Иные планы были у отца. Тот видел в Саньке будущего командира Красной Армии и потому старался всячески закалять его.
Хитрющий Санька не противоречил ни отцу, ни матери. Больше того, в выгодный для себя момент он вдруг объявлял, что начинает всерьез заниматься фольклором или срочно записывается в спортивную секцию по стрельбе. Услышав о Коньке-Горбунке, Мария Петровна оттаяла.
— Кто же у вас главный рассказчик?
— Соколиный Глаз. То есть Кимка Урляев,— не задумываясь, отчеканил Санька.
— Не может быть! — Продолговатые глаза Марии Петровны стали круглыми от удивления,— Неужели этот сорванец способен на столь благородные порывы? Но… отрадно. Бывают, видно, в жизни чудеса, и Кимка — одно из них.— Поклонница фольклора настолько расчувствовалась, что позабыла даже пожелать сыну спокойной ночи. Но воспитанный мальчик сделал это сам.
— Спи! — голос у Марии Петровны дрогнул.
— Сплю! — пообещал Санька, натягивая на голову одеяло. Но одно дело пообещать, другое — выполнить. Сколько Меткая Рука ни внушал себе: «Спать! Спать! Думать только о сне!» — ничего не получалось. Только на прошлой неделе усыплял всех желающих на сеансе одновременного гипноза заезжий факир. Санька сам тогда чуть было не заснул прямо на глазах переполненного клубного зала. А сейчас… Сон бежит от него прочь. Все его мысли крутятся возле Степки Могилы, которому «человека прихлопнуть легче, чем комара раздавить». А вдруг он их выследил? Кимке и Сеньке что — на третий этаж Степка не заберется. А к Саньке на первый — запросто. Полоснет бритвой по марле и — тут как тут! А отца все нет…
Меткая Рука высунул из-под одеяла нос и вполглаза поглядел на окно — лезет! Так и есть — лезет!!! Мамочка родная, что делать? Завопить? Весь дом всполошишь, конфуза потом не оберешься, если тревога окажется ложной. Да и голос пропал… Тоненько зазвенели пружины матраца. Пальцы правой руки нащупали деревянную ручку, выгнутую лебединой шеей.
«Топорик!» — обрадовался Санька.
Отбросив одеяло, он полез под кровать. Глаза он зажмурил и потому сразу же стукнулся лбом о чугунную ножку кровати.
Теперь он вооружен, теперь он готов сразиться не только со Степкой Могилой и с его дружком Яшкой, но и с самим Чемоданом Чемодановичем!
Санька вылез из-под кровати, подошел к окну. Марля цела. Под окном — никого. Из-за облака выглянула луна. Санька погрозил ей топориком. Остро отточенное лезвие засияло, как буденовский клинок, тот самый, что хранится у отца в сундуке вместе с бумагой, в которой написано: «За храбрость».
На душе стало спокойно. Сразу потянуло ко сну. Сунув топорик под подушку, Санька, победно улыбаясь, смежил глаза, и мягкий вихрь подхватил его и понес над радужными от цветов полями и лесами. Все выше и выше. Дома стали игрушечными. Речки не толще мизинца. А где же их остров? Вот он. Только это не остров, а настоящий кит. А на нем… Кто это стоит на нем, уродливый, с тумбами-ногами, с гофрированными, как шланги камерона, руками и… с чемоданом вместо головы? Огромная пасть раскрыта. А в ней зубы, торчащие, как шилья.
«Это и есть Чемодан Чемоданович! — догадывается Санька.— Что этот урод задумал?»
А Чемодан Чемоданович размахивает кривыми ручищами, щелкает зубами.
«Так ведь и слопать недолго! — ежится Санька. Но тут он вспоминает, что вооружен топориком.— Ага,— радуется Меткая Рука,— сейчас мы с тобой сразимся!..»
Но чудовище не принимает боя. Чемодан Чемоданович тает, уменьшается в размерах прямо на глазах. Вот он превращается в маленького паучка, и ветер уносит его в реку.
Вихрь поднимает Саньку над землей. Внизу огромный белый город. Море. Причалы. Неужели это Одесса?
Меткая Рука опускается на пирс, возле которого на швартовых покачивается чайный клипер. Высокие белые паруса похожи на крылья чаек. Сейчас прозвучит команда, и океанский красавец двинется в далекий путь, к берегам Америки, где Саньку ждут не дождутся благородные индейцы.
— Эй, капитал! — доносится с корабля.— Проснись!
«Кому это они?» — Санька оглядывается по сторонам.
— Он не желает командовать нашим красавцем! — кричит боцман.
«Да это же Яшка,— узнает Санька,— Степкин дружок. Как он сюда попал? Бесенок, ухмыляется».
— Мальчишка мал, рано ему командовать кораблем,— кричит Яшка,— у нас есть свой капитан, Степка Могила!
— Даешь Степку Могилу! — ревет команда.
— Не выбирайте его, это бандит!
— А мы выберем!
Степка, зловеще усмехаясь, спрыгивает с борта корабля и надвигается на Саньку.
— Ты мертвый! Мертвый! — шипит он, вонзая Саньке в грудь кривой турецкий нож.
— Все равно я живой! Живой!! — орет что есть силы Санька и открывает глаза. Возле кровати стоит улыбающийся отец.
— Ну и спишь ты, как мертвый,— говорит он,— насилу добудился. Что так? Или поздно лег?
— Не-ет,— краснеет Санька.— Пап,— переводит он разговор на безопасную для себя тему,— а шпионов ловить трудно?
— Нелегко,— усмехается старший Подзоров, прищуривая голубые с грустинкой глаза.
