— А все-таки она вертится! — изрек Санька, отвечая каким-то своим мыслям.
— Кто вертится? Ирина? — сострил Кимка.
— Земля!
В руках у ребят были газетные кульки.
— У тебя нет мелка? — спросил Санька.
— Сейчас гляну,— Кимка сунулся в правый карман фуфайки, в левый, извлек кусочек мела.— На, зачем тебе?
— Надо.— Санька покатал мелок в пальцах, потом, лукаво поглядывая на Урляева, вывел на верхней части двери: «Кимка плюс Зойка — жених и невеста!»
— Сообразил?! — Кимка постучал пальцем по лбу.— Не варит? Дай-ка мелок!
В это время в подъезде скрипнула дверь, и послышались чьи-то шаги.
— Сматываем удочки! — Санька дернул друга за рукав.— А то уши надерут! — Оба рассмеялись.
Поднялись на третий этаж, рванули на себя дверь, обитую клеенкой, под номером девять. Их уже ждали. В прихожей о чем-то шушукались девчонки, Борис Солнышкин потягивал папиросу.
— Мир честной компании! — поприветствовал девчонок Кимка. —Зоя, это тебе. А это Насте! — и он протянул девушкам по алой розе.
Санька развернул кулек и тоже извлек розу:
— А это Ирине.
Девочки завизжали от восторга: зимой — и цветы?!
— Где достали?! — Борис позеленел от зависти. Еще бы, какие-то полудеревенские мальчишки дарят девушкам цветы, а он, более взрослый кавалер, пришел с банальными подарками — с коробкой шоколадных конфет и банкой тушенки.
— Так где же вы эту травку раздобыли? — небрежно спросил Борис.
— В Кимкиной оранжерее,— ответил Санька на полном серьезе.
— Где? Где?! — не поверил Солнышкин.
— Дома. С розы срезали. Цветет! — Кимкина антипатия к выхоленному задаваке сразу улетучилась, стоило ему увидеть Зойку. Сонина, по его убеждению, была прекрасна! Толстая русая коса ее, уложенная на маленькой изящной голове, сверкала, словно обсыпанная звездной пылью. Сонина сегодня казалась вполне взрослой женщиной. Перешитое из материнского темно-синее шерстяное платье подчеркивало нежный цвет ее кожи, делало строже. Под стать Зойке были и остальные гостьи. Настенька щеголяла в шелковой малиновой блузке и в черной бархатной юбке, как видно, тоже реквизированной у матери. На шее капельками крови сверкала нитка рубиновых бус. Ирина на сей раз была одета проще, чем обычно. На ней ловко сидел тёмно-синий костюм, отороченный по воротнику дорогим дымчатым мехом. Из-под жакета выглядывали кружева белой блузки. На ножках, подчеркивая их формы, вызывающе поблескивали лаковые туфли жемчужного отлива. На безымянном пальце левой руки поигрывал огоньками бирюзовый перстенек.
На Солнышкине был шерстяной костюм шоколадного цвета, шелковая, цвета топленого молока рубашка, коричневый, с красной полоской посредине галстук и коричневые штиблеты.
Санька и Кимка невольно окинули критическим взглядом свои доспехи. Подзоров был в неизменной капитанской форме, Урляев, недавно получивший со склада по ходатайству дирекции завода черные суконные клеши и темно-синюю фланельку с тельняшкой,— в матросской. Чиненые-перечиненные ботинки тоже к определению «праздничные» не подходили. Однако неутешительные выводы должного удручающего впечатления на наших друзей не произвели.
— Подумаешь! — сказал Санька.— Не тряпки красит человека, а человек — тряпки!..
А для Кимки и матросская форма была что для иного адмиральская! Да и девчата, по-видимому, особого значения мужскому наряду не придавали. Во всяком случае, и Зойка и Ирина тотчас же подлетели к своим кавалерам и весело защебетали, засуетились возле них. Настенька подошла к Борису.
Все вместе устремились к праздничному столу.
Два кухонных колченогих стола, соединенные вместе и накрытые клетчатой клеенкой, были уставлены по тем временам щедрой закуской — в тарелках холодец, вареный картофель, сухая и отварная вобла, соленые огурцы и помидоры, капуста и несколько банок мясной тушенки. Рядом с ними располагались три бутылки лимонада и бутылка шампанского.
— Ого, пир на весь мир! — потер руки Урляев.— Гульнем!
— Давайте пока потанцуем! — предложила Ирина.
Зойка кинулась к патефону, поставила пластинку, и комнату затопили звуки вальса. Санька подхватил свою «прекрасную даму» и закружился на пятачке возле окна.
— Борь, пойдем покружимся! — попросила Казанкова, незаметно бросая завистливые взгляды в сторону Подзорова и Заглушко.
— Пойдем! — Солнышкин с ленивой грацией отдался ритму вальса.
Молодое сильное тело девушки откликалось на каждый его импульс, на каждое движение.
«А она довольно мила! — Солнышкин бросил взгляд в сторону Ирины.— И чего она нашла в этом мальчишке? Ординарная личность!» — и Борис начал нашептывать на ухо Настеньке милые волнующие комплименты.
Ушки Настеньки стали малиновыми. Но ни возмутиться, ни сделать замечания своему партнеру по танцу она не могла, не было повода…
Кимка с Зойкой пошли на кухню готовить жаркое.
— Ты рад? — Ирина неотрывно смотрела в Санькины расширившиеся зрачки.
