Пусть и ваши глаза увидят то, что видели когда-то мои: это тело в бинтах и повязках, вытянувшееся между колонок кровати; это посеревшее лицо, усыпанное темными точками; бороду, торчащую жалкими хохолками; кисть левой руки, скрытую под одеялом; горячечный взор, устремленный к небесной синеве и белоснежным горам среди оливковых рощ в проеме окна; тяжелый сладковатый запах, пропитавший ковры и пурпурные занавеси. Откуда-то слышны шаги. Древки копий ударяют об пол.
— Это они! — скрежещет голос короля.
Он вздыхает и отворачивается к стене. Сибилла разубрана в белые шелка и муслины. Но эта набожная смиренница обладает телом дьяволицы, умащенном ароматами и изнеженным удовольствиями. Она ведет за руку избранника своего сердца. Красавчик хорош собой и силен, улыбчив и кудряв, одет в голубое блио, вышитое серебром, — в свои цвета. Поддерживая друг друга в своем наступлении на короля, они обмениваются нежным взглядом, как заговорщики. Он же не может понять волнения их плоти, передающуюся от одного к другому дрожь возбуждения, предвкушение греховных удовольствий, что последуют за тем. Мученик остается на своем кресте.
— Прекрасный государь, мой брат, — начала Сибилла, поморгав ресницами, — я благодарю вас за то, что вы соблаговолили принять нас. Вот уже несколько недель, как я дожидаюсь этой милости. Вот Ги, тот, за кого я пойду замуж с вашего разрешения.
— Я ничего не обещал вам и ничего не решал.
Маленькое раскрашенное личико окаменело. Но заговорил Ги:
— Государь, я прибыл в Святую Землю с единственной целью — служить вам. Случай, сведший меня с принцессой и заставивший ее обратить на меня внимание, произошел помимо моей воли.
— Я не хотел обидеть вас, Лузиньян. Как человек я желаю вам только добра, но вопрос в том, женитесь ли вы на Сибилле?
— Так вы согласны? Наконец-то вы согласились!
— Отнюдь нет.
— Вас угнетает лихорадка или же вам доставляет удовольствие мучить меня, говоря то да, то нет? Вам, идеальному королю!
— Довольно, сестра! Красноречие излишне. Лузиньян, я обращаюсь только к вам. Известно ли вам, какая ноша ожидает вас, если вы возьмете в жены Сибиллу? Подумали ль вы об этом? Измерили все тяготы?
— Мне кажется, да.
— Вам кажется, но вы не уверены! Рано или поздно болезнь окончательно прикует меня к одру, отнимет у меня возможности, а, может быть, и желание править королевством! Рано или поздно она унесет меня! Тогда, от лица вашей жены, вам придется защищать королевство от Саладина. Вы будете непрерывно вести тяжелые бои и переходы. Чувствуете ли вы себя способным взвалить на свои плечи груз этой давящей ответственности? Способны ответить перед Историей за гибель королевства, если не выдержите? Сможете ли вы тогда оправдаться любовью, что питает к вам Сибилла?
— Клянусь Небом, я готов! Иначе, во благо королевства, я давно бы отбыл на Запад, убежав от чувства, в котором вы меня упрекаете.
— Я не упрекаю, я оплакиваю его. Народ осудит вас. Он скажет, что вашим возвышением вы обязаны бабьей прихоти, а не своим заслугам.
— Я заставлю замолчать клеветников.
— Ну а баронов, Ги де Лузиньян? Мне кажется, что вы топите правду в словах, чтобы не смотреть ей в глаза. Может быть, Сибилла, забыв свой титул и интересы государства, не желая слушать ничего, кроме своего возлюбленного сердца, внушила вам мысль о ваших непревзойденных талантах? Они все вымышлены, на мой взгляд!
Сибилла воскликнула резко и злобно:
— Что мне мой титул, мое наследство и государственные интересы, если их некому защищать?
— Но, дорогая Сибилла, я еще не умер. До сих пор мне удавалось защитить то, что вам так дорого, а также сдерживать натиск неверных, нравится вам это или нет.
— Да, изматывая себя и сокращая дни своей жизни!
— И не стыдно вам говорить такие вещи?
— Никогда еще ваше здоровье не было для меня столь драгоценно, как теперь.
— Да кто поверит этому?
— Ну, в конце концов, что предлагаю я в лице Ги де Лузиньяна? Необходимую поддержку! Не узурпатора, а верного наместника, желающего короне только блага, а вам — облегчения.
— Который с этого самого дня, — вступил Лузиньян, — клянется вам в полной и вечной покорности… клянется своей рыцарской честью!
— А! Ну, хорошо, сестра! Выходите за него, и пусть он сдержит свое слово, если сможет, по крайней мере.
— Что вы хотите этим сказать?
— Только то, как бы он не нарушил свою клятву под вашим влиянием.
— Любезный брат, как я хотела бы поцеловать вас в щеку, как делала я в нашем счастливом детстве…
— Не валяйте дурочку, у вас это плохо получается. Что у вас еще?
— Мой муж станет зятем короля. Он беден. Как поддержать ему это достоинство, как внушить уважение баронам, как содержать вооруженных людей?
— Вот-вот! Как купит он вам притирания, чтобы вымазывать вашу хитрую мордочку, эту мишуру и лохмотья, в которые вы рядитесь, забыв, что вы дочь и сестра короля, принцесса Иерусалима! Боже мой, кто освободит меня от этого двора, от этих вредных и блудливых тварей?!
