Макошь всплеснула руками:
– Да, воистину, ты добра и великодушна, так интересуешься мной. Право слово, тронута. – Катя и ребята, замершие за ее троном, переглянулись. – Твоими молитвами я здорова, царица.
Макошь замолчала. Игривая улыбка медленно таяла на ее лице, глаза приобрели жесткость, а в голосе появились металлические нотки, от которых даже у Кати пробежали мурашки по спине.
– Да только не надоело ли тебе, царица, дурака валять? – поинтересовалась Макошь. – Негоже тебе примерять на себя шутовской наряд.
– С тебя пример беру, – в том же тоне парировала Мара. Она распрямила плечи, гордо вскинула голову: – Чего явилась, сказывай!
Мирослава рассеянно постучала пальцами по резному подлокотнику, выбив из него сноп ярко-синих искр.
– Ты созвала судилище, я и явилась… – сдержанно отозвалась она.
Катя взглянула на Ярушку. Васильково-синие глаза подруги горели, на щеках алел румянец. Она словно губка впитывала каждое движение, каждый взгляд Макоши; приоткрыв рот, следила за каждым ее движением.
Мара откинулась на спинку трона. Посмотрела холодно на притихших подростков.
– Созвала, – кивнула она, сверкнув глазами. – Право имею.
– …А еще расправу учинить решила без суда и следствия. – Голос Мирославы стал тише и жестче одновременно.
– Не пойму, тебе-то какое до того дело? – Мара поморщилась, погладила лежавший на коленях клинок.
– А такое, – громоподобно разразилась Макошь, – что под твое судилище незаконное подпала моя кровь и моя плоть.
Мара отмахнулась:
– Твою дочь я давно отпустила. Я думала, она уже на пути домой. Ан нет, сама ко мне в гости пожаловала, да еще и друзей притащила. Шум тут у меня подняли… Прислужников моих побеспокоили. По покоям моим шастали… Тревожусь, не украли ли чего, кроме ножика вот этого…
Катя вспыхнула:
– Да как ты смеешь!
– Ничего мы не трогали, – отчетливо проговорил Истр, – а нож ты сама непонятно где обронила, царица.
Мара даже бровью не повела, будто и не услышала его, и продолжила язвительно:
– …Так что кровинушку твою никто не обижает.
Мара выглядела очень довольной собой: удачно получилось, в самом деле, что эта глупая девчонка сбежала из подвала. Сейчас бы конфуз вышел: мамаша за ней явилась, а та в подвале замерзла.
Мирослава устало вздохнула, расправила еще раз складки платья и медленно поднялась. Трон в одно мгновение снова приобрел прозрачность, растаяв в лунном сиянии, сопровождавшем царицу.
– Ну, раз все так хорошо разрешилось, – проговорила Макошь, – тогда на том и порешим, родных своих я забираю.
Бело-голубые лучи, исходившие из Катиного посоха, гигантскими щупальцами взмыли к сводчатому потолку, подхватив Катю, Аякчаану, Могиню, Ярославу, Енисею с отцом и Олеба с Истром. Один луч скользнул над головами Теней, выхватив из-за колонны Ирмину, подбросил ее и стал также затягивать внутрь посоха, как в огромный портал.
– Стой! – завопила вдруг Мара. Макошь остановилась, полуобернувшись к ней. – Ты сказала, что забираешь дочь, и я не была против, но все эти люди должны остаться! Особенно она. – Царица ткнула пальцем в Ирмину. – Она преступница!
Мирослава мельком взглянула на ведьму:
– К моей дочери и ее друзьям у тебя вопросов нет? Надеюсь, ты понимаешь, что в Кате, Ярославе и Могине течет моя кровь, а значит, они не могут остаться у тебя. Остальные тоже уйдут – они поступили в соответствии с Законом. Они ведь вернули тебе то, что ты искала? Копьё у тебя? – Мара медленно кивнула в ответ, дотронувшись еще раз до мутноголубого каменного лезвия. – Что насчет ведьмы Ирмины, она нарушила законы рода, родом будет и судима, и наказана. Таков Закон. Или ты забыла, царица?
– Каким родом? – не поняла Мара.
Мирослава смотрела строго.
– Моим родом. В ведьме Ирмине тоже течет моя кровь. Закон велит ее забрать, чтобы предать суду. Тебе придется подчиниться, Мара. Я и так иду навстречу тебе и закрываю глаза, что в мире людей ты «забываешь» такие опасные вещицы, как копьё.
У Мары округлились глаза, рот приоткрылся от растерянности и смятения.
– Ты оправдываться меня заставляешь?! Оно потерялось в день Большого перехода…
Она замолчала, не зная, что еще возразить. Макошь кивнула:
– Значит, договорились…
Голос Мирославы вновь стал холодно-металлическим, а пространство тронного зала наполнилось электрическим гулом. Взмахнув руками, она в одно мгновение скрутила длинные лунно-белые щупальца, удерживавшие Ирмину, Могиню, Велимудра и ребят, нити с шумом втянулись внутрь посоха, увлекая за собой всю компанию.
Десять полупрозрачных Теней, могучих и прекрасных, подались вперед, взмахнули руками на прощание. Велимудр до последней секунды не спускал глаз с сыновей.
– Простите, дети мои, что не смог защитить вас! Не уберег, – стонал он.