— Чему? Что мы с тобой вместе? Рад!.. В последнее время только о тебе и думаю.
— Как же? — не без кокетства спросила Ирина, ожидая, что он ей скажет наконец о своих чувствах более откровенно.
— А за прямоту обижаться не будем?
— Не будем. Говори!
Санька сделал глубокий вдох, словно собираясь нырнуть на дно Воложки, чтобы достать грязи, как это делают все мальчишки, когда хотят продемонстрировать свое ныряльное мастерство.
— Говори же! — снова поощрила его Ирина, надавливая маленькой, но сильной ручкой на плечо.
— Хорошо,— согласился Санька,— скажу, но, чур, без обид!.. Ты — красива. Может быть, даже очень. Стоит мне закрыть глаза, как твое лицо сразу же передо мной, до того реально, до того ярко, что хочется погладить его.
Ирина слушала Саньку, затаив дыхание. Нет, это не было банальным объяснением в любви, это было что-то новое, сильное, пугающее. Настолько пугающее, что у нее по спине пробежали мурашки. А Санька продолжал:
— Ты знаешь, мне было бы с тобой очень хорошо, если бы не…— Он замялся.
— Что «не»? Говори смелей! — ей не терпелось заполучить поскорее в руки тот ключик, который поможет отомкнуть сложный мир души этого мальчишки — так непохожего на других!
Но он не спешил открывать ей самого заветного, пытаясь сам проникнуть сквозь ее расширенные зрачки в глубь мятущейся Ирининой души.
— Ну же!..— она даже нахмурилась.
— Нет, в другой раз! — рассмеялся Санька, разглаживая пальцем ее морщинки.— Убери, а то весь новый год будет хмурым!
Девушка рассмеялась. Легкое прикосновение его пальцев к бровям вызвало у нее такую нежность, что перехватило дыхание и на глаза набежала легкая дымка.
Она уронила свою красивую голову ему на плечо.
— Не надо! — с трудом выдохнул он.— Тут же люди… Борис и Настя…
— Ну и плевать!..
Санька поразился ее решительности, и это подействовало на него отрезвляюще. Он хотел было отстраниться, но побоялся обидеть ее. Из затруднительного положения вывел патефон. Пластинка замедлила свое вращение, музыка хрипнула в последний раз и умолкла.
— Завод кончился,— обрадовался Санька,— пойдем заведем! — он подхватил ее под руку и потянул к патефону. Появилась Зойка в сопровождении Кимки и объявила:
— Жаркое готово, просим гостей за стол!
Попарно чинно двинулись к столу.
— Ох, жрать хочу, братцы мои, до потери сознания! — объявил Кимка, нагружая себе на тарелку картошки.— Заяц, ты уж пока сама за собой поухаживай!
Ирина, не дожидаясь, когда застеснявшийся Санька придет в себя и примется ухаживать за ней, начала деятельно хлопотать над его тарелкой — положила картошки, рыбы, консервированного мяса.
— Кушай, Санечка, кушай! — потчевала она.
«А за мной так никогда не ухаживала!» — с завистью подумал про себя Солнышкин, а вслух сказал:
— Лопайте, братия, набирайтесь сил, впереди бессонная ночь, боюсь, что скисните, и мне одному придется развлекать сразу трех «прекрасных дам»!
— Не придется,— пообещал Санька, налипая в стаканы лимонад.— За окончательную победу над врагом! — предложил он.
Все подняли рюмки, чокнулись. Ровно в двенадцать подняли рюмки с шампанским. Снова провозгласили «За победу!», «За дружбу!», «За любовь!». Потом танцевали. Плясали цыганочку и русского. Борис веселился больше всех.
«А он — свой парень!» — решили Кимка с Санькой, невольно копируя его элегантные манеры.
Домой расходились на рассвете. Сияла луна. Весело похрустывал снежок. На душе было удивительно спокойно.
Глава одиннадцатая
В один из январских дней, когда друзья, как обычно, встали на свои «архиоптериксы», чтобы гнать по конвейерному потоку мины, к Урляеву подошел Александр Александрович, сияющий, помолодевший, и объявил:
— Ну-с, гражданин «слухач», имеются приятнейшие новости. Какие, как вы думаете?
— Наверное, день рождения? — прикинулся Урляев простачком.
— Точно,— кивнул чубатой головой заместитель начальника по производственной части. У Кимки и челюсть отвисла от удивления: вот тебе и на! Думал, что наконец-то его переводят на ДИП, и вдруг — день рождения?!
— У кого? — спросил он упавшим голосом.
— У тебя.
— Да… Но… у меня же он был в декабре.
— Правильно.
— Правильно?! — Кимка повернулся к Саньке, ища у него сочувствия и подсказки. Но Подзоров и сам ничего не понимал.
— Эх вы, мыслители! — рассмеялся Александр Александрович.— Вам все разжуй да в рот положи, пора и самим зубками работать! Сегодня рождается творческая рабочая личность! Личность!! — значительно повторил он.— А «личность» стоит и глазами хлопает… А ну, шагом марш на ДИП!
— Правда?! — голос у Кимки осел от волнения, а глаза… глаза от счастья смеялись, лучились.
— Ты чего? Может, не хочешь расставаться с этой мандолиной? — Говоров кивнул на шестнадцатый.— Так мы подумаем.
— Не надо думать! — засуетился Урляев.— Я готов…
— Готов? А почему же молчишь?
— А что надо говорить?
— Не говорить, а петь надо!