— Тоже скажешь, «нелегко», а сам вон какой сильный и приемы специальные знаешь,— возражает Санька.— От тебя ни один бандит не уйдет!
— Да, уж если дело дойдет до схватки, не оплошаю,— соглашается Григорий Григорьевич.— Да только враги в открытый бой стараются не вступать…
— Пап, а ты пятак пальцами согнуть можешь? Я в одной книге читал, так в ней герой не только пятак, железную кочергу в узел завязывал!
— С кочергой я, пожалуй, не справлюсь, а с пятаком попробовать можно…
Григорий Григорьевич выгреб из кармана горсть мелочи. Среди серебра и бронзы тускло поблескивал медный стершийся пятак. Поместив его между средним и указательным пальцами, Подзоров-старший стал давить на середину большим. Пятак медленно, словно бы нехотя, стал прогибаться, сильнее, сильнее…
— Идет! Идет! — заплясал Санька.— Вот так мы — молодцы! Вот так мы — богатыри!
Согнув пятак вдвое, Григорий Григорьевич протянул монету сыну:
— На, береги. Когда-нибудь расскажешь своим детям, какой у них был дед…
— Вот здорово-то! — ликовал Санька, подбрасывая монету.— А что, если мне попробовать?
— Попробуй,— поощрил отец,— только сначала сходи на кухню.
— Зачем?
— Каши поешь…
— Я с тобой, как мужчина с мужчиной, а ты со мной, как с дитенком,— обиделся Санька.— А мне уж двенадцать!
— Возраст у тебя, прямо скажем, преклонный! Торопись делать геройские дела, а то опоздаешь.
— Опять смеешься! — Санька надул губы.
— На холодец,— Григорий Григорьевич щелкнул сына пальцем по губе,— к завтраку в самый раз, с горчинкой! Ну, ладно, ладно, мир?
Но Санька не хотел мириться:
— А пистолет подержать дашь?
— Дам, если умоешься за десять секунд.
— Да я за три! Считай! — И Санька со всех ног бросился к умывальнику.
Глава четвертая
Сенька и Кимка спали в эту ночь безмятежно, не то что Санька, хотя байковое одеяло, расстеленное ими прямо на ребристый настил балкона, и старая фуфайка в головах, казалось бы, райского отдыха не гарантировали. И тем не менее они блаженствовали. Зато пробуждение ребят было невеселым.
В пятом часу утра с первыми проблесками зари громыхнула входная дверь и хриплый командирский бас пророкотал:
— Татарский э-сс-кадрон, шашки наголо!..
Это вернулся из очередного «путешествия» Кимкин отчим. Он, растолкав мальчишек не очень ласковыми пинками, приказал им построиться сначала в одну шеренгу, потом в дне. Ребята выполнили команду, правда, без особой охоты. Командир поворчал для порядка, пригрозил нерадивых посадить на гауптвахту и продолжил учение. Усадив «кавалеристов» на стулья, стал обучать их рубке лозы.
Маленький, кривоногий, с черной повязкой на правом глазу, бывший буденовец выглядел довольно комично. Но Сенька с Кимкой не смеялись, они-то знали, сколько настоящих геройских подвигов за спиной у этого человека. Не зря же Семен Михайлович наградил своего комвзвода именным оружием. Сейчас оно находится в музее.
— Ему бы и орден дали,— Кимка с гордостью посмотрел на Сеньку,— если бы под Варшавой пулей глаз не выбило…
А лихой вояка входил в раж: команда следовала за командой, а их надо было выполнять. В конце концов ребятам это надоело, и они выскочили на лестницу, хохоча во все горло. А вслед им неслось:
— Зарублю, дезертиры! Эс-с-ска-дрон, шашки наголо!..
Усевшись верхом на перила, Сенька с Кимкой скатились на первый этаж.
В квартире № 21 приоткрылась входная дверь. В образовавшуюся щель выглянула заспанная физиономия пожарничихи.
— Опять ты! Я вот тебе, окаянный, надаю по шеям, чтобы не будил людей ни свет ни заря!..
Кимка показал ей язык и выскочил на улицу.
Улица встретила мальчишек солнечной тишиной. Все добрые люди досматривали сны, лишь в ближнем перелеске отчаянно пересвистывались птахи да расфранченные петухи хрипло голосили о том, что нынче суббота и те, кто не очень настроен попасть в праздничный суп, должны поскорее сносить ноги из курятника.
— Чей потух? — спросил Сенька.
— Мамо его знает.
— Мамо? Кто это?
— Не кто, а поговорка такая! А петух вроде пожарничихи. Не злая тетя Мотя, а горластая — страсть! И хозяин ее — человек подходящий. Усищи у него во! Длинные и тонкие. Шофером на пожарной машине работает. Взрослые зовут его почему-то Поддубным, а мальчишки — тараканом. За усы.
— И такому человеку ты хотел причинить зло! — покачал черноволосой головой Сенька, сгоняя с лица невольную ухмылку.
— Подумаешь, «зло»!.. Да у нее одних петухов пять штук, а кур так и не сосчитать!
— Тогда ты молоток!
— Может, тогда вон того нахала подстрелим? — загорелся Кимка.— Гляди, как возле пеструшки увивается!
— Не надо, шум будет, а нам это противопоказано! — Сенька с удовольствием выговорил новое словцо, услышанное недавно в больнице, куда Мститель заходил на профилактический медосмотр.
— Куда потопаем?
— На завод,— зевнул Сенька.— До обеда поработаем, потом… Прощай, завод! Одесса-мама, здравствуй!.. Ночку проваландаемся на «Аладине», а там — ду-ду! Заметано?