– Бог есть не пища и питье, – говорит он.
– Но радость и счастье в мире его справедливом, – говорит он.
– Не мир я пришел принести вам, – говорит он по-арамейски.
Съемка становится снова замедленной. Черный баян цыганочки становится неуловимо похож на воронье крыло. Они выглядят сейчас – маленькая цыганка и проповедник в светлом (бежевом) костюме, – как ангел белый и ангел черный.
– Вы – соль земли, – говорит проповедник.
– Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? – говорит он.
– Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить ее вон на попрание людям, – говорит он.
– Когда Царь-земля родила Царицу-пламя… – вдруг поет на цыганском девочка.
Показаны – камера замедленно идет по вагону – лица людей. Жующие, говорящие, спящие. Они показаны очень крупно, вплоть до волосков, торчащих из ноздрей и ушей (увы, после 30 это становится реальной проблемой – В. Л.) и мы вдруг видим, что лица этих людей выглядят… Первобытными… Чтобы подчеркнуть это, показаны только лица, никакой современной одежды… Примерно так могли бы выглядеть лица тех, кто собрался послушать Иисуса во время поездки куда-нибудь в Кесарию, только вместо поезда у них были ишаки.
– Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют, – говорит мужчина.
–… и где воры подкапывают и крадут, – говорит он.
Крупно – лицо Натальи с расширенными от страха глазами.
–… но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа, – говорит проповедник.
– Тогда все золото мира не искупило вины царевны-Пламени, – поет девочка по-цыгански.
–… не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, – говорит проповедник.
– И никто с тех пор из людей Закона не копал мать-землю, чтобы боль ей не причинить, – поет девочка.
–… ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше, – говорит проповедник.
Резкий звук баяна, который собрали. Вагон вновь становится Прежним. Мы видим, что библейские лица молдавских крестьян – можно сказать библейские в том смысле, в каком видел библейское Босх, – прикреплены к телам, одетым в современные турецкие шмотки, проповедник что-то бубнит уже по-румынски, девочка поет похабщину, в общем, очарование мига исчезает. Наталья и Лоринков показаны как люди, очнувшиеся после долгого – и нехорошего – сна. Мы видим пейзаж из окна поезда – немытого, поэтому пейзаж расплылся, – и что Наталья, это молодая, в общем, девушка, которая слегка напугана.
– Я есть хочу, – жалобно говорит она.
– Здесь не советую, – говорит Лоринков, который держит в руках бутылку с пивом «Аурие», и пытается открыть ее о деревянное сидение.
– Я слышала, есть гамбургеры… – говорит Наталья.
Лоринков глядит на нее с жалостью, он выглядит, как интеллигентный человек, который знает, куда попал (в обиталище быдла, а не таких интеллигентных людей, как я, – прим. В. Л. Он сидит на кульке, старается не прикасаться спиной к спинке сидения, смотрит на окружающих в бесконечным презрением. Сейчас он молча глядит на Наталью, протягивает руку и резко тормозит торговку щелчком у ее лица. Протягивает торговке денег, берет двумя пальцами пакетик, протягивает Наталье. Та недоуменно разворачивает… Крупно – содержимое.
То, что находится в пакетике, безусловно, имеет отношение к гамбургеру. Но примерно столько же, сколько современный раввин Нью-Йорка с десятью детьми гражданами США и привычкой сидеть в интернете с призывами к евреям отдать своих чад в ЦАХАЛ на войну, – к древнему племени скотоводов и расистов, которое вырезало аборигенов Синайского полуострова.
То есть, общего у них – одно название.
Наталья недоуменно глядит на квадратный, почему-то, бутербродик из черного хлеба, с кольцом сырого лука, кусочком брынзы, и помидоркой, – внутри.
– Я не буду это есть, – сдавленным от злости голосом говорит она.
– Это, это, это… – волнуясь, говорит она.
– Нечестное информирование потребителя! – говорит она.
– Да ладно тебе, – говорит Лоринков, который охотно, в противоположность своему брезгливому виду, цапает самопровозглашенный «гамбургер» и проглатывает его в мгновение.
– Можно подумать, вы индейцев честно информировали, – говорит он.
–… когда этот, как его… где эта, как ее… Свобода… а! – говорит он.
–… когда вы Манхэттен у них купили, – говорит он.
– Манхэттен купили голландцы, – возражает Наталья.
Лоринков глядит на нее с доброй и дебильной улыбкой человека, который выпил в 11 часов утра. Мы совершенно очевидно видим, что ему глубоко безразличны как индейцы, так и те, кто купил у них Манхэттен, просто ему нравится подшучивать над идентичностью девушки. Внезапно Натали оглядывается. Мы понимаем причину ее удивления – поезд остановился.
– Уже приехали? – говорит она.
– Это первая остановка, – терпеливо, как дебилке, объясняет Лоринков.
– А приедем мы к ночи, – говорит он.
– Но… ты же говорил, сто километров? – хмурится девушка.
– Полотно старое, – говорит Лоринков.
– Полотно говно, поезда еле живые, да и страна разорена, – говорит он.
– Хищнические кредиты МФВ, Америка, которая мля пьет соки, – говорит он.
– Гнет стран третьего мира, ну и все такое, – говорит он.
