Потом мы видим, что вертолет – буквально, мушка, сходство усиливается из-за того, что лопасти вращаются медленнее, и они похожи на лапки мушки, – вздрагивает.
Мы видим, как вертолет чуть наклоняется вперед, потом назад. Мы видим, что от него – словно душа – отходит дым.
Мы видим, как он начинает кружиться, словно муха, на которую брызнули дихлофосом (о нет, нет, они умирают не сразу – В. Л., сначала медленно, потом все сильнее, потом снова медленно.
Мы вид им, что вертолет, разваливаясь на части, падает вниз.
Мы видим чистое небо в кружочке над полянкой.
Крупный план полянки. В центре – три фигуры. В противовес идиллии природной сцены, которую мы только что видели, фигуры выглядят не умиротворенными, а, напротив, напряженными. Нет слов, нет движений, но оно подразумевается всеми позами. Их как будто поставили на опушку позировать скульптору для какой-нибудь «Триады дискоболов».
В центре – словно Лаокон, – стоит, привязанный к столбику, – бомж. Он обнажен. В его груди торчит что-то, – камера подъезжает ближе, – мы видим, что это самодельная стрела. Еще такая же торчит из горла бомжа. Несмотря на то, что он грязен и оброс бородой (чтобы подчеркнуть его единение с природой, я бы хотел, чтобы из нее торчало несколько ягодок и мох, как у Моховой Бороды из сказки, написанной эстонским писателем в старом добром СССР, где каждый братский народ мог развивать свою культурно-национальную идентичность, а русские кретины за все это платили – прим. В. Л., бомж выглядит отчасти прекрасным.
Это красота тела в анатомическом театре.
В лесу все же не зажируешь, и мы видим, что бомж скорее худощавый, у него приличная фигура, хотя отвратительная кожа – алкоголь делает свое дело, – на нем набедренная повязка, на рту повязка из какой-то тряпки…. Бомж глядит в небо, и мы видим на его лице страдания и надежду на избавление, которая унеслась куда-то вместе с остатками сбитого вертолета.
Вторая фигура (напоминаю, все еще играет хорошая классическая музыка – В. Л. это Иеремия, который стоит на другом конце опушки, и натягивает лук, явно самодельный, но вполне приличный для самодельного, он похож на лук, которым Рембо расстрелял три полка советских и вьетнамских солдат в третьей части этой потрясающей трилогии. Иеремия движется замедленно, на его лице улыбка зла, но в ней нет торжества маньяка. Это просто легкая, снисходительная улыбка господина, который забавы ради мучает жертву – так улыбалась графиня Батори при истязаниях челяди, или папа Климент, слушая, как вопят зашитые в мешки кардиналы, которых топят в море.
ВАЖНОЕ ПРИМЕЧАНИЕ. (Говоря прямо и честно, без обычных плоских шуток, перед нами человек Реформации. Человек, который осознал себя венцом творения и Центром мира. Он прекрасен и завораживающ, но это уже не человеческая красота. Это новое существо, человек, лишенный вины и чувств Средневековья, прекрасный, как язычник, который знает, что умрет – По-Настоящему – всякий, кроме Бога или Героя. Разумеется, эта сцена прямо отсылает нас к «Мукам Святого Себастьяна», и если вы только что хотели это сказать, значит, вы довольно продвинутый хипстер, у которого дома есть альбом репродукций. Я вас с этим поздравляю – В. Л.).
Третья фигура – это Натан. Он стоит на одном колене, опуская к земле что-то, похожее на трубу – разумеется, это ПЗРК, и мы прямо видим буквы «ПЗРК» на трубе (аббревиатуры обычно ужасно убедительны – прим. В. Л. – и как раз опускает ее к земле. Он глядит в маленький просвет над полянкой, и на его лице торжествующая улыбка, он медленно поворачивает голову в сторону Иеремии – тот обнажен по пояс – и бомжа, и одновременно с этим Иеремия, натянув лук, пускает стрелу прямо в несчастного.
Крупным планом отчаянно зажмуренные глаза.
Крупным планом – идиллия леса (в чем-то фон Триер, шельма, был прав – В. Л.).
Крупным планом – торчащая, колеблющаяся – с немыми криками жертвы, – стрела…
Классическая музыка сменяется шумом ветра, листвы… Нарушает молчание Натан, встав, и отбросив трубу.
– Торопись, Иеремия, – говорит Натан.
– Вряд ли они ринутся в лес сразу, подумают, что здесь три батальона «Аль-Каиды», – говорит он.
– Но когда соберут силы, здесь будет бойня, – говорит он.
– У нас не больше двух часов, – говорит он.
Иеремия берет еще одну стрелу из самодельного – из пустой пластиковой бутылки – колчана, и пускает ее в несчастного. Стрела втыкается прямо в глаз, жертва задирает голову, стрела торчит к небу… Дикий вопль из-под тряпки. Натан и Иеремия, с обычным терпением садистов, секретных агентов и зубных врачей, дождавшись, когда бомж откричится, подходят к нему.
Иеремия развязывает узел на затылке бомжа.
– Я… нет… нет… ниче… – говорит тот.
– Где золото? – говорит Натан.
Бомж начинает быстро говорить, видно, что его прорвало:
– Тут, в лесу, в лесу, – говорит он.
– Думал всех кинуть, ахаха, – говорит он.
– В лес ушел, отшельник, аха-ха, – говорит он.
