– А чтобы царское правительство разрешило ему заниматься химией, – говорит Иеремия.
–… он фамилию на Менделеев и поменял, – говорит Иеремия.
– Иеремия, – говорит Натан.
– Ты, срань несчастная, что несешь? – говорит он.
– Как человек, который был 50 лет портным, – говорит он.
–… мог после 50 сделать открытие в сфере высшей химии? – говорит он.
– Ну, всякое бывает, – говорит неуверенно Иеремия.
– Ну так попробуй! – восклицает Натан.
– Тебе же всего 38, – говорит он.
– Ты, по идее, можешь и в астрономии еще что-то открыть, и в ядерной мля физике! – говорит он.
– И тебе даже фамилию менять не придется! – восклицает он.
Иеремия молчит, глядит на дорогу. Видно, что он и сам понял, что с Менделеевым несколько погорячился.
– Зато Энштейн… – буркает он.
– Иеремия, – говорит Натан, потеряв терпение.
– Я прикончил на этой службе с полторы тысячи человек, и это не считая службы в армии, – говорит он.
– По заданию правительства государства Израиль я еду в любую точку мира, и лишаю там жизни людей, – говорит он.
– При этом я рискую своей, – говорит он.
– Тридцать лет ездил, и еще столько же буду, – говорит он.
– Натан, я понимаю что ты тоже заслу… – говорит Иеремия.
– Ты думаешь, я не патриот? – перебивает Натан.
– Нет, конечно, я вовсе ничего так… – говорит Иеремия.
– Я не патриот, – спокойно говорит Натан.
– Как ты мо… – говорит Иеремия.
– Маца, стане плача, хреняча, Иерусалим Шмусалим, Тора Хренёра? – говорит Натан.
– Да ИМЕЛ я все это, – говорит он.
– Но я жизнь трачу на то, чтобы такие вот сопляки, как ты, могли болтать об этом, – говорит он.
– Потому что Израиль это не ритуальный подсвечник, который вы можете в задницу себе засунуть, хасиды гребанные, – говорит он.
– Страна это люди, – говорит он.
– Моя жена, например, – говорит он.
– И вот за то, чтобы она носила мини-юбки на этой своей пышной еврейской сраке, – говорит Натан.
– Ната… – говорит Иеремия.
– И чтобы она свободно могла купить противозачаточные таблетки и не залететь от очередного своего любовника, пока я в командировке, – говорит Натан.
– На… – говорит Иеремия.
– Я и буду биться с мировым исламизмом на совесть, – говорит Натан.
– Всегда готов! – пародирует он пионерский жест.
– Натан, я не… – говорит Иеремия.
– А еще я человек, которому стукнуло недавно 50, – говорит Натан, который явно разошелся.
– И я знаю, что почем, – говорит он.
– Не тебе, мать твою, сопляк, – говорит он.
– Учить меня патриотизму! – говорит он.
– А теперь сворачивай, – говорит он.
– У нас тут еще одно небольшое дело, – говорит он.
– Какое? – говорит Иеремия.
Натан шумно выдыхает и обреченно говорит:
– Евреи… – говорит он.
– Чертова привычка отвечать вопросом на вопрос, – говорит он.
– А что здесь тако… – неосторожно спрашивает Иеремия, который уже в концу фразы понимает, насколько был неосторожен, поэтому затыкается.
Натан поворачивается к Иеремии и молча показывает, куда сворачивать. Крупным планом показаны глаза Натана. Мы, за всеми этими разговорами – да и Иеремия тоже – как-то забыли, что это профессиональный убийца. Не такой шумный и крутой, как спецназовец Иеремия, и потому намного более страшный и опасный.
Сейчас, глядя в глаза Натана, мы вспоминаем об этом
Иеремия глядит на него и молча сворачивает в направлении, куда показывает. Показано село – золотые маковки церквушки блестят на солнце, у колодца играют трое ребятишек и гуси, мычат коровы, людей не видно, что понятно: люди в селах днем работают в поле и в саду. Машина, снижая ход, подкатывает к колодцу. Натан высовывается из окна, и говорит на неплохом румынском (крупно – пораженное лицо Иеремии, для которого эта особенность коллеги явно в новинку). Дети ведут себя, как обычные деревенские дети: становятся плотной стайкой чуть поодаль, глядят, не отрываясь, в лица чужаков и не говорят ни слова.
– Добрый день, мальчики, – говорит Натан.
–… – молчат мальчики.
– Здесь ли живет Параскева Бутлагару, – говорит он по слогам, зачитывая имя с бумажки.
–… – молчат мальчики.
– Параскева Бутлагару, – говорит он.
–…. – молчат мальчики.
– Бутлагару Параскева, – неуверенно (а вдруг спутал имя и фамилию) говорит Натан.
–… – молчат мальчики.
– Натан? – говорит неуверенно Иеремия.
–… – отмахивается Натан.
– Ребята, где живет Параскева? – говорит он.
– Где живет Бутлагару? – говорит он.
–… – молчат ребята.
– Дикари, крестьяне, – говорит Иеремия.
Натан глубоко вдыхает. Поднимает голову. Показан планирующий хищник (я бы хотел, чтобы это был сапсан, не знаю, что это такое, но мы можем заработать на скрытой рекламе поезда – прим. В. Л.). Солнце уже чуть сбоку от самой верхней точки неба, так что мы можем – пусть и вскользь, – глянуть на него. Натан так и делает, потому что в камере, которой мы глядим на мир – то есть, в глазах Натана, – появляется яркое пятно (какое бывает, если взглянуть на Солнце).
