И только «хозяин» успел внести в дом большую кастрюлю с кашей, как хлынул ливень.
Это было настоящее буйство природных сил! Расположенный на открытой всем ветрам, лишенной растительности вершине холма, приют «Перелесок» содрогался от урагана. Скрипели и трещали бревенчатые стены, дико выла печная труба, звенели стекла, с грохотом хлопала входная дверь, на которой сорвался крючок. Молнии одна за другой ударяли в землю перед домом, ужасающие раскаты грома сливались с грохотом водяных потоков, обрушившихся с черных небес на ничем не защищенную землю…
Ку стояла возле маленького окошка, в щели которого врывался прохладный, пропитанный озоном воздух. Она то и дело зажмуривалась, ей казалось, что вот сейчас, сейчас строение рухнет, и всю застоявшуюся десятилетиями вонь, копоть, блох, клопов, грязные тюфяки и тюремные нары, винный перегар и гнусную матерную брань — все это унесет мощным потоком в какую-то черную бездну, из которой никто еще не возвращался…
И тут она увидела его! Он стоял посреди двора, в футболке с короткими рукавами, подставив лицо ливневым потокам. Вокруг него били в землю молнии, и в их призрачных отсветах лицо его казалось жутко-прекрасным. Он хохотал при каждом раскате грома, он сам был частью этой взбесившейся стихии — и он был ее центром, ее источником, ее пульсом!
Все, кто стоял в прихожей возле окон, онемели от страха. Ведь молнии ударяли в полуметре от его ног!.. Этот человек явно сошел с ума. В любую минуту он мог превратиться в обугленный труп!
Ку зажмурилась, будучи совершенно уверенной в том, что следующая молния ударит в белокурый затылок безумца. И в его хохоте, и в выражении его тонкого, бледного лица было что-то дьявольское!
Петер Майер…
Гроза внезапно прекратилась. Ни дождя, ни ветра, ни отзвуков грома — ничего.
Удовлетворенно вдохнув насыщенный озоном воздух, промокший насквозь Петер Майер вошел в дом. Все молча расступились перед ним, и он, не обращая внимания на стекавшую с него на пол воду, направился в комнату для инструктора.
Но когда он проходил мимо Ку, взгляды их встретились — да, это был тот самый пастух с Синевира! — и на этот раз мгновение это было чуть более долгим, в его синих, странного разреза глазах было столько жара, что у Ку даже дух перехватило. Пастух, Андраш, Петер Майер… В растерянности Ку молча смотрела, как он исчез за узкой бревенчатой дверью.
Ку продолжала стоять у окна. Все постепенно расходились спать. Сестры Ли-Ли и Фео сидели в столовой, на тянущейся вдоль стола скамье, и пытались читать. Несколько пожилых женщин, оказавшихся в группе туристов, тоже сидели за столом и вязали.
Ку была взбудоражена и растеряна. У нее не было никаких сомнений в том, что этот Петер Майер и пастух с Синевира — один и тот же человек. Взгляд этих диких синих глаз ни с чем невозможно было спутать! Что же касается Андраша, то… Наверняка здесь была какая-то ошибка. Но не это было для нее теперь главным. К своему ужасу и изумлению она обнаружила, что этот самый Петер Майер — или как там его звали — был ей вовсе не безразличен! Всматриваясь в свой внутренний, душевный пейзаж, Ку со страхом заметила, что не ощущает в себе абсолютно никаких препятствий для сближения с ним. Она не знала о нем абсолютно ничего и в то же время знала о нем нечто такое, чего было достаточно для полной и окончательной гибели ее прежних моральных устоев. Все, чему ее учили столько лет, все те навыки воспитания, которые ей прививали, все это казалось ей теперь пустой детской забавой в сравнением с тем знанием (знанием чего?), которое, как она была уверена, нес в себе этот незнакомец. В его дьявольских взглядах, в чертах его тонкого, выразительного лица, в каждом его движении ощущалось присутствие более глубокой, более совершенной реальности, чем та, что была у всех на виду. В этом Петере Майере было столько жизни, что Ку просто не знала, как определить свое отношение к этому: восхищение, страх, любопытство… Самой себе она казалась в сравнении с ним полным ничтожеством. Ее честно заработанное, куцее звание магистра физики, ее добросовестное пятилетнее сиденье в университетских лабораториях, где ей на протяжении всех этих лет внушали убежденность в том, что природа должна подчиняться каким-то законам… И вот теперь она ощущала в себе нечто такое, что противоречило всей ее предыдущей жизни. В каких-то темных, безмолвных глубинах ее души приоткрылись неведомые клапаны, и под ними оказалась не пустота, а слабый, робкий, мерцающий свет. И этот свет требовал для своего существования свободы.
Прислонившись плечом к бревенчатой стене, Ку стояла у окна и смотрела на звездное небо. Никаких облаков, никаких следов недавнего ненастья. Она и раньше предполагала, что в мире есть красота. Теперь она это знала.
Открыв дверь, Ку высунулась наружу. Ночь в горах! Бездна звезд! Торжественная тишина… Ночь, предназначенная для таинств и исповедей. И Ку почувствовала, как в ней растет безмерная, безумная тоска. Тоска о дважды пережитых ею мгновеньях. Отчаянная, болезненная тоска. Ку поняла, что дважды пережила то, что можно было назвать мигом истины, и была уже не в силах нести в себе груз того особого знания, которое теперь стало для нее реальным фактом. И Ку знала, что все критерии здравого смысла просто унизительны для оценки этого открывшегося ей знания.
