Короче говоря, он уже сел на елку, но еще не почувствовал, что задницу колет, и хочет, чтобы так было всегда, хотя понимает, что это нереально.
Натали задумчиво пьет кофе. Она выглядит, как Голда Мейер, которая решает, куда нанесет удар армия обороны Израиля. Сходство усиливается, когда она говорит:
– А можно мне карту?
Карта Молдавии крупно.
***
Отъезд камеры от карты, и мы видим, что она расстелена на древнем надгробии с изображением ритуального иудейского подсвечника. Общий план – это заброшенное еврейское кладбище Кишинева. Заброшено оно по-настоящему (и это действительно так – прим. В. Л. и выглядит красивым, диким и загадочным. Многие древние могилы почти полностью заросли дерном, кусты, деревца, летают сороки, снуют белки… Погода – как после дождя, но Солнце уже проклевывается. Радугой играет в паутине лучик…
У надгробия стоят агенты Моссада, которые разглядывали карту.
– Значит, ни в одном отеле она не останавливалась, – говорит Натан.
– Но смс-то, – говорит Иеремия.
– Она действительно умная еврейская девочка, – смеется Натан.
Мы видим, что он нисколько не зол на Натали, в отличие от Иеремии. А Иеремия, как и всякий спецназовец, который сталкивается с трудностями, начинает заводиться, пыхтеть, пердеть от злости и искать кирпич, который можно разбить лбом, как на День ВДВ.
– Да я мля ей всю задницу надеру! – говорит он.
– Иеремия, она не глупая шикса, – говорит Натан.
– Она понимает, что такая сумма безопасной быть не может, и на всякий случай заметает следы, – говорит он.
– Думаешь, врубилась что за ней идем мы? – говорит Иеремия.
– Нет, как? – говорит Натан, пожав плечами.
– Она это делает на всякий случай, – говорит она.
– А, – говорит Иеремия, но видно, что он не понял.
Натан вздыхает. Говорит:
– Иеремия, вас же учили, когда вы шли на Палестинскую сторону, заметать следы?
– Да, конечно, – говорит Иеремия.
– Вот и она заметает следы, – говорит Натан.
– Но здесь ведь не Палестина… – говорит растерянно Иеремия.
Натан демонстративно возводит очи к небу, глубоко вздыхает. Сворачивает карту. В это время в проходе между могилами появляется фигура мужчины.
Это неопрятный толстячок, который всем своим видом пытается показать, что он нечто большее, нежели смотритель заброшенной кучи костей и протухших камней. От этого его статус смотрителя кучи гнилых костей лишь подчеркивается. Он демонстративно одет в костюм, который на такой должности не требуется, у него очки… Дисгармонирует с обликом аккуратно одетого «свидетеля Иеговы» неуместная кипа.
– Шалом! – приветствует толстячок агентов так радостно, что становится понятно, что это единственное, что он может сказать на иврите.
Агенты морщатся. Они, как и всякие Настоящие (русские/евреи/немцы/садисты и т. п.) лишены каких бы то ни было Псевдо-Национальных (профессиональных и т. п.) прибамбасов. Это нормальные европейские люди. (Ну, конечно, не словаки какие – В. Л.
Агент Натан, пытаясь быть вежливым, говорит:
– Симон Викторович Купершлаг? – говорит он.
– Да-да, он самый, – говорит толстячок.
– Филиал «Сохнут», уход за еврейскими могилами, всего 50 долларов за место в год, – говорит он.
– Если у тебя в земле покоится близкий, еврей, – говорит он.
– Знай, мы его и польем и посушим, ой-вей, – говорит он.
– Сам придумал, – говорит он.
– ШАЛОМ! – снова говорит толстячок радостно.
Он его суетливых движений жир бежит по лицу волнами. Атлетичный, божественно сложенный Иеремия снова морщится. Натан бросает на коллегу предостерегающий взгляд.
– Не могли бы вы помочь? – говорит он.
– Мой друг, который не говорит по-русски, – говорит он…
–… ищет могилу деда, который погиб в Холокост, – говорит он.
– Но могила где-то в провинции, под селом Ларга… – говорит он.
– А Ларг у вас тут аж три, – говорит он.
– Под какой именно находится захоронение еврейских жертв геноцида? – говорит он.
– Секундочку, – говорит толстячок.
Выражение лица у него становится приторно-скорбным. Видно что ему глубоко по фигу жертвы геноцида, просто работа у человека такая. Отворачивается, отходит на метров десять, приподымает камень с чьей-то могилы, вынимает оттуда планшет в целлофане, разворачивает, еще кулек, еще… (похож на мою бабушку, которая ищет спрятанные на похороны 200 долларов чтобы в 10—й раз отдать их правнукам на коляски и кроватки, но бабушке-то хоть было 85, Царствие ей небесное, и искала она не всякую херню, а Деньги – прим. В. Л. Шепчет»… гребанные гои… гомосеки фашистски… дело враче… рядочному еврею и пожить негд….».
Иеремия брезгливо – и даже с ненавистью – роняет:
– И вот чтобы такие говноеды, которые не удосужились язык родной выучить… – говорит он.
–… чтобы такие уроды могли холить и лелеять свой жир на сраных гойских территориях… – говорит он.
–… мы и проливаем кровь в ночных рейдах, – говорит он.