– Но я не знаю, не знаю, не знаю, не знаю, – говорит он быстро, мельком увидев поднятую руку Иеремии.
– Точно не знаю где, – говорит он.
– Знаю, что в лесу, а где, – говорит он.
– Тридцатый год ищу, – говорит он.
– План был у Эрлиха, Копанского и Хершеля, те друг друга все перебили, – говорит он.
– Хершель уцелел, – говорит Натан.
– Убейте, убейте, убейте его! – говорит бомж с яростью, рычит просто.
– Обязательно, – говорит Натан.
– Дальше? – говорит Натан.
Бомж открывает рот. Ретроспектива.
…пустая квартира. Лежит на кровати девушка с распущенными черными волосами. Она лежит на спине, ноги согнуты в коленях, ночнушка задрана. На девушке нет нижнего белья, она дрочит. Извивается, стонет слегка. Все в пределах нормы. Крупно – кровать, рука, – мы буквально ощущаем запах, так все крупно и… ммм… аппетитно показано, – простыни, ножка кровати, пол, дверь в комнату, кухня, мисочка… мы видим все это глазами кошки, которая бежит по квартире. Потом резкая остановка. Поворот в сторону двери. Та приоткрывается слегка. Камера бросается в сторону, мы видим четыре ноги из-под обувной стойки… Голоса:
–… ли по очереди, а не в ро… – говорит голос.
– А я тебе говорю, сама даст, больные они та… – говорит отец Натальи.
–… ко таких, как бы не цепануть сифо… – говорит голос.
–… рвативы на что?! – говорит отец Натальи.
–… нул вынул и пошел, – говорит он.
–… му дверь открыта? – говорит голос.
–… на ж больная мля, – говорит отец Натальи.
–… рь лучше закрыть, а то мамаша вернет… – говорит голос.
–… вай… – говорит отец Натальи.
Крупно – дверной проем из комнаты, где лежит сумасшедшая. В нем возникают отец Натальи и еще один искатель сокровищ, Кацман (его еще не заложили – прим. В. Л.). Они выглядят смущенными и растерянными, как двое советских туристов, которые пришли в загранпоездке в публичный дом (и это не представители среднего и высшего партийного звена, то есть, реально новички – прим. В. Л.). В руках отец Натальи держит букетик цветов (три гвоздики, на одну больше, чем полагалось умершему Товарищу и Большевику – В. Л., а Кацман – тортик и бутылочки вина «Днестровское» (но всего одну, не две! от двух «Днестровского» начинаешь блевать – В. Л.). Мужчины смущенно кашляют, глядят то в стену, то, – похотливо, хоть и быстро, – на девушку…
–… мы, собственно… – говорит Кацман.
Девушка, все так же лежа, и не прекращая орудовать пятерней – именно пятерней, по-взрослому, – стонет, глядя на них, показана крупно ее шея, лицо… Они идут красными пятнами…
Экран в пятнах. Отъезд камеры. Фокусировка становится четче и мы видим, что пятна это Кацман и девушка. Ветеран войны трахает сумасшедшую, его зад скачет между ногами девушки, штаны спущены к щиколоткам (в общем, даже трахались они по-советски, не эстетично – В. Л.), он наяривает, девушка подмахивает, отец Натальи читает на кухне книжку.
Крупно титул. «Валька и его пионерская дружина».
Отец Натальи выражением лица – трогательно-добродушным – в этот момент очень похож на литературного критика В. Нестерова, который обожает артефакты затонувшей советской Атлантиды вроде книг про «Вальку», покряхтывая при этом о том, Какие Люди Жили и Творили (впрочем, если Нестеров вернется из идиотского издательского проекта про андроида Марусю в отдел критики Газеты. ру, я прошу вычеркнуть эту ремарку – В. Л.
Комната девушки. Кровать трясется. Задрожав, ветеран прижимается к несчастной (ну или счастливой, как посмотреть – В. Л. и замирает. Встает, отдуваясь, говорит – причем видно, что он начинал это говорить до того, как начать акт, ну, чтобы преодолеть смущение:
–… ну, значит, вот так, дочка, – говорит он.
– Теперь мля что ни начальник райкома, то мля голова, – говорит он.
– А ты его спроси, цемент почем с песком мешать-то? – говорит он.
– Или вот… опалубка, – говорит он.
– Если на полметра, то откуда-то гравий? – говорит он.
– Да ты спроси, спроси, – говорит он.
– Ни один мудак не ответит! – говорит он.
– Одно же мля дело бумажки сраные раздавать, – говорит он.
– Другой дело делом заниматься епыть, – говорит он.
– Я тебе, доча, вот что скажу, – говорит он.
– Самое последнее дело нынче бездельничать, – говорит он.
– Молодежь вся на стройках, деньги зарабатывает, – говорит он.
– У меня одна малярша за сезон полторы тысячи подъемными… – говорит он.
– За сезон!!!! – говорит он.
– Полторы тыщи!!! – говорит он.
– Так что может и ты это… – говорит он.
– Того… – говорит он.
– А что, коллектив у нас молодой, дружный, – говорит он.
– Один я из стариков, – говорит он.
– Но старый-то конь борозды не портит, ха-ха, – говорит он.
– Опять же, поварись в коллективе… приглядись, – говорит он.
– Присмотрись, – говорит он.
– То, се, путевку в жизнь дадим, направление в институт выпишем, – говорит.