— А я и пою,— нашелся Кимка.
У Говорова вопросительно поднялись брови.
— В душе,— пояснил «слухач»,— вот так: «Все выше, и выше, и выше!» — завопил он что было силы.
— Вот это убедил! — Александр Александрович умел радоваться за людей. Обняв Кимку за плечи, он направился на ту половину цеха, где царствовали Захаркин и его ученики. В цехе все уже были в курсе предстоящих перемен. Кимку сердечно поздравляли, но на свой лад, с доброй подначкой, с рабочей подковыркой. Примерно в таком роде:
— Кимушка, говорят, вчера розыгрыш облигаций был, и ты будто бы выиграл швейную машину?
— Что ты,— подключался второй,— не машину, а инструмент самого Захаркина.
— А может, его станок? — подыгрывал третий.
— Бросьте темнить! — улыбается Кимка.
— Просишь пощады?
— Прошу…
— Тогда магарыч за тобой… Поздравляем!.. Держи хвост трубой, не сгибай крючком… В высший класс тебя, брат, прямо из нулевки перетащили, такое не часто случается!.. Кумекай, какой тебе аванс отвалили!
— Отработаю,— говорит Кимка уже на полном серьезе. Он понимает, что за шутками скрывается ой какое серьезное содержание.— Спасибо, товарищи, за доверие…— растроганно заканчивает он.
Глаза его туманятся. Чтобы скрыть слезы, он отворачивается.
— А ты не стесняйся,— снова приходит ему на помощь Александр Александрович.— Металл, он черствых людей не любит. Секреты свои открывает лишь нежным да отзывчивым!..— И тут же командует: — Торжество окончено! А ну, по коням!..
Снова запели, заурчали станки суровую песню труда. Кимке под расписку вручили секретный чертеж, и он начал вытачивать по нему миниатюрную сложнейшую деталь.
А Санька принялся за пояски. Проточил на чугунной заготовке поясок, померил скобой — маловато. Снял. Прогнал еще одну стружечку, снова прикинул — так, теперь хорошо! Новая заготовка, и опять то же самое. Если не видеть конечного результата — готовой для отправки на фронт мины,— можно взбелениться от однообразия.
Саньку от естественного взрыва с некоторых пор стала спасать его фантазия. Стоит ему на мгновение прикрыть глаза, и он совершенно ясно видит передовую, минометчика, который берет Санькину мину и посылает в сторону врага.
Мина взрывается прямо в немецком окопе. Падают с пробитыми черепами фашистский генерал и полковник, пять человек рядовых тяжело ранены…
«Архиоптерикс» скрипит, шуршит резец, сдирая черновую стружку. На душе весело: каждое мгновение проходит с пользой, с пользой не только для самого Саньки, а и с пользой для его Родины!..
Снова появляется Говоров, но не один, а в сопровождении красивой смуглянки лет шестнадцати-семнадцати. Несмотря на то что на ней грубый холщовый халат, а на ногах рабочие ботинки, не трудно догадаться, что она стройна, изящна.
У девушки грустные карие глаза, опушенные густыми ресницами, тонкие шелковистые брови, убегающие к вискам. С правой стороны рта маленькая родинка. Черные вьющиеся волосы прикрывает алый берет. Неподалеку крутится Борис Солнышкин. Его усики подрагивают от возбуждения, как у кота. Он подходит к Саньке и шепчет заговорщически:
— Наша, николаевская, из ремесленного…
Санька удивленно смотрит на Солнышкина.
«А Настенька? — думает он.— Неужели уже забыл ее? Как же так?»
А Борис вьется возле новенькой, о чем-то ее расспрашивает, что-то предлагает.
«Взяла бы да турнула оболтуса! — неприязненно думает Подборов, кидая косые взгляды в сторону смуглянки.— Как же, турнет!.. Не захочет, наверное, портить отношений с сынком начальника!»
Соседка, в свою очередь, бросает такие же взгляды в сторону Саньки. Она словно догадывается о его мыслях. Ее подвижное лицо каменеет. Борис задает очередной вопрос, о чем, Санька не слышит, а вот что она ему отвечает, догадывается. Солнышкин отскакивает от новенькой так, словно та его полоснула по мягкому месту раскаленной стружкой.
Проходя мимо Саньки, он продолжает бормотать:
— Дикарка!.. Папуаска!.. Я тебе устрою, век помнить будешь!..
А девушка продолжает работать, не обращая ни на кого внимания. Она выполняет ту самую операцию, которую до нынешнего утра делал Кимка, то есть нарезает на поясках мин резьбу.
Санька относит ей очередной ящик с обработанными заготовками. Девушка приветливо кивает головой и говорит:
— Что ж, сосед, давай знакомиться,— Нина Думбадзе…
— Александр Подзоров.
— Саша, значит?
— Можно и Саша,— он рассмеялся,— друзья называют Санькой… А еще — Лордом… А раньше,— он озорно подмигнул,— величали Меткой Рукой!
Нина ответила широкой улыбкой, строгое лицо ее стало таким милым и свойским, что Санька невольно, повинуясь сердечному порыву, предложил:
— Хочешь, станем дружить?
Она вздрогнула, словно ее ударили, глаза, потемнев, метнули молнию в Санькины зрачки, маленькие ушки стали пунцовыми:
— То есть?
