– Ты знаешь, что врать нехорошо? – спрашивает он.
–… – мальчик молчит, глядя на нож Натана.
– Обещай мне, что никогда больше не будешь врать, – говорит Натан.
–… – молча кивает мальчик, ребенок в шоке.
– Натан, – робко говорит Иеремия.
– У него скотч на рту, – говорит он.
Крупно – сверкающее лезвие. Мальчик – уже без скотча.. Он все так же молча кивает. Натан кивает в ответ сурово, обходит машину. Открывает багажник. Вынимает оттуда – прямо в охапку – детей, которые стояли у колодца. Стряхивает их на дорогу. Говорит:
– Не отвечать на вопросы старших невежливо, – говорит он.
Дети молчат. Натан возвращается к машине, садится, говорит:
– Трогай.
Машина начинает было ехать, потом останавливается. Крупно – капот, мальчик все еще сидит на капоте, и водитель только это заметил. Натан выходит из машины, подходит к мальчику, снимает того, относит к группке детей, ставит посреди них. Втыкает швейцарский нож – это его Натан прижимал к горлу ребенка – в землю. Молча смотрит на детей. Садится в машину, облако пыли.
Пыль оседает, дети молча – сбившись в стайку, – стоят у дороги.
Крупно – лица детей.
***
Солнце садится, мы можем смотреть на него уже без боязни. Натан и Иеремия стоят у ямы – это ров, поросший травой, – и глядят на кучу цветных кофт. Это очень похоже на секонд-хэнд на выезде.
Иеремия нарушает молчание.
– Натан, – говорит он.
– Убить старуху еще полбеды, – говорит он.
– Я понимаю, ты командир, ты не обязан отчитываться, – говорит он.
– Может быть, она спонсировала арабов, – говорит он неуверенно.
– Ну, или считала нас неполноценной нацией, – говорит он еще менее уверенно.
– Черт с ней, со старухой, – говорит он.
– Но чтобы агенты Моссада занимались мародерством?! – говорит он.
– Тебе что, носить нечего? – говорит он, явно пытаясь разрядить ситуацию.
Натан, не глядя на него, молчит. Сбрасывает пинком ноги кофты – одну за другой – в ров. Сразу все не получается, одежда наматывается на обувь… Натан похож на сумасшедшего футболиста, который решил выиграть первенство Европы старой тряпкой. Иеремия умолкает. Он выглядит как человек, который исчерпал запасы своей эксцентричности и для которого неприятным открытием стала прописная, в общем-то, истина относительно омута и чертей. Натан сбрасывает, наконец, все кофты в ров.
– Может, объяснишь, наконец? – говорит Иеремия.
Натан идет к машине, вынимает из багажника ритуальный подсвечник – ну, какой был на шекелях старого образца (не знаю, как сейчас – В. Л. и зажигает все свечи. Лицо Иеремии мрачнеет. Он понимает, что присутствует при весьма серьезной церемонии. Натан достает из кармана мятую шапочку типа кипы, напяливает себе на макушку, и, вытащив из другого кармана мятый листок, что-то читает.
– Я что-то читаю я что-то читаю, – читает он на иврите.
– Читаю, читаю, читаю, читаю, – читает он на иврите.
Натан читает поминальную молитву, и Иеремия, – чье лицо машинально вытягивается (он, в принципе, врубается в ситуацию, причем довольно поздно для человека, пару часов назад рассуждавшего о своем расовом преимуществе в виде быстроты реакции – прим В. Л., – крестится было, но, спохватившись под укоризненным взглядом коллеги, застывает в позе «футболист ждет штрафной».
Натан, отчитав молитву, гасит свечи. Крупно показаны гаснущие язычки пламени. Лица агентов. Из-за игры света – солнце-то садится – они выглядят так, будто их вырубили из камня.
Общий план долины. Два человек сталкивают машину в овраг, что-то бросают сверху.
На контрасте с погасшей долиной овраг ярко вспыхивает.
***
Крупно – чек с циферками и обозначением товаров на румынском.
Чек слегка дрожит. Камера отъезжает, мы видим, что это чек в руках Натальи. Она поражена:
– Ничего себе! – восклицает Наталья.
– Сорок баксов за вот это дерьмо?! – восклицает она.
– Пополам! – говорит он.
Лоринков качает головой. Разводит руками:
– Уговор был, что за еду платишь ты, – говорит он.
– Бизнес есть бизнес, – с удовольствием и подчеркнуто по-американски говорит он.
Общий план. Наталья и Лоринков сидят в темном кафе а-ля «пещера разбойников», которыми уставлены все провинциальные дороги Молдавии. На столе пара тарелок, остатки хлеба, соль в жестянке, нарезанные четвертушки бумаги. Очевидно, что сорок долларов пара тарелок борща в таком месте стоить не может. Но – стоит, что доказывает ек. Наталья, пораженно качая головой, вынимает деньги, кладет на стол.
– Такая бедная страна и такие цены! – говорит она.
Лоринков грустно кивает. Говорит:
– Может, сто…
– Нет, никакого повышения! – говорит Наталья.
Лоринков пожимает плечами.
– Можно сейчас попутку поискать, – говорит он.
– Машиной в Ларгу быстрее доберемся, – говорит он.
– Может, переночуем тут где-то? – говорит Наталья.
– Да и хотелось бы через одно село еще заехать, – быстро, незаинтересованно и равнодушно говорит она.
– Вот как? – говорит Лоринков заинтересованно, уж больно незаинтересованно сказала это Наталья.
– Ну да, эти… – говорит Наталья.
– Что? – говорит Лоринков.
– Ну, месть, – говорит Наталья, насупившись и посерьезнев.
