– Кацман, сука, – говорит следователь, которого ударил Кацман.
– Ты на вышку пошел, – говорит он.
– Но я тебе еще и конфискацию повешу, – говорит он.
– Дети твои и внуки, и жена твоя, вся твоя мля семья, – говорит он.
– По миру пойдете, – говорит он.
– Вы знаете… – шепотом говорит Кацман.
– Что я не… – говорит он, еле шевеля разбитыми губами.
–… не брал… – говорит он.
Глаза Кацмана заплывшие крупно… Отъезд камеры, это Кацман, который повесился на батарее камеры. Грохот сапог…
…тот же кабинет, сидит напротив стола отец Натальи. Следователь глядит на него выжидающе.
–… нет, нет, я не понимаю, – говорит совершенно искренне отец Натальи.
Следователь вздыхает, как Дзержинский, который все видит, все знает, и который слушал эти белогвардейские штучки уже сто раз (по крайней мере, если верить товарищу Юлиану Семенову, который работал в конторе товарища Дзержинского в свободное от советской литературы время, – прим. В. Л.). Нажимает на звоночек. Дверь в кабинет раскрывается. Отец Натальи глядит недоуменно. В проеме двери – тот самый молдаванин с усами подковкой.
– Ну и? – говорит недоуменно отец Натальи.
– Он тоже здесь не при чем, – говорит он.
– Здравствуйте, товарищ Градинарь, – говорит он (Градинарь – с легким акцентом, намекающим на будущую эмиграцию – В. Л.
– Расхититель государственного имущества мне не товарищ, – говорит Градинарь холодно, не глядя на отца Натальи.
Крупно – ошеломленное лицо отца Натальи. Крупно – торжествующая, гадкая улыбочка Градинаря. Общий план суда: несколько десятков человек стоят, судья зачитывает…
–… высшая мера наказания…
–… цать пять лет с конфискацией…
–… сшая мера…
Крупно – потолок суда в лепнине. Отъезд камеры. Это уже Органный зал. Коротышка-глава республики. Он очень бледный. Рядом с ним группка мужчин, у которых очень Деловые лица. Мужчины, не обращая на самого могущественного человека Молдавии внимания, колупают стену.
– Товарищ Бодюл, тридцать тонн золота поменяли на сорок тонн распылителя, – говорит кто-то.
– Преступная халатность, – говорит кто-то.
– Придется ответить перед товарищем Брежневым… – говорит кто-то.
Мужчины ходят у стены, меряют что-то сантиметром складным, ошалевшего главу республики толкают, не замечают практически – только если бросить какой-то вопрос, обвинение или ничего не значащую фразу, – и он на наших глазах становится еще меньше. Он похож на президента Медведева, к которому за полгода до окончания полномочий зашел премьер Путин и стал измерять кабинет для будущего переустройства и новой меблировки.
– Товарищи… – растерянно говорит он.
Хроника съезда в СССР, на трибуне выступает Брежнев (не маразматический поздний Брежнев, а еще молодой, хищный и опасный – вся сцена, как и предыдущие, напоминает нам о том, что номенклатура СССР была опасна, как банда гангстеров, это не были лохи из анекдотов про колбасу и партбилет, а если вы в это не верите, то почему они поставили вас раком, а не вы их? – В. Л.).
Крупно – понурый человечек в кресле. Он выглядит как человек в опале. Хроника перемежается с крупными планами растерянного мужчины, который умудряется – оставаясь в одном кресле, извертеться как уж на сковородке.
…камера отца Натальи. Грохот дверей. В проеме стоят двое мужчин в форме. Отец Натальи бледнеет. На лбу крупно показаны капельки пота.
Салон автомобиля. Лоринков глядит расширенными глазами на Наталью. Крупно – глаза. Крупно – глаза отца Натальи, который идет по коридору – желательно, чтобы он был застелен ковролином зеленого цвета, – и под руки его держат люди в форме.
Маленькая комнатка. Крупно – шероховатый цемент. Лицо отца Натальи. Снова стена.
На стене – безо всякого звука – появляются красные брызги.
Камеры медленно сползает вниз, упираясь в пол. Затемнение.
Темная ночь, две фигуры в свете фонаря. Наталья плачет, Лоринков неловко гладит ее по спине, дорога пустая. Все еще обнимая девушку, он поворачивает ее, и идет с ней в сторону ближайшего дома. Стук в ворота, лай собаки. Пауза, дверь открывается, мы видим типичного сельского молдаванина – добряка, любителя выпить, полного, глаза веселые. Лоринков и Наталья стоят несколько минут – из-за шума ветра мы не слышим разговора – после чего заходят.
Ворота закрываются.
***
Комната с узкими цветастыми коврами.
Камера все показывает медленно, взглядом уставшего человека, который думал уже было, что переночует в поле, но чудом попал к людям.
Наталья, – жалкая, с красным носом и глазами, выглядит отвратительно, как и все женщины, которые плакали, – сидит на кровати, пьет чай из большой кружки. На стене – традиционный набор. Фотографии, вымпелы, значки, и – примета охотника – ружье. Лоринков сидит у печки, греет ноги. Хозяина нет, – можно показать, как он бредет по двору к подвалу с кувшином, – и возле Натальи стоит крестьянка лет 65, глаза добрые, красивые, хоть и морщинистые, а вообще она, конечно, некрасивая (красивых пожилых крестьянок не бывает, поишачьте на земле 50 лет, и я на вас погляжу – прим. В. Л.). Стоит пригорюнившись. Ловит взгляд Натальи, говорит:
– Побил, небось?