Санька тоже весь подобрался: «Да что она, неужели считает, что весь мир состоит из людей, похожих на Бориса?» Ему стало обидно и не только за себя, но и за своих друзей, так обидно, что он с трудом погасил возмущение: «Ударила недоверием, а за что?!»
В свое оправдание он не раскрыл рта, так и стоял каменно-неподвижный, но выразительное лицо его кричало обо всем, что он сейчас чувствовал.
— Прости! — она протянула ему руку,— Мы будем дружить. Я все поняла. Еще раз прости! — и она отвернулась, чтобы не разреветься от внезапно нахлынувшей нежности и еще от чего-то хорошего-хорошего.
— Я тоже тебя понимаю,— Санькин голос предательски задрожал.— Но я с тобой не как с девчонкой. Девчонка у меня есть, я тебе потом о ней расскажу. Я к тебе, как к товарищу…
Она молча наклонила голову: мол, все ясно.
— А с этим,— Санька махнул рукой в сторону конторки, куда ушел Борис,— держись на расстоянии. А если что, скажи, повлияем!..— Подзоров включил станок на полную мощность и яростно набросился на работу, продолжая размышлять о сложности людских взаимоотношений.
«Почему,— думал он,— некоторые люди усложняют жизнь, лгут, подличают? Когда же их уличают в чем-то неблаговидном, начинают изворачиваться, жалить налево и направо, пачкать грязью каждого, кто окажется вблизи. И до чего же все было бы здорово, если бы все жили по-честному, с душой нараспашку. Разве это трудно?!»
Под понятием «некоторые» Санька подразумевал ту категорию людей, для которых все средства хороши при битве за личное благополучие — от плевка клеветы до удара ножом. Много непонятного принесла с собой война! Еще год назад все было простым и ясным, весь мир делился на две части — на друзей и врагов. Все рабочие люди относились к разряду друзей, капиталисты и их прислужники — к врагам. И никаких тебе компромиссов! А сейчас пойди разберись, кто чем дышит. Взять хоть Бориса Солнышкина — парень видный, красивый, добрый, собакам и кошкам последнее отдаст, а в отношениях с товарищами не искренен. Ловчит там, где не надо. С девчонками паточно-липок. Неприятно.
Думает Санька, тревожится, а дело делает как надо! Если судить по пятибалльной системе, на твердую четверку жмет, старается на пятерку, да не вытягивает, наверное, потому, что «чувства» к металлу маловато. Вот Кимка — другой коленкор: тот работает, будто забавляется, а детали вытачивает на загляденье, старые мастера руками разводят — талант, да и только!..
А в школе все наоборот было: Санька шагал впереди, помогая таким, как Кимка.
Недавно сквозь пласт привычных забот прорезались новые тревоги: все больше и больше подозрений у ребят вызывает Федор Сундучков, хороводится с какими-то подозрительными личностями, пресмыкается перед Солнышкиными.
Ох, надо бы об этом работничке перемолвиться словом-другим с Сергеем Николаевичем!
Вот и еще одна чугунная красотка готова. Санька отводит каретку, специальной скобой промеряет поясок — точно.
— Как в аптеке! — говорит он вслух.
— И часто ты сам с собой разговариваешь?
По голосу определил: Нина! Обернулся — она. Девушка улыбается, даже не улыбается, а сияет. Ее улыбки, словно солнечные зайчики: блеснут — и нет, блеснут — и нет!
— Что-нибудь случилось?
— Резец сломала. У тебя лишнего не найдется? А то в инструменталку бежать — времени много потеряешь.
— Лишнего нет, а запасной найдется! — Санька открыл шкафчик с инструментом и, выбрал самый лучший резец, протянул Нине.
— Можно сказать, от собственного сердца отрываю! — пошутил Санька и тут же испуганно прикусил язык: кто ее знает, эту Думбадзе, вдруг с юмором не в ладах, опять разобидится. Но девушка успокоила его, ответив с едва уловимым грузинским акцептом:
— Вай! Скорее сюда «Скорую помощь»!
— Зачем? — не понял Санька, но тут же расплылся в радостной улыбке.
— Сердце — штука нежная, а тут от него самое дорогое отрывают! — темные глаза девушки заискрились лукавством.
«А деваха-то — казак! — с уважением подумал Санька о Нине.— За словом в карман не лезет! Такую в цехе полюбят!»
Вспомнилась Ирина. С ней все стало очень сложным. Избалованная красавица все сильнее притягивает его к себе и в то же время отталкивает. Все у них ладится, когда они на людях, стоит же им уединиться, Ирину словно подменяют: она то ластится к нему, то начинает высмеивать, потом просит прощения.
В обеденный перерыв Санька завернул к Кимке. Урляев с увлечением продолжал вытачивать многоколенчатую замысловатую деталь для аэросаней.
— Кончай, в столовку опоздаем!
— Кончаю, кончаю,— забормотал Урляев, продолжая выжимать из станка предельную скорость. Подошла Нина, поздоровалась.
— А это кто? — сострил Кимка, не оборачиваясь.
— Зойка! — ответил в тон ему Санька.
— Врешь?! — мотор, недовольно чихнув, стал замирать. Кимка похлопал-похлопал глазами и неожиданно бухнул: — Ну, Санька, и попадет же тебе сегодня от Ирины!
— Не попадет,— рассмеялась Нина.— А я для чего? Коли что — приду на подмогу!
— Ого! — Урляев протянул ей руку.— Держи!.. Кимка.
— Нина. Пошли обедать!
— Пошли! — и они пошагали в столовую.