– А, – говорит Лоринков.
– Что же сразу-то не сказала? – говорит он.
– Ну, раз так все складывается, давай сначала найдем потомков этого… – говорит Наталья с ненавистью, пытаясь при этом выглядеть убедительно
…(но получается у нее вяло, вроде гнева французского интеллектуала по поводу сербского шовинизма, вроде и гневается, а на самом деле по фигу, и куда важнее, что будет на ужин, утиная грудка или гусиная печень, ну и, конечно, «Шабли», о-ла-ла, бедные албанцы, о, этот тиран Милошевич… его поймали?…давай откроем бутылочку «периньон» по этому поводу… на самом-то деле я просто хочу выпить… а потом отчпокай мне минет Мари, я повышу тебе жалование в следующем году… ах, да, бедные албанцы!… – да, мы разболтались, но ведь так и полагается французскому интеллектуалу, которого мы стилизуем… – прим. В. Л.).
– Платишь ты, – говорит Лоринков, пожав плечами.
У него вид человека, который забрел ночью на железнодорожный вокзал, хорошо выпил в кафе, а потом протрезвел и перестал находить общество случайных знакомых приятным. Лоринков выглядит как человек, который не понимает, что происходит, и жалеет, что ввязался в это. Впечатление усиливается, когда он говорит:
– Ни хера не понимаю, что происходит, – говорит он.
– Я уже жалею, что ввязался во все это говно, – говорит он.
– История какая-то… мутная, – говорит он.
– Месть какая-то, могилы, Ларга сраная, – говорит он.
Наталья смотрит на него слегка испуганно, но требовательно. Так, вероятно, смотрела древняя еврейская женщина на Ирода, требуя голову Крестителя – с жаждой крови, но осознанием того, что голову могут отрубить и ей.
– У нас контракт, – говорит она.
Лоринков смеется.
Встают, выходят из кафе. Общий план – несколько домиков неподалеку, за ними в паре километров – село. По другую сторону – железнодорожное полотно, вагоны пустые. Поезд явно не едет дальше. Вечер, солнце садится. Наталье зябко, Лоринков глядит на нее искоса, но не предлагает свою куртку. Говорит:
– Ну, будем прощаться, – говорит он.
– Ладно, я заплачу за всю еду, – говорит Наталья.
Лоринков пожимает плечами, поворачивается.
– Что не так?! – восклицает Наталья.
– Никто не наймет человека за пять тысяч долларов, чтобы он просто показал вам старое кладбище, – говорит Лоринков.
– Три тысячи, – быстро говорит Наталья.
– Три тысячи, – говорит Лоринков, и по тому, как он легко согласился, мы понимаем, что он не торговался, а просто ошибся.
– Три тысячи за то, чтобы сесть в сраный пригородный поезд и добраться до села на севере? – говорит он.
– И еще найти каких-то мля якобы потомков какого-то мля предателя? – говорит он.
– Очнись, детка, – говорит он.
– Это не вестерн, не США, и не покорение Запада, – говорит он.
– Это Молдавия, XXI век, – говорит он.
– С таким же успехом ты могла поехать искать потомков тех, кто вырезал ваши блядь села, куда-нибудь, – говорит он.
–… в Германию! – говорит он.
– Это Бессарабия, детка, – говорит он.
– Здесь ВСЕ участвовали в вашем мля Холокосте, – говорит он.
– Но ты первая израильская туристка… – говорит он.
– Американская! – говорит Натали.
– Американская! – машет рукой он.
–… Первая американская туристка, которая приехала сюда с такой вот идиотской целью, – говорит он.
– Господи, – говорит он.
– Да к нам даже Ицхак Рабин пару лет назад приезжал, – говорит он.
– С Официальным Визитом! – говорит он.
– Вся твоя сраная история… – говорит он.
– Она также же паленая, как ваши гамбургеры, – говорит он.
– Это ВАШИ гамбургеры паленые, – говорит Наталья.
Глядят друг на друга зло.
– Так куда тебе, мля, надо?! – говорит Лоринков.
– В Ларгу! – говорит Наталья.
Лоринков молча поворачивается, Наталья быстро говорит:
– Ну, и еще в Шипотены, – говорит она.
– Сначала в Шипотены, – говорит она, глядя, как удаляющийся Лоринков замедляет ход.
– Ну, а в Ларгу если получится, – говорит она, глядя, как Лоринков остановился.
– Главное, в Шипотены, – говорит она.
– Зачем? – говорит Лоринков, поворачиваясь.
Наталья всплескивает руками.
Крупно – кольцо на руке.
Ярко-зеленый камень вспыхивает из-за света фар автомобиля, несущегося мимо парочки.
***
Яркое пятно. Это солнце.
Оно вновь палит, мы с трудом различаем пейзаж под ним – сначала лишь краешком (камера поворачивается то так, то этак, имитируя жесты человека, который пытается рассмотреть что-то под палящим солнцем) потом все полнее. Наконец, над камерой появляется козырек – это человек приставил руку к глазам, – и мы видим пейзаж. Он выглядит совсем не так, как молдавский. Это унылая местность под чересчур ярким солнцем, похоже на степь, только намного малахольнее и безжизненнее, слышен далекий крик муэдзина. Мы видим пустую землю, на ней кое-какие постройки, ишака, который медленно бредет по дороге, рядом с животным – бородатый человек с не менее страдальческим выражением глаз. В глазах мужчины – вся мировая скорбь. А так как это – совершенно очевидно, – не еврейский адвокат и не русский философ, то перед нами другая разновидность этого сорта жуликов – житель палестинских территорий. Бородач идет, думая о чем-то, похлопывает по холке осла.