— Государь…
— Оставьте меня! Оставьте меня, говорю вам! Вы же слышите? Вы добились моего согласия, так убирайтесь! Вы слишком ничтожны для меня… Подите, займитесь вашими ласками и любовными излияниями! Жало страсти уже подталкивает вас друг к другу. Ничего иного вам и не надо… О, Боже, Боже! Я жажду покоя и одиночества! И зачем мне жить: я сделаю — другие переделают… суета кругом…
23САЛАДИН
Страшные предчувствия угнетали его. Лихорадка возобновилась с новой силой, но стала перемежающейся. Мать его, старая кукла, воспользовалась этим, чтобы вырвать новые уступки для себя и завершить дело, успешно начатое ее дочерью. Она явилась в час, когда падали сумерки и умирающий вновь обретал покой, ибо страдания отступали.
— Сын мой, ваше благословение брака Сибиллы делает вам честь.
— Не знаю, но хочу сказать одно: оставьте меня.
— Оно делает вам честь, говорю я вам, и свидетельствует о вашем уме, ибо скоро принесет свои плоды.
— Надеюсь, что плоды эти не будут гнилы.
— Ну зачем этот мрачный тон, государь, зачем в вашем ответе звучат презрение и угроза? Ги де Лузиньян хорошего рода, известного прославленными рыцарями, по крайней мере во Французском королевстве. Ум его не слишком изощрен, но мы заменим ему его.
— Чего я и боюсь больше всего!
— То есть вы считаете вашу сестру неспособной управлять делами?
— В обычных условиях она могла бы быть королевой и с улыбочкой заправлять простаком, взятым ею себе в мужья. Но не забывайте, что Саладин ждет часа, что Запад пренебрежет своими обязательствами по отношению к нам, что предательство, беззаботность и беспорядок угрожают нам изнутри. Нужен сильный король, каким был мой отец Амори, а не разрушенный проказой принц вроде меня.
— Вы всех обвиняете, не замечая кругом ничего, кроме зла!
— Я обвиняю князей этого маленького разваливающегося королевства, его беспредельно хищных женщин, которые хотят управлять им через головы больных и глупцов… Господи, Господи Боже мой, где же Ты? Когда кончатся эти испытания?
— Не волнуйтесь так. Вы усилите вашу лихорадку… На все ваши обиды и подозрения я отвечу лишь нежностью, хоть вы и не любите меня больше… Я повторяю, Бодуэн, если бы мы были теми, кем вы нас считаете, мы собрали бы народ Иерусалима и объявили бы ему о вашем недуге. Церковь совершила бы над вами то, что требует ее безжалостный закон, и сейчас вы лежали бы не на королевском ложе, а в хижине заживо погребенного.
— А я повторяю вам, что народ любит меня больше, чем всех вас вместе взятых, невзирая на мое уродство и бинты прокаженного.
— Это доказывает то, что мы ничего не предпринимаем против вашей власти.
— Потому что вы ничего и не можете предпринять!
— Сын мой, я не сержусь на вас за эти слова. Это слова больного. Я заметила, что все ваши затмения и приступы гнева совпадают по времени с обострениями болезни. Эти прыщи разжигают в вас огонь ненависти.
— Замолчите!
— Огонь, пожирающий вашу плоть, опаляет также вашу душу и разум.
— Ложь!
— Уместна ли эта ссора между сыном и матерью в вашем положении, ответьте мне! Вы даже не дали мне сказать, зачем я пришла к вам.
— Хорошо, говорите!
— Все дело в Лузиньяне. Я не одобряю вашей позиции по отношению к нему. Несправедливо и неудобно лишать его возможности преуспеть и добиться уважения к себе.
— Достаточно с него и женитьбы!
— Вы должны испытать его.
— Отдав ему какие-то фьефы?
— Да, сын мой, дабы он жил в почете и имел возможность проявить себя, а мы могли бы понять, на что он способен.
— Я уже слышал эти благие рассуждения! Вы сговорились, чтобы донимать меня по отдельности. Но я не уступаю, матушка. Лузиньян останется всего лишь мужем Сибиллы, а та — женой Лузиньяна, до тех пор, пока я не умру!
— И так-то они должны готовиться царствовать?
Но под длительным напором он сдался. Лузиньян был введен во владение графствами Яффы и Аскалоне. Таким образом, без какого-либо труда и усилий, одной лишь обольстительностью Лузиньян добился того, что стал одним из владетельнейших князей королевства. И была наконец сыграна свадьба, столь нетерпеливо ожидаемая принцессой Сибиллой.
Бодуэн присутствовал лишь при начале церемонии, удалившись и с пира, и с праздника, великолепие которых было вызвано отнюдь не намерением бросить вызов Саладину, но единственно неосторожной беззаботностью. Сам я не присутствовал там, и передаю вам то, что узнал понаслышке, потому что в это время охрана короля была удвоена, и я строго проверял ее. Несколькими неделями раньше уже были задержаны трое подозрительных вооруженных лиц, бродивших по коридорам дворца. Они погибли прежде, нежели успели заговорить, отравленные или задушенные теми, кто их подослал. Рено, завоевавший расположение Лузиньяна, восседал за главным столом рядом с сенешалем де Куртенэ и принцессой Изабеллой. Не встал ли он на сторону молодого супруга, будущего Иерусалимского короля? Жанна же отказалась от прекрасных одежд и украшений, которые преподнес ей король: