— В центр… — нехотя ответил он и решительно шагнул вперед, видимо, надеясь, что на этом наша прогулка закончится. Но я продолжала идти рядом с ним.
— Мне тоже в центр, — как ни в чем не бывало сказала я, подходя к нему почти вплотную.
Женя не стал со мной спорить. Он позволял мне идти с ним дальше!
Говорить нам, разумеется, было не о чем, но меня ужасно волновало его присутствие. Меня обдавало таким жаром и швыряло в такие ледяные бездны, что я шла, буквально не разбирая дороги. Его темные волосы были красиво подстрижены, мочки ушей порозовели от свежего апрельского ветра, его глаза казались в солнечном свете потемневшими от времени кусочками янтаря. И когда он смеялся — звучным, грудным смехом, останавливаясь и немного запрокидывая голову назад, в моих почти бесцветных глазах — я это точно знала! — вспыхивало холодное пламя, не предвещавшее ничего хорошего. Мне хотелось обладать этой красотой, овладеть ею, присвоить ее себе!
Внезапно Женя остановился и, не сказав мне ни слова, даже не взглянув на меня, свернул в сторону и быстро, не оглядываясь, пошел прочь. Ошеломленная, я некоторое время стояла посреди тротуара, глядя ему вслед, но не решаясь на этот раз следовать за ним. Я поняла, что он презирает меня — презирает всем своим мужским существом, презирает меня как долговязую дурнушку, бесстыдно волочащуюся за ним, презирает меня как человека, лишенного элементарной гордости. Он попросту отшвырнул меня как какую-то скомканную бумажку или валявшийся под ногами окурок!
Во мне стремительно нарастал гнев, и я хорошо знала, к чему это приводит. Продолжая стоять посреди тротуара, не обращая внимания на оглядывающихся на меня прохожих, я старалась взять себя в руки. И мне это удалось. Глубоко вздохнув, я посмотрела в ту сторону, куда ушел Женя, и увидела его высокую фигуру на другой стороне улицы, возле одной из пятиэтажных «хрущевок».
В этом доме жила Лена.
Немного помедлив, я перешла через дорогу и скрылась в арке ворот. Пройдя через двор, я метнулась к крайнему подъезду, куда только что вошел Женя, неслышно открыла и закрыла дверь, крадучись поднялась по ступеням. Лена жила на пятом этаже.
Я была с ней знакома и однажды даже приходила к ней домой, но дальше этого дело не пошло, мы были с ней совершенно разные.
В отличие от меня, Лена прочно стояла на земле и никогда не сомневалась в том, что ее жизнь должна быть счастливой и благополучной. На это были, разумеется, свои основания. Отец Лены был деканом самого престижного в университете, юридического, факультета, и сама Лена училась там же. У нее были еще более темные, чем у Жени, глаза, орлиной формы нос, маленький, яркий рот, коротко остриженные черные, слегка вьющиеся волосы, развитая грудь, женственные бедра. Лена была создана для дома, кухни, выращивания детей, уюта и всевозможных благ. Ее отношения с Женей Южаниным обещали быть серьезными.
Лена жила в однокомнатной «хрущевке», подаренной ей родителями, у которых была роскошная двухуровневая квартира в другом конце города. Вернее, Лена жила с родителями и только приходила «к себе» по мере надобности.
Неслышно, словно выслеживающая мышь кошка, я поднялась на четвертый этаж и остановилась, услышав наверху голоса. Скорее всего, у Лены в квартире кто-то был, поэтому они с Женей разговаривали вполголоса на лестничной площадке. И я без труда слышала все, о чем они говорили. Я даже слышала их шепот и поцелуи, слышала их счастливый смех…
В моих бледно-зеленых глазах снова загорелось холодное, зловещее пламя. Я желала этим двоим зла! Я страстно и исступленно желала им зла! Мне хотелось измучить, изранить, искромсать их, заставить их здоровые, нормальные души обливаться кровью, заставить их пережить то, что переживала сейчас я, прислонившись к холодной, грязной стене.
Они договаривались о свидании; в десять вечера Женя должен был прийти к ней в ее «хрущевку»…
Что ж, пусть приходит! Но только не в ее «хрущевку». Он придет совсем в другое место.
И когда я неслышно спускалась по лестнице, внутри меня клокотал и рвался наружу злорадный смех.
И Женя Южанин пришел! В назначенный час, в назначенное — мной! — место.
Около десяти, когда все уже ложились спать и больничные коридоры пустели, я спустилась на первый этаж и направилась в другое крыло здания, где находилась флюростанция.
Такое идиотское название — флюростанция! Здесь делают рентгеновские снимки всем претендентам на больничную койку. Рядом с флюростанцией находится дезинфекционная станция, где продают всевозможную отраву для крыс, мышей и тараканов. Мне всегда нравились такие старомодно-милые заведения. Флюростанция — это небольшой закуток, состоящий из прихожей, в которой умещается одна-единственная кушетка, и собственно рентгеновского кабинета. Рентгеновский кабинет каждый вечер запирается, зато в прихожей можно делать все, что угодно. Если сюда, к примеру, зайдет с улицы какой-то бомж, чтобы переночевать, его никто не заметит. Это не самое плохое место для любовных свиданий.
Усмехнувшись про себя, я толкнула дверь, вошла и села на жесткую, еще сталинских времен кушетку, ожидая прихода Жени Южанина.
Он пришел ровно в десять, и это меня обрадовало: мне нравится в людях точность. Глядя на него, я с удовлетворением отметила, как ровно и спокойно бьется мое сердце.
Женя Южанин был теперь в моей власти.
Вид у Жени был растерянный и испуганный, тонкие пальцы судорожно сжимали завернутые в целлофан розы. Эти розы предназначались мне. Женя явился на любовное свидание.
На мне был цветастый, самой идиотской расцветки больничный халат, из-под которого вылезал край мятой ночной рубашки, на ногах у меня были заштопанные во многих местах шерстяные носки и стоптанные домашние тапочки, волосы были немытыми, от меня пахло больницей. Какое это имело теперь значение?
К своему удивлению, я не испытывала теперь к Жене Южанину никакой нежности. Но меня неудержимо влекло к нему.
Положив на край кушетки цветы, он сел возле меня и взял меня за руки. Мои ладони были ледяными. Его бархатистый, теплый взгляд скользнул по моей плоской груди, торчащей из воротника халата тощей шее, поднялся с моим бесцветным губам, встретился с моим взглядом. Отстранившись от него, я встала и закрыла дверь ножкой стула. Теперь нам никто не мог помешать. Снова сев на кушетку, я расстегнула молнию его куртки, помогла ему раздеться. Все это я проделала так ловко, будто всю жизнь только этим и занималась.
Без слов — да и о чем мы могли с ним теперь говорить?! — Женя склонился надо мной. Никогда до этого я не ласкала мужчину, но то, что я делала теперь… моя страсть напоминала порыв безумной ярости. И Женя Южанин, о котором мечтали десятки университетских девушек, теперь выл и стонал от дьявольского наслаждения.
Я получила то, что мог мне дать обычный, нормальный мужчина. Женя Южанин вполне годился для этого.
Внезапно силы покинули меня, и я ничего не могла с этим поделать. Сев на кушетку, я набросила на себя халат, стыдливо прикрываясь.
Женя тоже сел, уставившись на меня ничего не понимающим взглядом.
— Как ты… оказалась здесь?.. — настороженно и подозрительно спросил он. — И почему… я здесь?
Я молчала, отвернувшись от него. Сказать ему, что я ведьма?
Внезапно он вцепился рукой в мое плечо. Мне стало больно, и я повернулась к нему. Красивое лицо Жени было искажено ненавистью.
— Ты заманила меня сюда! Ты заставила меня сделать это! Ты… — он не находил больше слов. Закрыв ладонями лицо, он, к моему изумлению, зарыдал. Будто это не он меня, а я его лишила невинности! Впрочем, это могла быть просто истерика после большого напряжения чувств. Что касается меня, то впервые в жизни я испытала ощущение телесной сытости. Его переживания меня совершенно не интересовали. Мне хотелось спать. Судорожно натянув на себя одежду, Женя Южанин сел на край кушетки, взял меня одной рукой за подбородок и медленно повернул к себе мое бледное от усталости лицо. Некоторое время он молча смотрел мне в глаза, потом ударил со всей силы по щеке, наотмашь, как бьют смертельно ненавистных врагов. Струйка крови быстро потекла с моей разбитой губы по подбородку, на воротник халата…
— Ударь еще, — негромко сказала я, в упор глядя на него.
И Женя ударил. Еще и еще раз… Он бил меня до тех пор, пока не устал… И когда он поднял ногу, чтобы ударить меня, лежащую на грязном полу, в грудь, в живот, в лицо, я произнесла глухим, далеким, совершенно незнакомым мне голосом:
— Хватит.
Он замер с поднятой ногой, обутой в «крутой» ботинок.
— Что ты сказала? — с угрозой спросил он. — Повтори, мразь!
— Хватит, — повторила я, ощущая в себе тайную радость разрушительного гнева.
Я сидела на полу, избитая и окровавленная, а Женя Южанин возвышался надо мной, уже обретя обычную уверенность в себе.
— Тварь, — сказал он и плюнул. Его плевок пришелся мне на руку. Молча вытерев окровавленную и оплеванную ладонь о край халата, я тихо сказала:
— Когда в следующий раз ты будешь возвращаться от Лены, я не стану помогать тебе…
Презрительно сплюнув на пол, он вышел.
Зачем я сказала ему эти злые слова, смысла которых он все равно не понял?
Хорошо, что в прихожей флюростанции есть умывальник. Смыв с себя кровь и посидев еще немного на кушетке, я поднялась на третий этаж в свою палату. В коридоре было темно, только на посту дежурной медсестры горела настольная лампа с матовым абажуром. Я тихо вошла в палату и легла. Меня слегка лихорадило, но я знала, что к утру все пройдет, от синяков и ссадин не останется и следа…
Я странствую по этому городу, до краев переполненному весной и несбыточными иллюзиями. Серое апрельское небо, торопливые снегопады, внезапно сменяемые солнечным буйством, теплые дожди, сбивчиво шепчущие о первом весеннем, горьковатом меде…
Я увидела Юшку в переполненном трамвае. Я сразу дала ей это имя — и оно очень подходило ей.