Тени, подлетев к нему, прошептали:
– Прости, что оставили тебя, отче…
Катя, исчезая из тронной залы, тоже искала глазами Антона – что стало с ним? Догадка… Нет, призрак надежды и невероятная возможность, стечение обстоятельств. Антон был неподвластен Маре и потому пришел на помощь. Он отличался от сыновей Велимудра. Он упоминал, что все еще испытывает боль и не может спуститься в те слои навьего мира, в которых обитают души усопших.
До нее донеся чей-то плач и горестные слова: «Сын неделями дома не появляется, не знаю даже, чем живет. А сейчас и вовсе пропал. Помоги, Милостивая! Упроси Господа вернуть мне сына…»
Мольба, волей случая оказавшаяся в ее, Катиных, руках. Голос блуждал между колонн, словно искал выхода. Катя поняла, что это голос женщины по имени Магда (Антон ей рассказал, что так зовут его маму), представила ее светлые глаза (отчего-то ей казалось, что у нее непременно должны быть именно светлые, чуть удивленные глаза) и большие солнечные часы рядом с ней, доверху наполненные золотым песком.
Она не может возвращать к жизни усопших, но, если Антон все-таки жив, она исполнит мольбу его матери и вернет его. Во имя того, как он сейчас сражался за них.
Золотые лучи, окутавшие Катю, согрели ее, почти забрав чувство обиды и горечь.
А самая младшая из присутствующих, Аякчаана, даже исчезая вслед за Катей, с сожалением смотрела на заветное копьё, лежавшее на белоснежном бархате Мариного платья, с замиранием сердца представляя, что будет, если она навсегда застрянет в этом странном мире. Мире, в котором ей не место.
Золотые лучи, собравшись в упругую спираль, с гулом втянулись внутрь посоха.
В последнем его луче растаяла и сама Мирослава.
– Волхва оставь! – крикнула ей вдогонку Мара, но та ее уже не слышала.
Царица ночи в сердцах порывисто встала и всплеснула руками.
Кинжал, покоившийся на ее коленях, полыхнул ярким, бело-лунным узором, заискрился, ловя каменным лезвием исчезающий свет посоха, соскользнул с колен и, не долетев до пола, растаял в воздухе.
– Вы умом тронулись? – не унималась царица Макошь.
Солнце яркими лучами освещало просторное помещение, в котором они все вместе оказались по возвращении из тронного зала Мары.
Изумрудно-зеленые ковры со сложным и ярким узором украшали стены и пол. Через огромное круглое окно виднелась утопающая в зелени равнина, а за ней – поблескивающая лазурью река, уносившая свои воды за горизонт. Легкие облака в небе, словно тонкая фата невесты, бросали невесомые тени на долину.
Ребята, Могиня, волхв Велимудр стояли перед ней, виновато опустив глаза и разглядывая диковинный орнамент на круглом шелковом ковре: медленно, повинуясь солнечному свету, лившемуся из окна, на нем расцветал бутон сказочного цветка. Перламутровые лепестки с нежно-персиковыми прожилками, острые «хвостики» на концах. Капли росы в углублениях. Стебель вился по центральной части ковра, укладывался затейливым узором. Ярослава и Катя тайком переглянулись. Ярушка изогнула бровь и указала взглядом на распускающийся у них на глазах бутон.
За их спинами, заложив руки за спину, прохаживался Берендей. Мирослава глянула на него, встала напротив:
– Тебя, кстати, это тоже касается!
Берендей застыл, нарочито обиженно вытаращил глаза:
– Меня? Кто бы вам сказал, где Доля, если б не я?
Мирослава смотрела сердито:
– Ты виноват в первую очередь! – Она выставила вперед указательный палец. – Ты как мог допустить их возвращение к Маре?
Парень нахмурился.
– Как будто я что-то мог сделать? – пробурчал он, встав рядом с Катей.
Та радостно смотрела на маму.
Ей очень шло длинное платье из белоснежной парчи простого прямого кроя. Золотистые волосы были убраны в сложную прическу. В ушах поблескивали крупные жемчужины.
Настоящая царица.
Кажется, все это время Катя не верила, что ее мама на самом деле не обычный человек. Магия и волшба, с которой она сталкивалась последние дни, древние проклятия и артефакты, оживающие ножи и говорящие камни, Сила и новые знания, с нею связанные, казались ей сном, игрой. Реальность происходящего осознавалась только сейчас: когда до матери, облаченной в царское платье, – руку протянуть, когда за окном – невиданный пейзаж, а ковер под ногами расцветает узорами, будто живой.
И вместе с реальностью происходящего неотвратимо наваливалось понимание, что никогда уже не будет тихих вечеров с мамой, ароматного чая на крохотной кухне в Красноярске, болтовни ни о чем. Все, к чему она привыкла, растаяло как мираж. Как предрассветный туман – так, кажется, говорила Могиня. Исчезло в одночасье и не вернется никогда.
Хоть и давно поняла это Катя Мирошкина, но сполна почувствовала это только что. Вот прямо сейчас.
Гнев царей так же опасен, как гнев богов. Тем более когда речь идет об одном и том же лице. Катя втянула шею под пристальным взглядом матери, подавила тяжелый вздох, отвела глаза.
Ярушка, красная от волнения, низко опустила голову и, закусив губу, виновато слушала упреки царицы. Временами она глубоко вздыхала, поглядывая на бабушку.