— Все готово, бригадир! — Абдулка тоже сделался серьезным.— Вон они, бери, пожалуйста! Начинай. Война! Понимать надо, как ждут этот груз в Сталинграде!..
Тачек оказалось шесть, но одна из них была неисправна, у нее отломилась ручка.
Кимка, Санька, Махотка и еще двое ребят впряглись в тачки, четверо взяли носилки, один встал на погрузку. Грузили, конечно, все, а главный погрузчик занимался разборкой тяжелых железяк, расчищал к тяжеловесам подъездные пути, убирая с дороги стружки, проволоку и прочую мелочь.
Поначалу решили работать до сумерек, без перерыва. Но уже через час почувствовали, что если не сделать передышки хотя бы минут на десять, носилки и тачки выпадут из рук.
Санька дал «добро» на перекур. Кимка начал было ворчать для вида, что еще, мол, рано, что, мол, никто еще не устал. Но Абдулка блеснул глазами так ехидно, что Урляев сразу же замолчал.
Сняли пропотевшие насквозь рубашки. Руки и тела саднило. Лица стали грязновато-рыжими, в воздухе висела ржавая пелена.
Десять минут промелькнули, как одно мгновение. Усталость не прошла, наоборот, все мускулы затекли свинцом, казалось, что их больше уже не разогнуть, не подчинить трудовому ритму. Махотка приподнял тачку и невольно охнул. И снова Абдулка обжег ребят блудливо-издевательской улыбочкой.
— Ничего, мальчики, осилим! — бригадир с показной легкостью начал грузить порожнюю тачку. За ним поднялись и остальные.
Каждый понимал: если не перебороть своей усталости вот сейчас, значит, ее не осилить никогда! Это, как в беге. Заколет в боку, перехватит дыхание, кажется, уже никакие силы не заставят тебя сделать хотя бы еще один шаг, но ты не сдаешься, не сходишь с дорожки, преодолеваешь метр, второй, третий… И вдруг чувствуешь — боль в боку прошла, сознание прояснилось, откуда-то появились новые силы, бег убыстряется. Вот уже и финишная лента позади, а ты все мчишься вперед, по инерции. Такое состояние в спорте называется вторым дыханием. Приходит это второе дыхание и в работе. Было уже такое у мальчишек при заготовке дров… На душе посветлело.
Свалив груз в трюм, повеселевший Санька поддал рысью. Налегке бежать даже приятно.
— А ну, кто быстрее?! — бросил он клич.
Это подействовало: не может быть, чтобы Лорд Байрон вдруг оказался выносливее, чем они, истинные работяги?!
Началось соревнование: каждый норовил нагрузить свою тачку больше всех, а выгрузить ее быстрее всех. Сначала вперед вырвался бригадир. Но уже к концу третьего рейса к нему вплотную подошел Кимка, на Кимкины пятки наседал Махотка, потом следовали Карамор и Ленька Слон… Усталость испарилась, она улетучилась так, что грузчики этого и не заметили.
Зазвенели шутки.
— Жми, Саня, на полный газ!
— Крути, Кимушка, карусель! Видишь, какая «барышня» восседает в твоей тачке.
— Стоящая «девочка» — что и говорить! Пуда на три весом — не меньше! — Сочно крякнув, Урляев вываливает в трюм покореженный цилиндр вместе со штоком.
— А у меня, братцы, никак Чарли Чаплин?! — хохотнул Карамор, по-смешному дергая конопатым носом.— Гляньте, вот шляпа, вот физия, а это — ноги в длинноносых ботинках…
Покореженный якорек, и правда, чем-то напоминал комического киноартиста.
— Давай его в общую кучу! — скомандовал Кимка.— Пусть на военную промышленность СССР поработает…
Второй перерыв сделали в семь часов вечера.
— Гляди ты! — удивился Махотка.— Три часа без передыха промолотили — и ничего!
— Втянулись,— произнес Кимка многозначительным тоном: мол, что же тут удивительного, само собой разумеется!
Разговор зашел снова о событиях на фронте.
— Наступает немец-то,— вздохнул Карамор.— И почему это наши не дадут ему прикурить?
— Сила потому что! — ввязался в разговор Абдулка.— Говорят, танков одних, того-сего, миллион, не меньше. Да самолетов-скоролетов, что на Волге комара в начале лета.
— Это кто же говорит? — Кимка задышал часто-часто, с трудом сдерживая ярость.— Не сарафанное ли радио?
— Какие-то командиры, того-сего, на переправе болтали,— Агабабин миролюбиво посмотрел на Кимку. На какое-то мгновение в его крохотных зрачках метнулся всполох страха и тут же пропал.— А я считаю так, что вся эта брехня-мехня вон того ржавого шпигаря не стоит! — И он сплюнул в сторону закрученного штопором болта.— Однако пора и за работу! — И Абдулка пошел на свой плашкоут заполнять ученическую тетрадку какими-то цифрами.
— Ты чего там колдуешь? — поинтересовался Санька.
— A-а, рассчитываю погрузку-загрузку, утиль-мутиль подвожу под проценты…
— Брось ты свои бумажечки, а возьми-ка тачку да покатай в полное удовольствие,— предложил с улыбкой бригадир.
— А моя и так неплохо. Каждый куцый кобель бережет обрубок своего хвоста,— и Абдулка лукаво подмигнул.— Катай, бригадир, наращивай силушку-милушку!..
Бригада снова наддала жару. Поскрипывали носилки, мягко позванивали у тачек колеса, погрохатывало выливаемое в трюм железо. Металлическая гора таяла на глазах.
