— Входи, входи, командир! — такими словами встретил Саньку Григорий Григорьевич.— Докладывай, юный разведчик, интересно ли прошло занятие?
Меткая Рука рот открыл от удивления.
«И до чего же здорово работает наша контрразведка! — с восторгом подумал он.— Только-только организовали кружок юных разведчиков, а отцу уже все известно!»
— Чего хлопаешь глазами? — рассмеялся старший Подзоров.— Понимаю, мы удивлены, ломаем голову: откуда вдруг чекистам стала известна военная тайна мальчишек, не так ли?
— Так…— Санька даже дышать перестал от захлестнувшей его новой волны удивления.
— Ха, а еще командир юных разведчиков! А того и не знаешь, что отец твой и твой наставник СИМ — так вы, кажется, зовете дружка моей юности Семушку — однополчане, вместе у Буденного служили…
— А почему же ты об этом ни разу даже не заикнулся? — Санька с укором посмотрел на отца.
— А как ты считаешь,— ответил тот,— этично ли кричать во всеуслышание, что ты друг прославленного героя?
— Нет,— перевел дыхание Санька.
— Потому и помалкивал…— Григорий Григорьевич откинул со лба прядку сбившихся волос и, положив ладонь на голову Саньки, добавил: — А потом я думал, что вам все известно от самого Семена… А тот, оказывается, тоже помалкивал!..— Подзоров-старший рассмеялся.— И лишь сегодня, когда он зашел ко мне посоветоваться о программе занятий юных разведчиков, все и выяснилось. Тут мне пришлось применить командирскую власть, чтобы этот скромник рассказал вам о некоторых своих подвигах и боевых наградах. Дети должны походить на своих отцов, только… быть еще лучше их, еще отважнее!.. Вот и вся наша тайна…
— Здорово! — Санька схватил отца за руку и потащил к дивану.— Так, значит, ты был командиром Семена Ивановича, да?
— Да вроде того…— Григорий Григорьевич заглянул сыну в глаза.— Понимаешь ли, я считался его командиром, а на самом деле Семен был сам себе командир, ведь находился-то он там, где меня не было, в тылу белых… Пробрался в штаб самого Врангеля. Вот и пораскинь своими мозгами, какой герой ходит у вас в наставниках!.. А ты — почему, дескать, я молчал о нашей дружбе? Рядовому человеку негоже талдычить на каждом перекрестке, что он знаком, скажем, с наркомом или с прославленным писателем.
— Ха, какой же ты рядовой?! — вдруг запротестовал Санька.— А именное боевое оружие кому товарищ Буденный вручил, а?
— Ну, это пустяки… То есть я хотел сказать, что оружие не пустяки, а…
— Выкручиваешься, командир! — закричал Санька, налетая на отца.— Держись Цыган, сейчас Тюрин тебя положит на обе лопатки!
Санька и его отец, как и все заводчане мужского пола, пристально следили за успехами мастеров классической борьбы и знали их всех по именам. В последние годы особую популярность у болельщиков завоевал бывший астраханский кузнец Иван Тюрин — преемник Ивана Поддубного, человек силы богатырской. Цыган тоже пользовался всеобщим признанием. Этого борца любили за техничность и изящество.
При всей занятости Григория Григорьевича он находил время повозиться с сыном, развивая его волю и закаляя физически. На сей раз борьба, к явному огорчению новоиспеченного Тюрина, закончилась его полным поражением. Григорий Григорьевич в мгновение ока положил Саньку на обе лопатки, нажал ему пальцем на нос, как на кнопку, н объявил:
— Хватит с тебя!..
На шум с кухни пожаловала Мария Петровна. Обычно в таких поединках она брала сторону сына, включалась в игру, и тогда победа ускользала от Григория Григорьевича, который потом, лукаво посмеиваясь, приговаривал:
— Куда же мне против двоих, да еще таких богатырей!..
На этот раз Мария Петровна даже не улыбнулась, глядя на возню мужчин. Глаза ее были почему-то заплаканы.
— Ты чего, мам? — забеспокоился Санька.
— Ничего,— ответил за нее Григорий Григорьевич.— Видишь ли, командование посылает меня в ответственную длительную командировку, вот мама немножко и расстроилась. Говорит, что трудно будет одной порядок в доме держать. А я ее успокаиваю: как же, говорю, одна, когда Санька с тобой, мужчина, можно сказать, уже взрослый…— старший Подзоров просительно посмотрел на жену, словно бы приглашая ее включиться в веселый разговор. А Мария Петровна в ответ сказала:
— Папа уезжает на финский фронт… Добровольно… Все пороги у начальства обил, как будто без него там не справятся…— И она снова поднесла платок к глазам.
— Ты что, мама?! — закричал Санька.— Надо радоваться, а не плакать! Папа герой — не всякого на фронт пошлют, а его послали, значит, верят в него!.. Повоюет месяц-другой и вернется… Может, даже с орденом, как у Семена Ивановича… Эх, мне бы с ним вместе, да не возьмут!..
— Навоюешься еще,— с грустью сказал отец.— Большая война впереди… А это — разведка боем…
— Вот и Сенька мне пишет тоже, что «в воздухе пахнет порохом…»
— Правильно пишет твой Сенька.— Григорий Григорьевич обнял жену.— Что делать!.. Надо!.. Трудные идут времена!.. Ты вот что,— обратился он снова к Саньке.— Если без меня возникнут какие-то сугубо мужские вопросы, обращайся к Бородину. Он парень умный, добрый, к вам с Кимкой относится, как к младшим братьям… Соображайте, значит.— И неожиданно озорно подмигнул.— Ну, мать, поздравь нашего сына с повышением. Его сегодня назначили командиром юных разведчиков. Да и Сергею Бородину тоже повышение — за меня остается!.. Табуном валит молодежь в начальники!..