– Извините, я не говорю по-румынски, – говорит Наталья.
Дальше разговор так и идет: Наталья на английском, бабуська – на румынском.
– Ну ничего, значит доля такая твоя, терпеть, – говорит старушка.
– Извините, я вас не понимаю, – говорит, улыбнувшись, Наталья.
– Мой тоже, бывало, выпьет, я его пилю, пилю, – говорит старушка, усевшись на край постели.
– А он бедняга, как не выдержит, да как даст мне в ухо, – говорит старушка, показывая на ухо.
– Говорить громче? – говорит Наталья.
– Но я же все равно говорю по-английски, – говорит она.
– Вот я и говорю, терпеть надо, – говорит старушка.
– Доля наша женская, обычная, – говорит она.
– Эх, сколько глупостей по молодости делаешь, – говорит она.
– Эвон, знать бы все с молодости, умнее бы была, по-другому бы себя вела, – говорит она.
– Да, конечно, – говорит Наталья.
Треск пламени. Лоринков, улыбаясь, слушает этот удивительный диалог. Наталья, как типичная американка, не выдерживает молчания. Говорит:
– Здесь очень мило, классно, – говорит она, выговаривая слова отчетливо, как если бы это что-то меняло.
– Ну а что делать, ты в церковь сходи, поплачь, легче-то и станет, – говорит старушка.
– Вы давно здесь живете? – говорит Наталья, показывая рукой на дом.
– Да, богатый, – говорит старушка, – всей семьей строили.
– Ну так и ты заканчивай по дорогам-то шляться, – говорит она.
– Замуж выходи, да стройте дом, – говорит она.
– Кольца-то не вижу, – говорит она.
– Главное это СЕМЬЯ, – говорит она.
– Мы в браке уже 50 лет и мы счастливы! – говорит она.
Показывает руку с обручальным – как в Молдавии положено, массивным и огромным просто, – кольцом. Это Наталье понятно, она смотрит на свою руку без кольца и пожимает плечами. Старушка осуждающе качает головой.
– Да расписаны мы, расписаны, – говорит Лоринков на ломанном румынском.
– Свадьбу просто еще не устраивали, как полагается, – говорит он.
– Вот в село к своим и едем, – говорит он.
Старушка одобрительно кивает головой. Наталья растерянно – она не понимает ничего – улыбается.
Дверь раскрывается, в проеме возникает хозяин с кувшином.
Крупным планом – красное вино льется в стаканы.
Четыре стакана, две руки – молодые, две – морщинистые, старые.
Лица всех четверых после первого стакана. Они, говоря прямо, выглядят удовлетворенными. Потом еще сдвинутые стаканы. Стол с едой… Затемнение.
Крупно – Наталья и Лоринков стоят на пороге комнаты. Лица растерянные. Дверь за ними закрывается. Поворачиваются друг к другу.
– Не мог бы ты лечь на полу? – спрашивает Наталья.
– Это крестьянский дом, – говорит Лоринков.
– Izba – говорит он.
– Тут полы на земле прямо, – говорит он.
– Но… – говорит Наталья.
– Слушай, ты не слишком много значения этому придаешь? – говорит Лоринков.
– Ну… – говорит Наталья.
– Господи, какие вы, евреи, зануды, – говорит он.
Пожав плечами, проходит на другой конец комнаты, ложится со своей стороны кровати. Наталья сердито говорит:
– Между прочим, мы, ев… – говорит она.
– Половину золота мне, – говорит Лоринков, вспомнив о чем-то.
– Нет, – говорит Наталья.
– Уговор есть уговор, – говорит она.
– Пять штук зелени за сорок тонн золота?! – говорит Лоринков, рассмеявшись.
– Пять штук зелени? – говорит недоуменно Наталья.
– А, не бери в голову, – говорит Лоринков.
– Бери в рот, – говорит он.
Общий план постели сверху. Оба одетые. Наталья сердито глядит в потолок. Лоринков тихо смеется своей пошлой шутке. Общий план комнаты, где были посиделки. Остатки еды на столе, на заднем плане хлопочет старушка.
Затемнение.
***
Камера отъезжает от стола с едой. За столом Иеремия, отламывает себе кусок хлеба, жует, поворачивает голову. Он смотрит в сторону постели, на которой сидят крестьянин с женой. Они сидят как перед фотографом: руки на коленях, прямая осанка. Похожи на меннонитов, которые решили сфотографироваться всей семьей, и папа с мамой уже сели, а 123 ребенка запаздывают.
Перед ними – Натан с ружьем.
– Ну что там, Натан? – говорит Иеремия.
– Зреют, – говорит Натан.
Пауза. Крупно стена, значки, вымпелы, фотографии. Место от ружья на ковре – выцветшее. Крупным планом – только они. Во время разговора глядят в камеру, друг на друга не посмотрели ни разу. Крестьянин очень тихо и спокойно – с достоинством – говорит жене (говорят по-румынски). Они вообще говорят с достоинством. Как два вождя сиу, которые решают – открыть сезон охоты на бледнолицых дьяволов или нет.
– Аурика, тебя не убьют, меня убьют, – говорит он.
– Как все кончится, поищи вот что, – говорит он.