«Главное — не спешить!» — сказал он себе, с помощью передвижного подъемного крана поднимая цилиндр на станок. Вот он закрепил его в патроне, отцентровал и начал растачивать. Движения молодого токаря точны и быстры, соответствуют ритму сердца.
«Кажется, получается!» — удовлетворенно думает он, заканчивая проточку первого цилиндра.
В обеденный перерыв в цехе появился Федор Сундучков с ленивым пареньком по имени Щуря, о котором Саньке и Кимке было из достоверных источников известно, что он ходит в подручных у Чемодана Чемодановича. Они шли рука об руку. Но странное дело: сегодня лицо Федора не было подобострастным и сонным, как обычно, наоборот, оно излучало ум и энергию. Лицо же сына черноморских пиратов поражало пепельно-серым цветом. Глаза его блудливо бегали по сторонам, ускользая от встречных взглядов.
Сундучков со Щурей подошли к Говорову. Федор о чем-то спросил Александра Александровича, тот вздрогнул и развел руками, словно бы говоря: «Ну дела!» После чего «странная пара», как ее окрестил Санька, направилась на выход.
«Наверное, обедать!» — подумал Подзоров. Подошел Кимка, усталый, но довольный.
— Пойдем обедать?
— А разве памятники обедают?
— Какие еще памятники? — взъерошился Урляев.— Человек, можно сказать, от голода умирает, а «они шутить изволят»! — Недавно Кимка и Зойка записались в клубный драмкружок и начали даже готовиться к постановке какой-то классической пьесы, где Кимке поручили сыграть роль приказчика. Вот он теперь кстати и некстати и ввертывал словечки из своей роли.
— А я не шучу,— Санька даже сдвинул брови, показывая, насколько он серьезен, и пояснил: — Ты в бинтах похож на памятник самому себе…
— A-а,— у Кимки в глазах плеснулась улыбка,— значит, и ты признал…
— Признал. Давным-давно, что ты — трепач!
— Подумаешь! — Кимка задрал нос.— Уж и оформить художественно рассказ нельзя, да?!
Дорогой Санька поделился с Кимкой своими опасениями относительно Нины.
— Понимаешь, этот подлец Борис на все способен.
Кимка почесал выглядывавшее из-под повязки правое ухо:
— Надо навестить Нинку. Помочь ей.
— Завтра и сходим.
— Уговорились.
Остаток дня пробежал в суматохе. А день следующий начался с сюрприза. Пришли на работу и узнали, что младший Солнышкин — вор и предатель. Ушам своим не поверили, докопавшись до подробностей. Связавшись со шпаной, Солнышкин проиграл кучу денег. И чтобы рассчитаться, выкрал и заложил шпане секретный чертеж. Чертеж у Бориса из рук в руки принял слесарь Щуря, который и завлек Бориса в игру. А из рук Щури он попал в руки Федора Сундучкова, который и задержал его вместе с чертежом.
…Вот и девчоночье общежитие — длинный серый барак с бесконечной лентой нешироких окошек.
Поднялись на крыльцо с покосившимися перилами. В прихожей тускло светит лампочка и три десятка свечей. Пахнет свежевымытыми полами. Длинный и узкий коридор чем-то напоминает общежитие на плавучем дебаркадере «Мировая революция»: те же узенькие дверки справа и слева, только без номеров. Навстречу плывет пышная приветливая молодица.
— A-а, женишки пожаловали!
— Мы по поручению месткома,— нахмурился Кимка, ему почему-то показалось, что ласковое обращение «женишки» для них, боевых командиров, более чем унизительно.
Лукавоглазая молодица, кажется, угадала Кимкины думы. Прыснув в рукав, она поинтересовалась:
— Вижу, обращеньице мое вам не по душеньке. Будьте уж тогда прелюбезны — назовитесь по имени-отчеству. Да доложите, поскольку я тут вроде коменданта, к кому пришли-пожаловали?
Кимка смущенно закашлялся.
— Токари мы,— представился Кимка,— Урляев и Подзоров. А пришли мы узнать о нашем товарище — Нине Думбадзе. Говорят, что она куда-то вроде уехала, самочинно бросив работу. А мы не верим.
— И правильно делаете, милочки мои! — Женщина стала серьезной.— Заболела ваша подружка, в жару пять дней промаялась, а теперь полегчало малость… оклемалась!.. На работу завтра собирается. Сама еле на ногах стоит, а туда же!.. Ну, да я отговорю.
— А что с ней было-то? — Санька почувствовал к разговорчивой молодице симпатию.
— А лихоманка ее знает! — усмехнулась та.— Было да сплыло, вот и весь сказ!
— Ну, а доктор что сказал?
— Доктор? А он сюда и не заявлялся.
— Как не заявлялся?! — на лицах ребят растерянность и уныние.
— Да вы что, хлопчики, перепугались-то? Я же сказала, что Ниночка выздоровела. Скоро на работу пойдет, чего же еще?
— «Чего еще»?..— Кимка с трудом перевел дыхание.— Под суд ее отдать могут. Больничного-то у нее, выходит, нет!.. А начальник…— Кимка даже сплюнул под ноги. Но тут же извинился.— Что же будем делать, а?
— Перво-наперво, Нинуську на эту страшенную мысль не наталкивайте. А то еще снова сковырнется. А я пойду к начальству, походатайствую.
— Надо вызвать врача,— сказал Санька.