Неспеша, как это делает человек, абсолютно уверенный в своей правоте, она повернулась и направилась прямо к двери, ведущей в комнату инструктора. В столовой не было ни души, из обеих спален доносился храп и приглушенные шорохи. Замерев на миг у двери, Ку постучала.
— Да, — уверенно ответил за дверью хрипловатый голос.
Она вошла.
Петер Майер лежал в постели, накрывшись таким же, как и у всех, «тюремным» одеялом. Увидев Ку, он тут же вскочил и сел.
— Это… ты?.. — удивленно и, как ей показалось, радостно спросил он.
Не зная, что ответить, Ку смущенно смотрела на его покрытые веснушками плечи, совершенно не загорелые, стройные ноги, узкие бедра…
— Садись сюда, — хлопнув ладонью по постели, сказал он, произнося русские слова с акцентом, как и все местные жители.
Не ощущая в себе никакого внутреннего сопротивления, Ку подошла и села рядом с ним. Смущенно опустив глаза, она все же заметила, что он без малейшего стеснения разглядывает ее — и улыбается! И только когда он взял ее за руку, она осмелилась украдкой посмотреть на него. На близком расстоянии лицо его не казалось красивым. В его лице было что-то ассиметричное, резкое, злодейское. Рот был слишком большим, скулы — острыми, глаза — чуть раскосыми. Волосы у него были пепельного оттенка, так же и веснушки, сплошь покрывавшие лицо и плечи.
Рывком поднявшись с постели, Петер Майер шагнул к двери и запер ее на ключ.
Ку сидела молча, отчаянно пытаясь собраться с мыслями. «Что же я хотела ему сказать?..» — растерянно думала она.
— Как тебя зовут? — дружелюбно спросил он, снова садясь рядом с ней.
— Оля… — еле слышно ответила она, понимая, что ее появление в этой комнате выглядит весьма двусмысленно.
— Оля, — задумчиво повторил он, беря ее за руку, — какое хорошее имя! Тебе уже исполнилось восемнадцать, Оля?
Ку удивленно взглянула на него, но тут же поняла, почему он спросил это — и густо покраснела. «Нет, — в отчаянии подумала она, — я пришла сюда не для этого!.. Или… не только для этого!»
— Мне уже двадцать один, — сказала она и впервые смело посмотрела ему в лицо. Он тоже смотрел на нее. И это был своего рода поединок! Акт познания… Дикая, потусторонняя синева его взгляда. Серьезность и полная раскрепощенность. Бесстыдство. Чуткая настороженность.
— Это опасный возраст, — сказал он. — Возраст запечатления. Знаешь, как бывает у собак? Тот, к кому щенок привязывается в четыре месяца, и будет его настоящим хозяином — и он узнает этого человека в любом возрасте, в любой обстановке, и пойдет за ним, куда тот его позовет. У людей, имей в виду, то же самое!
Сказав это, Петер Майер хрипло расхохотался.
И в его смехе Ку послышалось злорадство.
— Ты хочешь здесь спать? — с усмешкой спросил он.
Он не сказал «со мной», он сказал «здесь» — и это успокоило и одновременно… разочаровало Ку. Будь Ку немного поопытнее, она повела бы себя иначе, не допустив, во всяком случае, никаких банальных сцен. Но Ку, проучившись пять лет в группе, где на двадцать семь парней приходилось всего три девушки, перестала относить себя к «противоположному» полу.
На вопрос Петера Майера она так и не ответила, и он истолковал это по-своему.
— Конечно, я понимаю, там грязно и много насекомых… — сказал он, как ей показалось, с издевкой.
Ку невольно покосилась на его постель. Здесь было постельное белье! И оно было достаточно чистым, но на середине простыни, под откинутым в сторону одеялом, красноречиво алели несколько капель крови. Ку смущенно отвернулась. Она тоже была девственницей…
— Хочешь, я скажу, как ты сейчас выглядишь? — насмешливо спросил он.
— И как же я выгляжу?.. — все еще мысленно видя перед собой капли крови на простыне, спросила она.
— Ты выглядишь так, словно тебя сейчас изнасилуют! — И он снова хрипло расхохотался. — Но если ты не хочешь спать здесь, — все так же насмешливо продолжал он, — мы можем сходить с тобой в ресторан «Три дуба»!
««Три дуба»? — с удивлением подумала Ку. — Тот самый ресторан, который не смогли найти те венгерки?»
— Или ты пойдешь спать на нары? — не унимался Петер Майер.
Медленно покачав головой, Ку исподлобья посмотрела на него и сказала:
— В тебе сидит большой черт, Майер.
Он усмехнулся, хотя взгляд его был серьезным, оделся, подошел к окну, открыл его и выпрыгнул во двор — и тут же протянул руки Ку.
— Давай, — негромко сказал он, — вылезай!
Быстро вскочив на подоконник, Ку села на корточки, и Петер Майер ловко ссадил ее на землю, успев при этом коснуться щекой ее щеки. И в этом легком, случайном прикосновении было столько скрытой чувственности! Ку совершенно растерялась. Истина происходящего стала обретать для нее все более и более угрожающие тона. Она готова была отправиться с