Оно растет, растет… расползается… (фоном мы слышим какой-то шум).
Затемнение, которое проясняется. Мы видим салон автомобиля, Иеремия за рулем, вид у него совершенно ошарашенный. Рядом – Натан, держит на руках также совершенно ошарашенного малыша лет семи. На голове мальчика – кушма (традиционный молдавский головной убор, который напоминает кубанскую папаху, что неудивительно – все традиционные головные уборы выдуманы в XX веке спецслужбами, как и все якобы народные эпосы – вXIX– м – представителями романтического течения в литературе – В. Л.), у горла – нож. Нож прижат к горлу достаточно плотно, видна даже капелька крови. Натан, который держит малыша прижатым к коврику, смотрит на дорогу, и говорит:
– Дальше? – говорит он.
– Направо, – говорит малыш.
– Теперь? – говорит Натан.
– За деревом второй дом слева, – говорит малыш.
– Кто дома? – говорит Натан.
– Бабка Параскева и Наталица, – говорит малыш.
– А больше никого, – говорит он.
– Наталица это кто? – спрашивает Натан.
– Это девочка, – говорит малыш.
– Понятно, что не мальчик, – говорит Натан.
– Большая? – говорит он.
– Маленькая, как я, – говорит малыш.
Машина останавливается, Натан ловко – одним движением, обматывает руки мальчика скотчем, прикрывает его курткой с заднего сидения, – и вываливается из машины. Иеремия тоже выходит. Натан быстро входит во двор, мы слышим быстрое звякание цепи, после чего тишину, и Иеремия – у него уже изменилось лицо, это уже человек На Задании, – быстро входит внутрь, блокирует дверь изнутри.
Общий план двора. Собака с лужей крови у головы лежит у будки, бегают куры. Натан и Иеремия изменились – это те же люди, но уже Конкретные, они Работают, поэтому движутся стремительно, по делу, понимают друг друга с полуслова. Это как если бы вас вызвали на допрос к двум следователям, вы бы стали гадать, кто из них злой, кто добрый, а оказалось, что они оба добрые… а потом внезапно – и тоже сразу оба – стали злыми. Съемка снова становится нормальной (пару секунд замедлилась) и Натан входит – двигается удивительно быстро для человека своего возраста и своей комплекции, – влетает буквально по ступенькам крыльца, толкает дверь, она, само собой, не заперта (напоминаю, это молдавская деревня, там убивают по пьяни, но не воруют у соседей – прим. В. Л.. Иеремия, оглянувшись, запихивает тушу собаки в будку ногами, забегает в дом.
Показана обстановка его глазами – большая просторная комната с полотенцами и иконами в углу (так называемая «каса маре», комната для приема гостей, праздников, – прим. В. Л.), небольшая кухня, печь, пожилой мужчина, который удивленно приподымается на локте, но падает с красным пятном на лбу, коридор, еще одна комната.. Везде на полу тонкие узкие ковры, которыми в Молдавии застилают все, что можно (на стенах такие ковры тоже есть), глиняная посуда. Наконец, маленькая комната. Крупный план стены.
…трудовые грамоты с портретом Ленина, вымпелы, значки, фотографии черно-белые и цветные, – типичная стена крестьянского дома.
Крупно – шкаф с распахнутой дверцей – которая качается – ее рывком раскрыл Натан – в котором мы видим целый ряд цветных кофт самых разных оттенков. Красные, синие, зеленые, малиновые, с узорами, орнаментом, желтые…
Крупно – постель, в которой присела очень старая женщина, которая прикрывает собой девочку лет пяти. Очевидно, мы присутствуем при прерванной сцене укладывания ребенка на обеденный сон. Очень крупно – лицо старухи. Отъезд камеры – мы видим, что на ней очень красивая малиновая кофта…
Мы вспоминаем женщину, которая меняла в годы ВОВ у жертв расстрелов кофты на хлеб.
Снова – очень крупно глаза старухи. В них нет ни испуга, ничего. Просто – крупным планом глаза.
Отъезд – это глаза собаки, голова которой торчит из будки. Натан и Иеремия проходят через двор, в руках Натана целый ворох кофт. Крупно показана в окне маленькая девочка, у которой на щеке кровь (не ее), и которая глядит во двор широко раскрытыми глазами. Еще крупнее – на рту у нее скотч. Натан и Иеремия в машине, резкий газ, пейзаж села – дома, снова колодец, все в тряске, – околица, затем поля, крестьяне, которое провожают взглядом машину, разгибаясь с тяпками в руках (сцена один в один с началом книги «Вся королевская рать», где лимузин несется через хлопковые поля, и негры, бросив работу на пару минут, бормочут что-то дорогому автомобилю вслед… но я не боюсь, что цитирование разоблачат, потому что мало кто из современных русских критиков читал хорошую американскую литературу – прим. В. Л), холм, подъем, спуск, резкое торможение. Нас бросает вперед вместе с машиной, которую так остановили.
Натан выходит из машины, садит мальчика на капот.
– Мальчик, ты соврал, – говорит Натан.
– Там были не только бабка Параскева и Наталица, – говорит он.