вязать их воедино, в цепочку.
— А что говорит Михалыч?
— У него — похожая картина. Кажется, где-то в экстрасенсорике произошел сдвиг, не замеченный нами. Но что конкретно случилось — никто не знает. Заодно я хотел попросить тебя о двух вещах: во-первых, никому не говори о том, что слышал от меня и Карасева, и, во-вторых, если, несмотря на нашу защиту, в твоей квартире начнет что-нибудь необычное происходить — сразу звони. Ладно?
— Ладно, — согласился я, — но, надеюсь, ничего такого больше не будет.
— Я тоже надеюсь, — не совсем уверенно ответил доктор, и мы попрощались.
Сыскное агентство, выслушав представителя ассоциации экстрасенсов, против ожидания, не заломило астрономическую сумму, а предложило работать на «бартерной» основе, что вполне устроило обе стороны.
Буквально через пять дней удалось выяснить, что автомобиль, который нас интересовал, принадлежит малому предприятию «666». Далее дело приняло столь крутой оборот, что меня, вероятно, и вовсе решили не посвящать в подробности. На протяжении месяца Макаров и Карасев отвечали на мои вопросы обтекаемо; единственное, что я понял: в поиске и какой-то борьбе задействовано немало людей — от работников правоохранительных органов до специалистов в области нетрадиционной медицины.
Наверное, я так и забыл бы со временем о странном случае, приключившемся со мною, теткиной квартирой и вещами (тем более, что никаких «атак» более не предпринималось), если бы не обычный кошмарный сон. Впрочем, и сам по себе сон вряд ли запомнился мне столь отчетливо, если бы не одна его особенность: он был с продолжениями, как многосерийный фильм, и эта «серийность» заставляла тщательно запоминать увиденное накануне. Не каждую неделю случается подобное, и поэтому при случае я рассказал о сне Леониду Ивановичу. Обычно спокойный и невозмутимый, Макаров ни с того, ни с сего разволновался.
— В этом надо разобраться, это — новая плоскость, — забарабанил он пальцами по столу, — впрочем, мне же никто не поверит… Обратный информационно-энергетический поток… Или — феномен вещего сна? Слушай, ты вещие сны раньше видел? Ну, которые потом сбывались?
— Видел… кажется. Перед смертью отца приснилось, что у меня разрушились зубы.
— Нет, это — толковательные сны, а я спрашиваю о таких, какой пересказал сейчас.
— Но ведь это же — кошмар, фантасмагория, при чем тут — вещий, не вещий?
— Да при том, что все как раз и было почти так, как тебе приснилось — кроме некоторых эмоциональных красок. И — практически в те же самые дни. Понимаешь, что это значит?
— Нет, — искренне признался я.
— Я пока тоже не совсем понимаю. Но если ты действительно не знал о том, что делали «666», милиция и наша ассоциация…
— Откуда же мне было знать?! — возмутился я. — Можно подумать, что мне кто-нибудь что-нибудь говорил!
— Тем более. Если не знал, то получается, что ты — приемник, который по непонятным мне каналам получал видеоинформацию из нескольких мест сразу…
— Ты хочешь сказать, что и лаборатория существовала в натуре? — изумился я.
— Д-да, — с трудом вытолкнул из себя Макаров, — и пока еще существует, за ней ведется наблюдение. Но — никому ни слова, надеюсь, ты понимаешь, насколько это и важно, и опасно.
— Понимаю, — кивнул я головой, — но ведь этого же не может быть!
В ответ Макаров лишь вздохнул и пожал плечами. Он молчал долго — уже и чай был выпит, и сигарета выкурена. Его подолгу останавливавшийся взгляд выдавал сосредоточенную работу мысли. Вдруг его лицо снова обрело подвижность.
— Ты давно звонил Эдварду? — спросил он живо.
— Дней пять назад.
— До твоих снов или после?
— Не помню. Наверное, до них.
— Позвони сейчас же и узнай, не снилось ли и ему нечто подобное.
— Ты опять об этой мистике?
— Это не мистика, не мистика!.. Пожалуйста, позвони сейчас же! — с несвойственной Макарову нервозностью настойчиво требовал он. — Это вовсе не мистика…
— Хорошо, хорошо, я уже набираю номер, только не волнуйся так.
Телефон Эдварда не отвечал. Глядя на помрачневшее лицо Леонида Ивановича, я мучительно размышлял, где может быть приятель. Мною тоже овладело неясное беспокойство, будто от того, снилось бывшему однокласснику нечто подобное, или не снилось, что-то зависело.
Наконец, листая адресную книжку, наткнулся на номер телефона родителей покойной Ларисы. Ее мать, пожурив меня за то, что я не звонил им целую неделю, сказала, что Эдварда вероятнее всего сейчас найти в фотолаборатории, где он делает последние портреты жены.
Трубку долго никто не брал. Наконец послышался недовольный голос. Эдвард всегда раздражался, когда его отрывали от работы, и это раздражение заставляло меня внутренне сжиматься.
— Эдвард, мне надо с тобой поговорить.
— Срочно? У меня — проявка, я сам позвоню. Ты дома?
— Да. Через сколько минут ждать?
— Откуда я знаю, как все пойдет?!
«Сейчас он сорвется, — подумал я, уловив знакомое раздражение в его голосе, — надо заканчивать».
— Эдик, давай так: мы через час будем у твоей лаборатории в сквере.
