— А почему не сегодня? — Кимка удивленно посмотрел на командира бригады.
— Сегодня?! А сегодня мы еще и сами толком ничего не знаем, да и завтра вряд ли что проясним. Но, во всяком случае, уже успеем посоветоваться с Бородиным… побываем в райкоме комсомола…
— Правильно,— поддержала Саньку Зойка.— Сбор на завтра. А сейчас — по домам!..
Махотка нажал на педали и покатил по тугой травянистой тропинке, вкладывая в бег велосипеда ярость своего сердца, а в голове его продолжало стучать: «Война!.. Воина!..»
Это страшное взрывное слово клокотало и в сердцах его одноклассников, которые, возвращаясь домой, почему-то не шли, а бежали. Они наседали велосипедисту чуть ли не на заднее колесо, хотя Махотка нажимал на педали со всей отчаянной решимостью.
Кимка и Санька бежали молча, думая о войне каждый по-своему. Зойка же машинально время от времени задавала один и тот же вопрос:
— Мальчики, что же теперь будет, а? Мальчики, что же нам теперь делать-то, а?
Ни Санька, ни Кимка ничего ей не отвечали, да Зойка, как видно, и не ждала ответа. Коса ее растрепалась, в глазах блестели слезы. Она пыталась представить себе, что же такое война? Всплывали кадры из военных кинофильмов и тут же гасли. Она понимала, что кино — одно, а настоящая война — другое. Вспоминались недавние очереди за хлебом… Стало зябко. А бег продолжался…
Кимка тоже смотрел на предстоящую войну глазами кинозрителя: трещит пулемет, безликие враги падают за рядом ряд, как каппелевцы в знаменитой кинокартине «Чапаев», только за пулеметом лежит не Анка, а он, Кимка, одетый в новенькую красноармейскую форму…
Саньке война виделась по-иному: он, Подзоров-младший, разведчик, как и отец. Получено боевое задание — проникнуть в тыл противника и взорвать фашистский командный пункт — тот самый, где находятся Гитлер и все его помощники. Санька пробирается к нужному месту по какой-то канаве, закладывает взрывчатку возле входа в КП, гремит взрыв… Санька ранен, но… легко… Вот он возвращается к командиру и докладывает, что боевое задание выполнено. Командир (это, наверное, будет маршал Ворошилов!) обнимает его и вешает на грудь боевой орден… Но какой именно? Санька ломает голову недолго — ну чего тут раздумывать-то? — такой же, как у отца — орден Красного Знамени!.. «Только бы война быстро не кончалась,— с опаской думает Санька,— а то и повоевать не удастся! Небось войска наши уже к Берлину подходят, по всей фашистской Германии маршируют. Небось всех коммунистов из концентрационных лагерей поосвобождали!..» Да, опять они с Кимкой останутся в стороне. Вот Сеньке Гамбургу, так тому беспременно повезет! Во-первых, он на год с лишним старше их с Кимкой, во-вторых,— моряк. А уж моряку в геройстве не откажешь, в любой отряд с радостью зачислят! А у них с Соколиным Глазом одна надежда на Бородина. Сергей Николаевич может похлопотать за них перед командованием, глядишь, и определят в какое-нибудь подразделение разведчиками!..
Утром, когда наши друзья покидали поселок, отправляясь в степь, дома, казалось, лучились улыбками, где-то пели, где-то смеялись. Сейчас поселок, словно бы постарел, ссутулился. Вместо привычного делового гомона тут и там слышались женские всхлипы и причитания. Мелюзга и та помалкивала. Лица у детей были не испуганными, а скорее растерянными, ничего не понимающими. Само слово «война» их не страшило, они не подозревали даже, какая трагичность скрыта в этом понятии. Подумаешь! Разве они не играли в Чапая? Чего тут пугаться-то?! Но если взрослые непривычно хмуры, то и малышам не до игр. А тут еще бабушки ни с того ни с сего вдруг начинают всхлипывать и тискать притихших внуков и внучек, отчаянно голося:
— И откуда ты на нас беда-бедушка нагрянула? И за что ты нас в горе горькое бросила?!
А в иных квартирах уже хрипло заливалась гармоника и грозно гремели молодые подвыпившие голоса:
Мы войны не хотим,
Но себя защитим,
Оборону крепим мы недаром!..
Возле Зойкиного дома командир бригады юных разведчиков и его друзья наскоро попрощались друг с другом:
— До завтра!..
— В два, на школьном дворе!..
— Ладно. Будем!..
Мария Петровна встретила Саньку тревожным возгласом:
— А вот и ты!..
В комнатах царил кавардак: на стульях и на диване валялись скомканные рубашки и платья, наволочки и полотенца.
— А папа? — вздрогнул Санька.— Уже?
— Нет еще… Завтра утром… вызывают в Москву…
— А сейчас?
— В городе, у начальства…— в глазах у Марии Петровны блеснули слезы.
— Мам, не надо… Ты же жена командира…— Так всегда говорил отец, когда хотел успокоить свою супругу. Вот и Санька прибегнул к старому испытанному способу.— Все будет хорошо, вот увидишь! Мы им всыплем по первое число, как в свое время самураям! Вот так!..
Мария Петровна отрицательно покачала красивой русой головой, положила сыну руку на плечо и взволнованно произнесла:
— Эта война — большая война, Санька!.. Дай-то бог, чтобы ваше поколение она не пощипала. Вытянулись вон какие! — Она оценивающе осмотрела сына с ног до головы и печально улыбнулась: — A-а, тростинки-тростинками!..
