Сергей Николаевич развел руками, показывая, что в данном случае он пасует! Мария Петровна неприметно вздохнула. Сердечные дела сына не могли не волновать ее, тем более, что та, с которой у Саньки дружба день ото дня крепла, настораживала Подзорову своим стремлением главенствовать везде и во всем, за показной добротой и за блеском улыбок проглядывала скрытая жестокость. Эти неотрадные выводы матери подсказывало ее сердце, ум же пока опрокидывал их… Пока…
Сенька Гамбург, не слишком-то балующий своих приятелей письмами, на этот раз отличился — прислал толстенное послание.
— Труд многих лет! — сострил Санька.— История страдающей души!
И точно, на восьми страницах Сенька расписывал душевную щедроту «капитанской дочки», с которой он договорился о дружбе «на веки вечные», и лишь в конце друзьям сообщалось существенное:
«Учиться перехожу на заочное отделение, оформился рулевым на танкер «Америка». Рейсы Баку – Астраханский рейд, Баку – Красноводск, Баку – Махачкала… Ах, встретиться бы!..
Ваш Семен Васяткин.
(Гамбург)
24 декабря 1941 года».
Смена подходила к концу. Санька бросил взгляд на цеховые часы, висящие на стене, отгораживающей токарный от слесарного.
«Еще полчаса!..— глянул на соседний станок, где Кимка орудовал на своем «архиоптериксе».— Интересно, сколько он обработал колесных болтов? Больше его, Саньки, или меньше?»
Кимка же, в свою очередь, ревниво покосился на Санькину готовую продукцию.
— Сколько? — наконец не выдержал он.
— Двадцать пять. А у тебя?
— Двадцать пятый дотачиваю.
— Шабашим?
— Угу!
Подзоров выключил станок, поиграл свежевыточенным болтом на ладони, начал протирать станины. Отогнал каретку вправо, снял резцы, протер их, убрал в инструментальный шкафчик.
Подошел контролер ОТК, миловидная молодая женщина.
Она быстро пересчитала болты, промерила размеры, полюбовалась отделкой, похвалила:
— Молодец, парень! Снова на сто двадцать дневное задание вытянул!..— Дала Саньке клеймо и рушничок, попросила: — Отстучи, пока я буду проверять мастерство твоего друга.
— За Кимку я ручаюсь! — горячо заверил Санька.— Он прирожденный мастер по обработке металла…
Женщина улыбнулась, на ее полных щеках заиграли симпатичные ямочки.
— Да, Урляев — будущая звезда нашего завода!.. Эх, котятки вы, котятки, вам бы учиться, да в казаков-разбойников играть, а вы над станком плечи сутулите! — Она помолчала, словно обдумывая сказанное самой же, потом добавила: — А может, эта закалка и к лучшему? Потрет вас жизнь, покрутит в лад своей трансмиссии, глядишь,— по высшему классу пойдете, к науке ли повернетесь, на заводе ли останетесь… Сам-то ты как на это смотришь?
— Положительно! — рассмеялся Санька.— Цену всему настоящему знать будем! Однако сегодня сорок первый уже на исходе. Спешить надо!
— К девчонкам небось?! — женщина снова засияла.— Слыхала, как же, говорят, дочку нашего главного полонил, а?
— Чья она дочка, меня это не интересует,— нахмурил брови Санька.
— Ежик! — покачала головой женщина.— Ну да ничего, наш брат мягонький, все твои колючечки пригладит так, что и не заметишь! — она снова улыбнулась.— Красивая, что ли?
— Очень.— Теперь и Санька засиял своими ямочками.
Пока Санька и контролер ОТК переговаривались, Кимка под шумок сумел довести до кондиции еще один болт.
— Двадцать шесть! — выпалил он, победно поглядывая на приятеля.— Моя взяла!
— Ну что ж, раз взяла, то взяла!.. Девчонкам только не хвастайся. Ишь тихарик выискался. Пока люди обсуждают мировые проблемы, он кует личное счастье да еще после этого смеет называться лучшим другом! — Санька хотел сделать вид, что сердится на Кимку, но не смог, до того плутовато-счастливая рожица была у новорожденного. Колдовство над металлом доставляло изобретательному Урляеву столь высокое удовольствие, о котором он даже и в книжках не читал. Если для Саньки отдельная деталь была всего лишь деталью, то Кимка видел в ней живое существо. Если Санька воспринимал обработку металла лишь на глаз, то Кимка мог точить даже на слух. Самые опытные мастера о таком не слыхивали. Лишь один Захаркин умел «слушать металл». Узнав, что в цехе появился новый «композитор по металлу», Александр Захарович поспешил познакомиться с ним. Пригласил к своему ДИПу, включил его, подвел к стальной болванке резец и заставил Урляева определить по слуху толщину снимаемой стружки.
Кимка насторожился, послушал минуту, другую и твердо объявил, что стружка три десятых миллиметра. Захаркин взял микрометр и, измерив, ахнул.
— В точку попал, ядреный корень! — и пожал зафасонившему пареньку не успевшую еще огрубеть руку.— Толковый мастер из тебя может получиться. Пойдем к Говорову, потолкуем.
Они пришли к Александру Александровичу в конторку. Солнышкина, по обыкновению, не было, не иначе как прохлаждался у своего дружка Заглушко в персональном, отделанном заново, под дуб, кабинете.