Натали вздыхает.
…между рядов электрички появляется еще одна цыганка. У нее лицо постаревшего и спившегося Буратино, который не осознал меры своей удачи, недооценил ситуацию с приятелями по кукольному театру, и за очень короткий срок потерял все акции АО «Золотой город», и сейчас проводит время у ларьков, вспоминая, эх, каких Мальвин щупал. Еще у нее непропорционально большой зад, цепкий взгляд человека, который не простит соседу по коммуналке нового пальто, и короткие толстые ноги, на которых она стоит твердо, несмотря то, что вагон качает. В руках у женщины картонка. На ней написано:
«превед пабидитель районай алипьяды па рускаму изыку и патомствиный учитиль ана казлова просит да памажите мине чем можите патамушта дом сгарелбальница ни принимаит саседи ни памагают суки блядь пидарасы все»
– Это правда? – спрашивает Наталья Лоринкова тихонько.
– Конечно, – говорит тот, и смеется.
Несмотря на диссонанс между содержанием надписи и ее оформлением, крестьяне подают бомжихе мелочь, потому что не умеют читать. Сумасшедшая медленно и молча бредет по вагону, и останавливается у лавки, где сидят Лоринков и Наталья. Смотрит. Внезапно, с резкой злобой, – как могут только безумцы, – цыганка выкрикивает:
– Ты мля ничтожество, – кричит она Лоринкову на цыганском.
– Что ты мля оскал свой светишь?! – кричит она на цыганском.
– Карты мне всю правду открыли, – кричит она.
– Что смотришь! – кричит она, хотя Лоринков не смотрит.
– Денег ты моих хочешь, – кричит она.
– Денег тебе не видать! – кричит она.
Трясется, начинает выкрикивать отдельные слова, хрипит. Крупный план Натальи, девушка в ужасе. Лоринков, улыбаясь, открывает шестое пиво. У него не то, чтобы железные нервы, он просто не понимает по-цыгански. Сумасшедшая, сникнув так же резко, как впала в истерику, успокаивается и уходит. Наталья говорит:
– Что она говорила? – говорит она.
– Узнала мол, говорит, – говорит Лоринков.
– Книгу, мол, прочитала, на всю жизнь в душу запало ей, – говорит он.
– Великому человеку великие почести мол отдать хочу, – говорит он.
– Мол свечу им всем как Полярная звезда морякам, – говорит он.
– Переборщила, конечно, – говорит он скромно.
– Ну так у азиатов все без меры, – говорит он.
Наталья восхищенно смотрит на пассажиров электрички.
– Папа говорил мне, что в СССР очень читающая нация, – говорит она.
– Но вот чтобы нищие и пьяницы… – говорит она.
– А как же, – говорит Лоринков.
– И про потомственную учительницу тоже правда, – говорит он.
– СССР место такое, – говорит он.
– Здесь что ни бомж, так обязательно знаток литературы и представитель трудовой династии, – говорит он.
Открывает еще пиво. Наталья беспокоится.
– Вы сказали о том, куда мы едем, кому-то? – говорит она.
– Жене, девушке? – говорит она.
– У вас кстати есть жена или девушка?
– Может быть, бывшая? – говорит она.
– Это мое прайвеси, – говорит Лоринков, и берет у торговки еще одну бутылку пива.
– Я ваш работодатель и это имеет прямое отношение к нашему делу, – говорит она.
– Я имею право знать, – говорит она.
Лоринков смотрит на Наталью, потом на пиво. Пожимает плечами. Открывает бутылку зубами, – круглая крышечка – сразу же показаны круглые глаза Натальи, – катится под сидение, – делает гигантский глоток.
Крупно – кадык, который ходит.
Пена в бутылке.
***
Пена.
Отъезд камеры. Ванная, в которой лежит женщина лет 30, красивая, лицо умное, Породистое. Глаза зеленые, шея без морщин, грудь небольшая, правильной формы – мы видим, потому что вода под грудью, – изящные руки, длинные пальцы (страшная редкость в Молдавии – прим. В. Л. и розовые пятки, это все, что над поверхностью. Женщина глядит в потолок с кроткой улыбкой. Рядом с ванной на стуле сидит Лоринков, причем одет он вполне официально, на нем костюм.
–… улз, – говорит он.
– Но что в этом сраном англичанине такого, чего нет в… – говорит он.
(его слова перебиваются шумом горячей воды, которая течет под большим напором в ванную).
–… рация образа, о котором писал еще Мольер! – говорит он.
– Ну, конечно, не напрямую, но вполне ощутимо давал понять, – говорит он.
– По крайней мере, если верить Булгакову, который намекнул на это в своем «театральном рома…» – говорит он.
– Мы, само собой, помним и о Расине, – говорит он.
– А по мне так вся эта чушь и яйца выеденного не сто… – говорит он.
– Один Барнс чего сто… – говорит он.
– Впрочем, я, думаю, пишу уже не хуже Барн… – говорит он.
– Критики эти идиоты не понимают ни хре… – говорит он.
Слова и шум воды сливаются в один шум. Крупным планом – лицо женщины с терпеливой, кроткой улыбкой. Она улыбается как Будда, ее зеленые глаза сверкают, как пузыри пены, она хороша