Толстячок возвращается, предварительно проделав всю процедуру наоборот – он заворачивает бумажки в кульки и пакеты (их штук 10, не меньше), а потом кладет под камень.
– ШАЛОМ! – говорит он, снова подойдя.
Иеремия шумно выдыхает. Натан очень вежливо – прямо вежливое выражение лица – ждет.
– Значит, это север, – говорит толстячок, и тычет пальцем в карту.
Показаны все трое, склонившиеся над картой.
– Там в 42—44—м в общей сложности сто тысяч человек расстреляли, – говорит толстячок.
– Треть от общего числа… – говорит он.
Ведет пальцем по карте.
–… Вчера тоже спрашивали, – говорит он.
Молчание, только шумы природы – белки, сороки, капли после дождя…
– Угу.. – говорит Натан, метнув взгляд в Иеремию.
– Жертв было много… – вздыхает он.
– Конечно, люди едут… – говорит он.
– Да, пора давно уже на маршрут наших людей поставить, – говорит толстячок с внезапно прорезавшейся в лице ненавистью.
– А то девушка приехала… израильтянка, а проводником взяла гоя, – лицо у него буквально дрожит от ненависти.
– Еще и антисемита…. гомосека мля, – говорит он.
– Неужели, – подчеркнуто безразлично говорит Натан.
– Да чмо мля местное одно… пещерный мля антисемит… писака гребанный, – зло, в диссонанс со своей внешностью голубя, обгадившегося от любви к миру, продолжает нести толстячок.
–… Лоринков мля, – говорит он.
– Непорядок, – кивает Натан.
Толстяк ведет палец, и мы видим, что за ним остается жирный толстый след. Крупно – недоуменное лицо Натана. Крупно – лицо Иеремии, полное отвращения. Крупно – пакет из-под пончиков, смятый, на чьей-то могиле, еще пару пакетов, с символикой «Макдональдса».
Крупно – жирное масляная полоса на карте, подведенная к населенному пункту. Название крупно. Буквы
«L A R G A»
На название падает красная капля, расползается… Темный фон.
Выход с кладбища. Натан и Иеремия не спеша идут к машине. Показана старинная могила, в щель под плитой видно лицо толстяка, забитого, как мы можем предполагать, до смерти. Даже после ухода в мир иной он выглядит говно-говном, зритель не чувствует жалости.
Снова общий план кладбища, две фигурки.
– Натан, может, прикрытие какое придумаем? – говорит Иеремия, резко остановившись.
– С чего это ты? – говорит удивленно Натан.
– Мы же секретные агенты… – говорит Иеремия.
– Ты сам учил… – говорит он.
Натан улыбается. У него вид Филиппа Македонского, который увидел, что старшенький, Санёк, все же объездил Буцефала… Темнота, шум, плита сдвинута в сторону. Агенты стоят у трупа толстячка в старинном саркофаге. Иеремия, обмотав руку кульком, разрывает зубами пакетик с кетчупом, зачерпывая из него пальцем в кульке, выводит на лбу
«Murder of Jesus»
Подумав, правит «u» на «a». Получается с ошибкой. Натан одобрительно кивает.
Потом – та же самая процедура, но уже с горчицей. На плите, надвинутой на могилу, нарисована звезда Давида, пронзенная стрелой. Из-за того, что горчица ярко-желтая, рисунок получается очень аутентичным.
Снова агенты на выход с кладбища. Они же в салоне авто.
– Хорошо я придумал? – спрашивает Иеремия.
– Хорошо, – искренне говорит.
– Молдаване еще и репарации заплатят, – говорит он.
Машина отъезжает.
На кладбище воцаряется прежняя идиллия.
Показана белка. Она прискакала к надгробию и роется в пакете из-под пончиков. Камера взмывает вверх. Белка – оранжевое пятнышко на зеленом фоне.
***
Утро, синее небо, белые облака, виден след самолета.
Мы видим голубя, который топчется на какой-то каменной площадке, курлычет… Камера отъезжает, это памятник величайшему государю Молдавии, Штефану Великому – символический центр Кишинева, – который держит в одной руке крест, другую положил на меч на боку. Господарь похож на эксгибициониста, застигнутого врасплох, и который инстинктивно пытается прикрыть срам одной рукой, продолжая его другой. Голубь издалека кажется короной из перьев. Камера опускается по господарю вниз, и останавливается на букете цветов у подножия. Резкий разворот.
У памятника стоят Наталья и Лоринков. Лица очень серьезные, вытянутые. Мы бы даже могли предположить, что это именно они принесли цветы, хотя это, конечно, полный абсурд. Лоринков одет в черное полупальто, на нем цветная рубашка, делающая его неуловимо похожим на арабского студента, который приехал в Кишинев учиться на доктора и прятаться от Интерпола, который объявил его в розыск за сестру-шахидку и обезглавленного израильтянина. В противоположность ему Наталья одета очень по-европейски, что само по себе в Кишиневе выглядит как вызов. Но у нее лицо человека, который решил для себя какую-то проблему, и теперь спокоен. Она глядит на Лоринкова доверчиво.
– А теперь? – спрашивает она спутника.
– Три раза сплюнуть и пошли, – говорит он.
– Идиотизм, но мне всегда везло, – говорит он, и бросает горсть монеток к подножию памятника.