— Мы — это кто?
— Я и врач, у него к тебе дело.
— Ладно, через час в сквере.
Положив трубку, я почувствовал такое утомление, что захотелось громко «уффнуть» и стереть несуществующий пот со лба. Забыл даже о присутствии Макарова и потому удивленно обернулся на его голос:
— Надо ехать? Значит — поехали. Ты даже не представляешь, насколько это важно, если он видел хоть нечто, похожее на то, что приснилось тебе!
В метро я еще раз вспомнил недавний сон.
…Желтый двухэтажный особняк на окраине города. Ночь. Дождь. С двух сторон к дому примыкает лес. Я — в этом страшном черном ночном лесу, под дождем — в мокрой одежде, со слипшимися волосами; струи воды текут по лицу, мешая смотреть. Но меня неодолимо влечет к этому дому, к окну, из которого исходит странный переливающийся многоцветьем свет: словно его заперли в комнате, и он мечется, не зная, как вырваться на свободу и раствориться, растаять, слиться с воздухом.
Оглядываюсь по сторонам, как боящийся слежки вор, осторожно приближаюсь к окну, опасаясь наступить на сучья, хотя в ропоте дождя и шелесте листьев все равно никто не услышит легкого хруста.
В огромной круглой комнате — только стол посередине — тоже круглый и вокруг него — шесть стульев. Из сидящих за столом узнаю двоих — Татьяну Львовну и юношу, который был на похоронах Ларисы. Но откуда же свет? В комнате — ни люстры, ни торшеров, ни свечей.
Ах, так это и не свет вовсе — это летающие по комнате многочисленные гладкие шарики: почти как теннисные, но очень маленькие, и внутри каждого — какая-то искорка. Приближаясь к сидящим за столом людям, они на мгновенье застывали, а потом вдруг резко поглощались каким-то необычным тонким черным шлейфом, окутывавшем каждого, и тонули в этом шлейфе.
Несмотря на шум дождя и двойные оконные стекла я отчетливо слышал каждый звук.
— Сегодня маленький юбилей нашей фирмы, — звонким голосом говорила Татьяна Львовна, хотя в жизни у нее был совсем другой голос — писклявый и унылый. — И мы, кто ее замыслил и создал, — она развела руками, показывая на сидящих справа и слева от нее, — говоря о делах, одновременно и отпразднуем его. Пора закладывать традиции. Для начала прошу принять мой личный подарок для избранных, — ее руки снова распахнулись, взметнулись вверх, будто ее подарком была то ли эта комната, то ли воздух в ней.
«Откуда в ней столько бодрости, в этой ноющей рохле?» — думал я, прижимаясь к стеклу лбом.
— Теперь вы сами оценили, какое полезное дело мы делаем, — продолжал звенеть ее голос, — помогая людям обрести утраченное. Тем, конечно, кто в состоянии оплатить наши услуги. Но ведь за все надо платить, верно?
Чем меньше шариков оставалось в комнате, тем более налитыми становились люди, лица румянились, глаза блестели. Шлейф вокруг каждого становился более сочным и толстым, а свет в комнате — мертвенно бледным, неживым. Присмотревшись, я увидел, что исходит он все из тех же шариков, но — пустых, как шелуха; из них изъяли, вынули красивые искорки, и теперь оболочки лениво плавали в воздухе.
— Любой юбилей, — прежде всего подведение итогов, — иглами впивался в уши голос Татьяны Львовны. — Поэтому сейчас — небольшое сообщение Юрия Вольфовича.
…— Мы где выходим-то? — взял кто-то меня за локоть. Наверное, я слишком сильно дернулся или отпрянул. Макаров даже испугался такой реакции. — Что с тобой? Задумался о чем-то? Извини. Мы не проедем?
Было видно, что ему крайне не терпится не столько поговорить с Эдвардом, сколько услышать лишь одно слово: «Да» или «Нет».
— Да не волнуйся ты, — выдохнул я, с трудом соображая, что это — вагон метро, а не лес, — до Тверской ехать.
Отвлеченный Макаровым, я, вероятно, разорвал какую-то эмоциональную ниточку, связывавшую меня с былым сном, и, пытаясь снова найти ускользающий кончик, стал вспоминать доклад того, чье лицо запомнил еще с Ларисиных похорон и кто оказался Юрием Вольфовичем. То, что он говорил, даже во сне с трудом укладывалось в моей голове. Оказывается, именно он и был изобретателем прибора, на основе которого образовалась фирма «666». Прибор выполнял роль механического вампира, то есть разрывал чужое биополе и выкачивал из человека энергию, конденсируя ее в себе.
Добро и зло… Неужели они — извечны, и борьба их бесконечна? И на каждого светлого гения обязательно приходится гений тьмы? Только светлые — на виду, а эти… Сколько их? Может, гораздо больше, чем можно и предположить? Юрий Вольфович едва ли не еженедельно усовершенствовал свои приборы. Теперь они работали уже без лазерного луча, могли воздействовать на человека сквозь стены, на большом расстоянии. Задумав поставить дело на поток, он стал искать помощников — так и появилась «666».
Освободив голову от организаторских обязанностей, Юрий Вольфович нашел возможность извлекать из конденсаторов уворованную энергию и направленно передавать ее другим людям. Это и стало фундаментом фирмы. В ход пошла даже положительная аура вещей.