– Пойдешь, как рабочая молодежь, на инженера, – говорит он.
– То се, пятое десятое, – говорит он.
Все это время – по ходу монолога, – Кацман одевается, застегивает на груди рубашку, надевает штаны, застегивает было штаны, потом махнув досадливо рукой… (Семен Семеныч! – воскликнут при этом совки, помешавшиеся на цитировании своих сраных не смешных фильмов, и это действительно отсыл к их сраной «Брильянтовой руке» – В. Л.… расстегивает ширинку, возится там руками, и выбрасывает в угол презерватив, который забыл снять, а сейчас снял… снова застегивается… наклоняется, обувается…
Крупным планом девушка на постели… глядит в стену… само собой, она не подавлена и не расстроена, это дурочка… крупно показаны ее красивые ноги, роскошная грудь… пустые, бессмысленные глаза… если бы Кацман хотя бы чуть-чуть имел дело с сумасшедшими, он бы понимал, что присутствует при легком штиле перед бурей…
– Ну… значит… я это… – говорит он у двери.
Крупным планом белая стена. Потом – проем двери. В нем появляется отец Натальи, тот расстегивается на ходу… Крупным планом дрожащие пальцы…
Камера отъезжает. Мы видим, что это пальцы Иеремии, который подвязывает рану бомжа, чтобы тот раньше времени не истек кровью. Тот говорит взахлеб и сделал паузу, чтобы набрать воздуху… Натан и Иеремия глядят на бомжа гадливо.
– А ты, значит, сука, там не был? – говорит Натан.
– Нет, конечно!!! – восклицает бомж.
Короткая черно-белая ретроспектива: мы видим входную дверь глазами кошки, и у двери, конечно же, три пары ног… Снова опушка. Иеремия нежно берет бомжа за подбородок одной рукой, – крепко держит – и, вкладывая палец в раскрытую рану на груди (для публики попроще это будет обыгрывание сцены с мучениями жертв в «Молчании ягнят», для тех, что посложнее – история Фомы и перстов в ранах Иисуса – В. Л., говорит:
– Дальше…
Расфокусировка поляны: это взгляд бомжа, которому ужасно больно… белые и серые пятна…. снова нормальная резкость. Мы видим на кровати девушку, которая все так же лежит, – бесстрастно, как Пенелопа Круз в роли Кармен, давшая потрахать себя нелюбимому мужчине, – а на ней скачет отец Натальи. Тоже штаны собраны в районе щиколоток. Лицо у отца Натальи немножко недовольное. Ему явно хотелось бы какого-то встречного движения. Пока что он похож на вышедшего в тираж поп-певца, который приехал в город Нижний Вартовск и пытается расшевелить всех 126 посетителей своего «невероятного концертного шоу» криками «а теперь все вместе… в ладоши» (кстати, что именно в ладоши? – В. Л.).
Отец Натальи приостанавливается и глядит на лицо девушки.
– В транс, что ли, впала? – говорит он ей.
Та молча глядит в стену, не шевелится.
– Кацман, она тебе подмахивала? – говорит отец Натальи в сторону кухни.
– Еще как! – говорит Кацман с кухни.
– Под жопой заяц мог пробежать! – говорит он.
(Это старое сравнение из французских фаблио, использованное еще в сборнике рассказов Маргариты Наваррской, – а именно новелла про батрака, учившего служанку быть женой, – и оно погружает искушенного зрителя в атмосферу легкого, пикантного разврата Франции Средневековья, а неискушенный просто посмеется над словом «жопа» – В. Л.).
Отец Натальи хмыкает. Продолжает. Девушка глядит в стену.
– Мля, да вздохни ты хоть, – говорит отец Натальи.
Девушка переводит взгляд на него. В ее глазах – испуг и удивление. «Кто это», – читаем мы в ее глазах. Это редкий момент просветления.
– К-к-то вы? – говорит она
– Да, от так вот, – шипит отец Натальи.
– Я правда не… – говорит она.
– Да, да, мля, – говорит отец Натальи.
Размахнувшись, дает девушке пощечину.
Строителю Кацману фантазии бы на такое не хватило, нам становится понятно, почему именно отец Натальи нашел себя на загнивающем Западе. БДСМ, все такое. Но, увы, пощечина срабатывает как катализатор истерики.
Девушка начинает биться и страшно кричать. Отец Натальи затыкает ей рот одной рукой, другой прижимает к кровати. Крупно – сжатые челюсти девушки, потом – стремительно растекающееся по простыне красное пятно, гневное лицо мужчины, поднятый кулак, звук серьезного удара…
– Сука! – хрипит отец Натальи.
– Руку прокусила, мля, – хрипит он.
Нижняя часть тела мужчины при этом продолжает ритмично двигаться (вот и не верь после этого анекдотам про «второй мозг» – В. Л.). Девушка кричит, плачет, бьется, в комнату вбегает Кацман, становится в изголовье, хватает ее за руки, прижимает к кровати, отец Натальи, силой заведя ноги девушки за плечи, в спешке заканчивает. Крупно – его лицо, сладострастное мычание… Он сливает. Девушка, с широко раскрытыми глазами и волосатой ладонью Кацману на рту, пытается вертеть головой, едва-едва поворачивает ее к стене. Крупно – побеленная стена…
Отъезд камеры. Побеленная стена, палата, плитка, несколько женщин с животами. Среди них и девушка. За дверью, в коридоре, старушка и врач.
–… здно, мамаша, да и опасно уже, – говорит он.
– Который раз-то уже? – спрашивает он.
–… бормочет что-то старушка.
– Однозначно, рожать, – говорит доктор.