— Вот что, Александрович! — Захаркин всегда брал быка за рога.— Этот малец у нас вроде дефицитного победита! Природой наделен большие дела вершить по металлу. Не дело держать его, ядреный корень, у допотопного станка. На ДИП его нужно ставить, ко мне в напарники, за соседний станок…
— Но там ведь работает Нуткин. Как-никак, а пятый разряд… Да и член месткома…
— Я тоже член месткома, это к токарному ремеслу имеет такое же отношение, как мои старые валенки — к плаванию, чем больше ими будешь бултыхать, тем скорее утонешь…— Захаров загнал под серую кепчонку жиденький выбившийся хохолок.— А разряд — это тоже показатель непостоянный. Сегодня Урляев — третьего разряда, а завтра, глядишь,— меня обскачет. Так что, Александрович, не мудри, а делай, ядреный корень, как для цеха лучше, как наша рабочая честь велит.
— А как же с Нуткиным?
— А должность кладовщика освободилась. Он же летом просился…
— То было летом, а вдруг теперь вперекор пойдет?
— Не пойдет, не посмеет. А если что — приструним!.. Так как же?
— С нового года — не раньше,— пообещал Говоров.
— Вот и лады,— обрадовался старый мастер.— С тобой, Александрович, ядреный корень, работать одно удовольствие!
— С тобой, Захарыч, тоже,— рассмеялся заместитель начальника цеха по производству.— По крайней мере, не соскучишься.
— Уж это точно! — подтвердил Захаркин.
На том и поладили.
Кимка с понятным волнением и тайным страхом — а вдруг передумают! — дожидался января тысяча девятьсот сорок второго года…
Радость, говорят, как и беда, тоже в одиночку не ходит, только люди о радости кричать стесняются: дескать, плохой тон — бахвалиться своими успехами. Но, по разумению наших друзей, это было в корне неверным. Тем более, что житейская взаимозависимость беды и радости следующая: беда, разделенная на энное количество дружеского сочувствия, в энное количество раз становится меньше, радость, помноженная на энное число, больше.
Вот почему об успехах Урляева вскоре узнало чуть ли не все население Заячьего острова. Кимка снова потеснил Саньку на второй план — так решило мужское население, женское же осталось при старом убеждении.
И вот Кимка ходит в победителях: двадцать шесть болтов против двадцати пяти. Небольшая победа, но все-таки победа. Как известно, большое начинается с малого. Например, победа под Ельней послужила предтечей победы под Москвой.
— Ничего, мы им еще дадим прикурить и под Берлином,— обещает Леша Рогаткин, снова отказываясь от брони, которая не дает ему ходу на фронт.— Все равно уйду! — заявляет он Говорову.— Пускай здесь мальцы колупаются да Колуны жирок нагуливают, а я…
— Ты! Ты! И Ты! А я что, по-твоему? Хочу жиреть? — разъярился Александр Александрович.
— Ты, Александр Александрович, не бузи. Мастера, такие, как ты, на улице не валяются. Без них солдатам нечем стрелять будет, нечем будет давить фрица. Без тебя заводу труба! Значит, о тебе и разговор другой. А что я? Да меня сегодня уже может запросто заменить Урляев. Да что там «слухач» Урляев! Даже Подзоров справится, хотя он к металлу и глуховат. Зато стихи сочиняет, да такие меткие, что хоть пой их. Послушай! — Алеша, уморительно закатывая глаза, запел:
Наш начальник Колун
для главинжа, как пестун.
Изучил из всех наук
он одну:
жить, не утруждая рук,
ну и ну!
Спел и спросил:
— Нравится?
— Как вам не стыдно! Ну и подзагнули вы со своим Подзоровым! — покачал осуждающе головой Говоров.— Люди работают, как нам до войны и не снилось, а вы «не утруждая рук»! Нехорошо, Алеша. Стыдно!
Рогаткин махнул рукой:
— Не нравятся они мне, и все! Какие-то лощеные! Впрочем, мое дело — фрицев глушить из гаубицы, вот так! — И он, легко подхватив с пола стокилограммовый колпак, приставил его ко рту вместо рупора и выдал трель:
— Тра-та-та-та-та-та!
Говоров рассмеялся:
— Тебя, Алеша, надо не на фронт отправлять, а в младшую группу детсада определять. Соответственно поступкам…
Работа закончена, детали сданы, ребята шагают домой. Шагают неторопливо, с сознанием собственного достоинства. Разговаривают тоже солидно — о новом для них заказе. Санька с завтрашнего дня начнет протачивать пояски на корпусах мин, Кимка — нарезать резьбу. Дело не очень сложное, но ответственное.
Чем ближе подходили к дому, тем заметнее убыстряли шаг, да и в разговор почему-то стали вклиниваться девичьи имена. Куда поворачивали их думы, понять было не трудно, через час рабочий класс встречается за праздничным столом с девочками, при одной мысли о которых щеки у мальчишек начинают наливаться румянцем и глаза ярко поблескивать.
Глава десятая
В половине десятого Урляев и Подзоров подошли к дому Зойки Сониной. Крепенький морозец пощипывал щеки и руки, под ногами жестко поскрипывал снежок. Многоглазый трехэтажный красавец, стоявший от урляевского дома несколько в стороне, сиял сотнями огней и огоньков.