— Одну треть, чай, уложили? — прикинул Махотка.
— Не меньше,— согласился Санька.— Глядишь, до темноты управимся с половиной, и то хлеб!
— Да не простой, а с маслицем! — сострил Карамор.
Наступил вечер. Солнце закатилось за скифские бугры на той стороне Воложки. Удлинились тени, мерцающие сумерки стали густеть.
— Может, на сегодня хватит? — Абдулка подошел к бригадиру.— Измучились ребята, гляди, завтра не поднимутся с постелей…
— Не твоя забота, приемщик! — отрубил Санька.— Выдадим норму, тогда и на отдых.
— Но один плашкоут уже загружен полностью, а перешвартовываться баркаса нет.— Агабабин снова хитро прищурился.— Посмотри сам, из пятидесяти тонн — двадцать пять уже в трюмах… Остальное — завтра.
— Ну если так,— согласился Санька,— тогда будем шабашить. Шабаш, братва! — крикнул он друзьям-приятелям. Но те, захваченные ритмом работы, не хотели выходить из игры — такой нужной, такой необходимой их отцам, их старшим братьям, их стране.
Аккуратно сложены тачки и носилки. Бригадир снова поднимается к Агабабину и говорит голосом тугим, как перетянутая струна:
— Гляди за ними в оба, чтобы утром все было в исправности, а не то…— Он усмехнулся.— Будь здоров, бумажный богатырь!
— Спокойной ночи, комбриг! — откозырнул Абдулка.— Все будет, как у милицейского старшины…
Завернули на купальню, основательно отполоскались. Мыла ни у кого не было, ржавчину и грязь отдирали илом и мелким речным песком.
Ночью спали как убитые, но в шесть часов все уже были на ногах. Санька сделал легкую зарядку. Наскоро перекусил и побежал к реке. Возле купальни его поджидали Кимка и Карамор. Они уже успели выкупаться и блаженствовали на солнышке.
Поначалу юным грузчикам снова пришлось тяжеленько, хотя и не так, как вчера, после первого перекура. Появился уже кое-какой навык: руки гораздо цепче держали ручки тачек и носилок, колеса уже не съезжали то и дело с проложенной специально для них деревянной дощатой дорожки. Да и металл стал вроде бы легче. Абдулка только диву давался.
К двум часам дня в трюм второго плашкоута сбросили последние двадцать килограммов металлического мусора — несколько изъеденных ржавчиной мотков проволоки и небольшую кипу спрессованной стальной стружки.
— Ну вот и все — подвел итог Санька, подавая Абдулке наряд.
— Распишись,— сказал Агабабин, ткнув в одну из колонок испещренного цифрами листа.
— Это для чего же?
— А для того, что вы немедленно от меня получаете деньги чистоганом. Понял, твоя-моя? А ты с Абдулкой хотел ссориться. Никогда так не делай, начальник, никто не знает, где он упадет и где поднимется… Так-то…
Санька размашисто вывел: Под-зо-ров!..
— Гони деньгу!
— Пожалте, начальник! — Агабабин заюлил глазками.
Санька пересчитал десятки и пятерки и удивленно спросил:
— А почему мало?
— Какой мало! Два… полтора дня и по двадцатке в кармане!..
— А должно быть по тридцатке, понял, твоя-моя?!
Абдулка спрятал бумажку с Санькиной подписью и стал пятиться к каюте. Вот он юркнул вниз и тотчас же вынырнул на палубу, в его руках холодно поблескивала двустволка. Курки были взведены.
— Вот что начальник, трухай отсюда, пока цел, и своих цыплят уводи! В стволах картечь. Жахну — ни один живым не уйдет!..
Санька продолжал наступать на Абдулку, словно не замечая нацеленных в грудь стволов. Глаза его неотрывно глядели в одну точку — прямо в зрачки Агабабина. Лицо внешне оставалось спокойным, только стало чуть бледнее обычного, да на левом виске бригадира подрагивала голубая жилка.
Ребята словно окаменели, они стояли, не смея пошевелить пальцем: ведь жизнь Подзорова висела сейчас на волоске. Один неверный жест, и Агабабин со злости или с испугу нажмет на курки и…
А Санька продолжал наступать. Вот его грудь коснулась стволов. Абдулкины нервы сдали.
— Застрелю! — завизжал он, отступая еще на один шаг. В это время Санька, сделав резкий нырок вправо, одновременно ударил по стволам снизу вверх, Абдулка запнулся за борт и упал в реку. Грохнул сдвоенный выстрел, но вреда он никому не принес, картечь хлестнула вдоль реки, взметнулись фонтанчики брызг и тут же погасли.
Лишь тут мальчишки пришли в себя. Некоторые кинулись выволакивать из воды вероломного Абдулку, другие стали ощупывать бригадира.
— Жив?! Не ранен?! — ликовал Кимка.— Вот это ты его шандарахнул!
Санька согласно кивнул головой, все еще продолжая оставаться в том напряженно-бойцовском состоянии, которое хорошо известно тем, кто хоть однажды глядел в тупые глаза смерти. Он все так же молча опустился на крышу каюты, выступающую над палубой сантиметров на сорок.
— Что с ним делать? — спросил Махотка, подталкивая к бригадиру мокрого, дрожащего от страха Агабабина.
— Прежде всего пусть рассчитается, как должно! — процеживая каждое слово сквозь зубы, произнес Санька.
— Сейчас, начальник! — Агабабин открыл маленький железный сундучок и выложил недостающую сумму. Санька пересчитал ее.