Женщины с животами переговариваются о чем-то, девушка с большим животом лежит, глядя в стену палаты. Стена расплывается…
…фокусировка, это бомж стоит, молча, весь в крови. Натан и Иеремия смотрят на него с некоторым отвращением.
– Ну, а золото-то здесь при чем? – говорит Натан.
– Я… ну как бы… ну я… – говорит бомж.
Он похож на игрока «Что? Где? Когда?» по фамилии Друзь, который ни хрена не знает ответ, очень хочет выглядеть по-прежнему самым умным в НИИ во время обеденного перерыва, когда весь отдел разгадывает кроссворд, и тянет время до окончания перерыва, чтобы тайком сбегать в библиотеку и узнать ответ. Проще говоря, он выглядит как игрок «Что? Где? Когда?» Друзь как обычно.
Иеремия тычет стрелой в ребра бомжу, тот взвизгивает, ускоряется.
– В общем, я думал, золото это найти, и ребеночку-то… – говорит он.
– В искупление типа… – говорит он.
Это так неправдоподобно и лживо, что даже Натан и Иеремия смеются.
– Натан, этот гой гребанный тянет время, – говорит Иеремия на иврите.
– Какой же он гой, они все были евреи, – говорит Натан.
– Именно что были, – говорит Иеремия.
– Этот гой, изнасиловавший еврейку, недостоин называться евреем, – говорит Иеремия.
– Редкий случай, когда я с тобой согласен, – говорит Натан.
– Он, правда, говорил, что его там не было, – говорит Натан.
– Это такая же гнусная ложь, как его сказки про искупление, – говорит Иеремия.
– Согласен, – говорит Натан.
– Мля, когда я слышу от еврея сказки про искупление, у меня начинает ныть задница… – говорит Иеремия.
– Тебя это возбуждает?! – говорит Натан.
– Нет, я просто понимаю, что ничем хорошим это для других евреев не закончится, – говорит Иеремия.
– Иеремия, а вот тут ты не прав, – говорит Натан.
– Этот твой мелкий, булавочный укол христианства… – говорит он.
– Я тебя умоляю, – говорит Иеремия (говорит нормально, человек реально умоляет, без этих жаргонных «ой я тя умляю» – В. Л.).
– Ты читал последнюю книгу российской писательницу Улицкой? – говорит Натан.
– Нет, а что там, – говорит Иеремия.
– Она дает своеобразную трактовку христианства в призме взаимоотношений с еврейским наро… – говорит Натан.
– Антисемитка небось? – спрашивает враждебно Иеремия.
– Да нет, она сама еврейка, – говорит досадливо Натан.
– Почему она тогда российская, а не израильская?! – говорит Иеремия враждебно.
– Иеремия, ты просто псих, – говорит Натан.
– Все вы националисты одинаковы, – говорит он.
– Я не националист, я сионист, – говорит Иеремия.
– Ладно, – пытается говорить спокойно Натан.
– Книга называется «Зеленый шатер», – говорит он.
– Как же… зеленый это же цвет исламистов, – говорит Иеремия.
– Точно антисемитка мля, – говорит он.
– Да нет, она там деликатно опускает христиан, – говорит Натан.
– Деликатно?! – говорит Иеремия.
– Ну, какие тогда вопросы, – говорит.
– Она точно нас ненавидит, – говорит он.
Натан глядит в небо с молчаливым укором.
Потом мельком глядит на живот Иеремии. Видно, что он уже спокойнее относится к тому, что случилось ночью. Может, обознался, может, просто кровь на живот попала, написано на лице Натана. В конце концов, тот, кто убил примерно с полтысячи человек, в чудеса не верит.
– Кончай эту херню нести, – говорит он.
– Давай, валим его и уходим, – говорит он.
Отходит к краю полянки, поднимает сумку с оружием. Камера – с ветерком – стремительно возвращается к Иеремии и бомжу. Те выглядят как семейная пара с большим стажем брака перед расставанием. Еще они похожи на приятелей, решивших обсудить следующую встречу. Нам прямо-таки слышится»… в шесть часов вечера после войны у Чаши». Глаза бомжа крупно. Ветер. Развевается борода. Лицо Иеремии бесстрастно. Очень красивое лицо. Не хватает только длинных черных локонов, чтобы…
– Ну, прощай, папочка, – говорит вдруг очень тихо Иеремия, и на русском…
Нам внезапно становится близка и понятна легкая сумасшедшинка в его глазах.
Глаза бомжа широко-широко раскрываются… Отъезд камеры, – она отступает от жертвы вместе с Иеремией, – и мы видим, что бомж стоит с воткнутым в живот ножом, глядит вниз, потом в камеру, опускается на колени, потом на бок… Замирает в позе младенца…
На тело падают несколько сухих листиков. Потом еще и еще…
Начинает дуть сильный ветер.
***
Абсолютная темнота. Потом – светлое пятно. Мы приближаемся к нему, пока белый слабый свет не сменяется ярким и желтым.
Крупно – лица Натальи и Лоринкова, как у шахтеров, чумазые, на лицах свет желтый. Они в пещере. Перед ними – куча золота.
Слитки, россыпи, монеты, зубы, броши… Крупно – несколько предметов по очереди… есть и камни….
Само собой, свет дает не золото, которое вовсе не ярко-желтое, как в мультфильмах. Светится фонарь, который Лоринков нашел в углу и зажег. Потом он его гасит, но, к удивлению парочки, в пещере все равно достаточно светло. Это потому, что она не полностью подземная, а с выходами на поверхность (в таких живут колонии летучих мышей).