешь?
Мы видели, как страшно побледнел несчастный под своей темной кожей.