— Как все случилось-то, мам?
— Напали без объявления войны.— Мария Петровна поняла сына.— Вероломно…
— Мам, а Сергей Николаевич не заходил?
— Не был.
— Он мне очень нужен. Пойду…— И Санька снова поспешил на улицу. Он предполагал, что Мария Петровна взбунтуется, скажет, что сейчас он, Санька, должен оставаться дома, что надо ждать возвращения отца, но она почему-то не стала удерживать сына.
— Ступай. Только недолго… Сам знаешь, завтра папу провожать. Он с тобой перед отъездом поговорить хотел всерьез. Иди!..
Глава вторая
Отца в воскресенье Санька так и не дождался, хотя не ложился спать до полуночи. Марии Петровне, что называется, с боем пришлось укладывать его в постель. Чтобы не огорчать родительницы, Санька сделал вид, что засыпает, решив про себя, что отца он все-таки дождется. А глаза он закрыл просто так — для маскировки. Но едва ресницы смежились понарошку, как сон заявился к нему по правде. Во сне ему почему-то привиделись Бык — Чемодан Чемоданович и Степка Могила. Они размахивали смоляными факелами и предлагали Саньке перейти на их сторону.
«Эй, ты, командир! — изощрялся Степка.— Хочешь жить, как фон-барон, иди служить к нам. У нас не житуха, а малина! Хочешь режь, хочешь стреляй любого в полное свое удовольствие, никто тебе слова не скажет, даже наоборот — к награде представят. А если холодно станет, можешь погреться у костерка, вот так»,— и Могила поднес факел к ставням чьего-то дома.
«Стоп! — сообразил Санька.— Так это же Никишкина изба! Но… ведь она давным-давно сгорела. Как же так?»
А пожар продолжает набирать силу. Вот уже горят кирпичные трехэтажные дома, дома, где живут Санька с Кимкой. Надо тушить! Меткая Рука хватает ведро с водой и выплескивает жидкость в огонь. Пламя взвивается еще выше.
«Ха-ха-ха! — хохочет Чемодан Чемоданович.— Дурила и есть дурила, а еще командир! Бензином хочет пожар загасить!..»
Санька замахивается ведром, сейчас он ударит по противной жирной морде со всей силой, но враги куда-то исчезают. Да и никакого пожара уже нет. Темно. Откуда-то издалека просачивается голос Марии Петровны:
— Ложись, Егорушка, хоть часок вздремни… Ждал он тебя, да я, как знала, что раньше трех часов утра не заявишься, почти силой отправила в кровать… Спи, скоро вставать…— послышались всхлипывания.
«Чего это она? — не понял Санька.— Плачет вроде? Странно. Жена командира и…» — мысль снова ускользнула куда-то, и он заснул уже по-настоящему, без сновидений.
Но спал он в эту первую военную ночь все-таки не так, как в довоенную пору. Утром, едва дверь приоткрылась в его комнату, как Санька, отбросив легкое одеяло, вскочил на ноги.
— Ты?!
В комнату вошел улыбающийся отец:
— Я…
— Уезжаешь?
— Еще не скоро,— подмигнул Григорий Григорьевич,— через два часа… Самолетом.
— А проводить тебя можно?
— Можно. Прямо до самолета.
— Ура! — завопил Санька.
В комнату заглянула Мария Петровна. Она осуждающе покачала головой, как бы говоря: «Глупый ты глупый, человека на фронт провожать, а он радуется!»
Санька смутился:
— Мам, я не подумал…
Хлопнула входная дверь.
Вошел великолепный, румяный Бородин. Бессонная ночь никак не отразилась на нем. Взглянув на Марию Петровну, Бородин засмущался. Весь вид его как бы говорил: ничего, мол, не поделаешь, жизнь уж так устроена — и рад бы вместо Григория Григорьевича отправиться на почетное и опасное дело, да командованию виднее — посылают наиболее достойного!
Григорий Григорьевич как будто прочитал его мысли:
— Не горюй, Сережа, здесь тоже в холодке сидеть не придется! Так припечет, что взвоешь, и на фронт, как в дом отдыха, проситься станешь!..
— Да я ничего,— как-то по-детски стал оправдываться Сергей Николаевич.— Я здесь и за Санькой пригляжу.
— Вот за это особое спасибо! — Григорий Григорьевич горячо пожал своему помощнику и ученику широченную ладонь.— Правда, они с Кимкой люди, можно сказать, обстрелянные и самостоятельные, но информация старшего товарища и им не повредит.— И он так озорно подмигнул то ли сыну, то ли жене, то ли гостю, что все трое одинаково согласно заулыбались.
— А теперь присядем на минутку,— скомандовала хозяйка дома.— Слышите, грузовик уже сигналит… Пора…
— На этот раз не грузовик, а «эмка»,— поправил Подзоров-старший.
— Ну?! — удивился Санька.
— А чего ты удивляешься? — рассмеялся Бородин.— Батя твой в комкоры топает парадным маршем.
— Сергей Николаевич, загибаете, дорогой! — Подзоров-старший подмигнул снова.— А, впрочем, я даже и против маршальского звания возражать не буду!..
Под окном снова басовито просигналила машина. Григорий Григорьевич обнял и расцеловал жену, а сына подтолкнул к двери. Бородин, как пушинку, поднял фибровый чемоданчик, и все трое вышли в коридор.