В другое время Мария Петровна восприняла бы последние новости заинтересованно. Стала бы расспрашивать, как у Саньки прошел его рабочий день. А сейчас она просто как-то бесцветно улыбнулась и принялась укладывать Григорию Григорьевичу в походный чемодан из фибры нижнее белье, носки, рубашки.
«Странные эти женщины! — отметил про себя Санька.— Там, где надо радоваться, они плачут, и наоборот, там, где надо плакать, они радуются?!»
Рано утром за отцом заехала полуторка. Григорий Григорьевич забросил чемодан в кузов, обнял жену и сына, расцеловал их и, влезая в кабину, сказал на прощанье:
— Будьте умниками, не скучайте. Если писем долго не будет, не беспокойтесь — так надо. Новости сообщит Бородин!.. Салют, командир!.. Береги маму!..
Хлопнула дверца, полуторка заурчала, и машина скрылась за домами.
Санька гордился отцом и радовался его успехам, одно его огорчало — категорический отказ Григория Григорьевича взять сына провожатым до аэродрома, откуда спецрейсом группа командиров отбывала на фронт.
Глава девятая
Настенька Казанкова к дому подходила зареванная. Жила она на берегу Воложки, с левой стороны острова-кита, в частном секторе… У ее родителей, а значит и у нее, в частном владении были небольшой деревянный домишко, небольшой фруктовый садик, небольшая моторная лодка.
Настенька Казанкова этим гордилась, а Санька Подзоров «кулацкие накопления» глубоко презирал.
Вспомнив о Саньке, девочка снова всхлипнула.
— Это кто тут нюни распускает? — из соседнего переулка вынырнул узкоплечий подросток.
— Кто это? — испугалась Настенька.
— Я… Не бойся.— Казанкова узнала соседа Митеньку Сарлутова. И хотя в поселке отчаяннее Митеньки никого не было, девочка успокоилась. Для нее давно уже не было секретом, что этот сорвиголова относится к ней с обожанием.
— Кто тебя обидел? — Митенька прищурил свои маленькие темные глазки, пытаясь прочесть Настенькины мысли.— Скажи, и мы так проучим твоего обидчика, что он и внукам закажет, как поднимать руку на поселковых девчонок! — Сарлутов лихо сплюнул себе под ноги.
В последнее время имя Сарлутова стало греметь по всему Заячьему острову. Митенька по совету какого-то старшего дружка сколотил банду из отчаюг-подростков. Мальчишки по указанию Митеньки опустошали «вражеские» сады и огороды. Сверстников своих, которые пытались оказать им сопротивление, они жестоко избивали, Митеньку уже дважды предупреждали в милиции, он дал слово больше не безобразничать и затих вроде бы… Перестал самолично участвовать в «карательных экспедициях», зато «армия» его обнаглела еще больше.
Подзоров давно уже нравился Настеньке, но самолюбие не позволяло ей сделать самой первый шаг. И вот он, Санька, сам сделал этот первый шаг. Сам, первый, предложил дружить. Предложил, а проводить не догадался. Смеется он над ней, что ли? Мысль эта обожгла Настеньку. Она всхлипнула.
— Говори, кто он?! — Сарлутов взял Казанкову за руку и нежно погладил ей плечо. Девочка вздрогнула: Митенька никогда ей не был симпатичен, и она машинально отдернула руку. Сарлутов нахмурился.
«А что если,— подумала она,— сказать соседу, чтобы он проучил воображалу Подзорова? Пусть надают красавчику тумаков, будет знать тогда, как ее оскорблять!»
Месть сладка, слышала Настенька, и она решила проверить это на деле.
Всхлипнув еще раз — теперь уже нарочно! — она сказала снова нахмурившемуся соседу:
— Дмитрий! — Казанкова всегда называла Митеньку полным именем. Это звучало как-то по-взрослому и нравилось обоим.— Дмитрий,— повторила она, лихорадочно придумывая историю, выслушав которую, Сарлутов загорелся бы гневом, но не таким, чтобы это грозило Саньке серьезными побоями, а так… слегка.— Понимаешь,— продолжала Настенька,— сегодня в школе меня обидел Подзоров. Ты, конечно, знаешь его? Это тот самый мальчик, который вместе со своими дружками весной спас одну девушку от бандитов.
— Еще бы не знать! — буркнул Митенька. Он бы мог сказать, что совсем недавно об этом Подзорове ему в письме напомнил его старый кореш Степан Могила, сидящий ныне в тюрьме, но благоразумно промолчал.
— Так вот,— продолжала щебетать Казанкова,— он, этот противный мальчишка, разлил чернила на мою тетрадь по алгебре… Нарочно! — добавила она, боясь, что Митенька из-за такого пустяка, как испачканная чернилами тетрадь, не захочет связываться с парнем, в храбрости которого никто на заводе не сомневался.— Ты его поколоти… Ладно? Только не сильно…
— Ладно,— усмехнулся Сарлутов,— ради тебя чего не сделаешь! — А про себя подумал: «Как все ловко складывается — Степка приказал изуродовать этого «легавого», а тут — раз! — предлог лучше не придумаешь!.. Уж мы его распишем!.. А если что — пожалуйста, дадим в милиции показания, что «заступились за отличницу, которую хулиган оскорбил…» — Митенька хихикнул.