— Вызывала, пять раз к врачихе бегала. Обещалась, а сама так и не пришла. Больных, дескать, много, она одна за трех управляется: и зубы дергает, и чирьи режет, и груди простукивает…
— Глуховатая такая? — обрадовался Санька.— Я ее знаю, это Евдокия Варлаамовна, славная!
— Точно. Ласковая, да на слово не прижимистая, так и говорит, так и говорит…
— Ну, тогда еще живем! Сходим к ней втроем, растолкуем, она и даст Нине нужную справку.
Из двери напротив выглянула Нина. Она похудела, побледнела, но от этого не стала дурнушкой. Глаза ее просияли:
— Мальчики, как хорошо, что вы меня навестили! Проходите! А я уж было решила, что все меня позабыли… Кимка, а что это с твоей головой? И с рукой?
— О-о,— Кимка даже плечи приподнял, как задиристый петушок крылья,— сейчас я тебе расскажу…
Рассказ длился не меньше часа, потом пошли расспросы и ответы о цехе, о сводках Информбюро… О предательстве Бориса и о том, как он отомстил Нине, подговорив отца направить дело в суд, не распространялись.
Распрощались с Ниной и с разговорчивой комендантшей в одиннадцать часов вечера.
— Спите спокойно, женишки, все будет хорошо,— пообещала молодица, провожая юных посетителей до двери.— На меня можете положиться всецело. Если что, я до самого Калинина дойду, а правду отыщу!
«А что, и дойдет,— с благодарностью подумали о ней ребята.— Такие в беде друзей не оставляют!»
Глава шестнадцатая
Чем ближе подкатывался фронт, чем злее нажимали на работу токари и кузнецы, модельщики и медники, электросварщики и электрики, литейщики и плотники. Санька все больше и больше задумывался о своем месте в общем строю, а также о миссии рабочего человека на земле. Волновали его и более отвлеченные вопросы. Думал он и о правомерности любви и ненависти. Опять же ненависти классовой, к фашистам и их пособникам, и ненависти внутриклассовой, к ловчилам и приспособленцам всех родов и рангов. Особенно больным и запутанным был вопрос о взаимоотношениях юноши и девушки. Девушка перед Санькой вставала в образе Ирины, юноша — в образе его самого.
Свои поступки он научился видеть со стороны. И, удивительное дело, если к ошибочным, неправильным поступкам Ирины он относился более чем терпимо, старался найти им какое-то оправдание, то собственных ошибок не прощал, казня себя яростным презрением и уничижением.
Нет, он не закрывал глаза на несовершенства той, которую одарил своей дружбой и доверием, и все-таки помимо своей воли старался выгородить ее.
Весь цех знал, что Ирина предала Саньку, что она амурничает с рыжим интендантом и что не сегодня-завтра выскочит за него замуж, а Санька получит полную отставку. Конечно, никто и в мыслях не держал, что шестнадцатилетний мальчишка должен на ней немедленно жениться, но ведь и она лишь на год старше его!..
Убедившись в предательстве Ирины, Санька и тут постарался обелить ее, зато старших Заглушко возненавидел. Ведь это они толкнули ее на выгодный брак. «Выгодный брак» — слова-то какие подлые!» — возмущался Санька и удивлялся, что у них в Советской стране есть люди, живущие по дореволюционным обычаям, о которых сам Санька знал только по книжкам.
Урляев с Подзоровым и их сверстники стремительно росли, мужали, мудрели.
Люди научились ко второму году войны малые беды как-то не замечать.
Битва под Сталинградом принимала столь ожесточенный характер, что даже непосвященным в стратегию людям и тем становилось ясно, что именно здесь, на этом боевом рубеже, решается судьба всей войны.
Завод напрягся до последнего предела. Кроме мин и авиабомб он стал выпускать противотанковые «зажигалки» — бутылки с горючей смесью. План вытягивали уже не по́том, а кровью.
Григорий Артамонович Заглушко, укативший в центр решать вопрос об эвакуации машинного парка завода «Октябрь» в Гурьев и Баутино, назад не возвратился. В центре нашли более целесообразным направить высококвалифицированного специалиста в Ташкент. Со дня на день должны были последовать за «стариками» и молодые — проворный интендант и его невеста. Соответствующий приказ о переводе Михаила Константиновича, Муси, уже заполучен. Отъезд оттягивался из-за Ирины.
Сегодня она самолично пожаловала на завод. Когда Заглушко вошла в токарный цех, все взгляды скрестились на ней. Выглядела она, как всегда, очень эффектно. Но на этот раз не красота ее притягивала взгляды ребят и девчат, все с волнением ждали, куда она пойдет и что сделает.
А Ирина, казалось, не замечала никого. Никого… кроме Саньки.
В его широко распахнутых зрачках полыхала радость долгожданного свидания, и нежность, и еще что-то, чего он и сам недопонимал, но это «что-то» было поистине прекрасным, и это прекрасное осветило своим светом лица его товарищей, сделав их нежными и одухотворенными.
Из глаз Ирины брызнули слезы.
— Ты чего? — Санькины губы произнесли этот вопрос беззвучно. Она ответила одними глазами: «Ничего… Это от счастья… Я обрадована встречей с тобой…»
Когда она подошла к его станку, весь цех вздохнул облегченно.
— Сегодня вечером обязательно приходи ко мне, буду ждать.— Ирина только тут осознала, где она и что с ней происходит. На щеках ее проступил румянец смущения.