В бодрой улыбке обнажились до корней сплошь вставные зубы.
– Запомни, – сказал он, – мы делаем это двумя способами, чтобы, когда из-за шторма вырубится электричество, можно было заглянуть в старые добрые книги и все там найти. Хочешь чашку чаю? Нет ничего лучше в мокрую погоду.
– Хочу, – сказал Куойл, сидевший на краешке стула. Дождевые ручейки стекали по оконному стеклу.
– Устраивайся, – сказал начальник порта, сгоняя со стула кошку. – Теперь к нам заходит много разных судов. В бухте Чокнутых высокая вода – почти до самой береговой линии. Правительство вложило семнадцать миллионов долларов в модернизацию этой бухты два года тому назад. Реконструирована пристань, построен новый контейнерный терминал. Шестнадцать круизных лайнеров сделали заявки на заход в наш порт в этом году. Они стоя́т здесь всего один, от силы два дня, но, боже мой, стоит им ступить на пристань, как они начинают разбрасывать деньги направо и налево.
– Как давно вы этим занимаетесь?
– Зависит от того, что ты имеешь в виду под «этим». Я вышел в море, когда мне было тринадцать, – палубным матросом на шестидесятитонной парусной шхуне моего дяди Доннала, которая ходила вдоль побережья. Вот там-то я и накачал силенку. О, он кормил меня по-королевски. Но и работать заставлял, как ломовую лошадь. Потом я немного порыбачил на плавбазе, оснащенной плоскодонками-дори, у берегов Белл-Айл. Работал на прибрежном пароме. Служил в торговом флоте. Во время Второй мировой был лейтенантом Канадских военно-морских сил. После войны поступил в береговую охрану. А в тысяча девятьсот шестьдесят третьем въехал в этот кабинет в качестве начальника порта Якорный коготь. Уже тридцать лет. В будущем году выхожу на пенсию. Мне всего семьдесят, а они меня выпихивают. Собираюсь научиться играть на банджо[31]. Если, конечно, сумею не рвать струны. Я иногда не могу рассчитать собственную силу. Ну а ты?
Он принялся разминать пальцы – при этом их суставы трещали, как сучки́ в костре, – отставив мизинец, похожий на корешок пастернака.
– Я? Я работаю в газете.
– Ты похож на местного, но разговариваешь не по-нашему.
– Мои предки жили на мысе Куойлов, но я вырос в Штатах. Так что я чужак. В какой-то степени. – Рука метнулась к подбородку.
Начальник порта посмотрел на него прищурившись и сказал:
– Да, похоже, мой мальчик, с этим связана целая история. Как случилось, что ты вырос так далеко от дома? Что вернулся обратно?
Дидди Шовел все еще умел завладеть вниманием.
У Куойла чашка заплясала на блюдце.
– Я был… Это трудно объяснить. – Голос его упал почти до шепота. Он ткнул ручкой в свой блокнот и сменил тему.
– Вон тот корабль… – Он указал в окно. – Это что за судно?
Начальник порта нашарил бинокль под стулом и посмотрел на бухту.
– А, «Полярный клык»? Ну да. Это заслуженный ветеран. Постоянно заходит сюда, чтобы взять на борт груз рыбы и икры морского ежа для японских гурманов. Рефрижераторное судно, построено в Копенгагене году в тысяча девятьсот семидесятом – семьдесят первом для транспортировки северных деликатесов. Ты когда-нибудь видел, как на рыбозаводе расфасовывают икру морского ежа?
– Нет, – ответил Куойл, представляя себе эти зеленые «игольницы» в водоемах, оставляемых приливом.
– Красота! Красота. Фантастические деревянные лотки. Японцы считают это деликатесом для самых утонченных гурманов и платят по сотне долларов за штуку. Они выкладывают эту икру самыми замысловатыми узорами, как лоскутное одеяло. Юми. Они называют ее «юми». И едят сырой. В Монреале ее подают в суши-барах. Я пробовал. Чего я только не пробовал. Буйволиное мясо. Муравьев в шоколаде. И сырую икру морских ежей. У меня луженый желудок.
Куойл пил чай, испытывая небольшую тошноту.
– На, возьми бинокль, посмотри. У него нижняя часть форштевня[32] похожа на луковицу. Так тогда строили. Есть еще его двойник, «Арктический резец». Тоже рефрижератор, четыре шлюза, изолированные отсеки. Посередине – рулевая рубка с морской картой, все снабжено новейшими электронными навигационными устройствами, все автоматизировано. После того как «Полярный клык» потрепало во время шторма, он был переоснащен – новое навигационное оборудование, новая электронная система поддержки температурного режима, все показания выводятся на мостик и все такое прочее.
Когда его строили, была, знаешь ли, в моде скандинавская мебель – вот куда ушло все тиковое дерево. Помнишь песенку «Норвежское дерево»? – Он пропел несколько строчек ревущим басом. – Так вот, «Полярный клык» обставлен мебелью из промасленного тика. Вместо бассейна там сауна. Согласись – это куда полезней в здешних водах. На стенах изображения лыжных гонок, северных оленей, Северного сияния и тому подобное. Наверное, ты слышал о нем?
– Нет. Он чем-то знаменит?
– Это корабль, который вбил клин между отцом и сыном, между Джеком и его младшим сыном Дэннисом.
– Дэннис? – сказал Куойл. – Он ремонтирует наш старый дом. На мысе Куойлов.
– Наверное, я бывал в этом доме, – равнодушно сказал Дидди Шовел, – еще мальчиком. Много, много, много лет назад. Дэннис теперь первоклассный плотник. Плотник из него получился лучше, чем рыбак. И для Джека это было большим облегчением – после всего того, что случалось с Баггитами в море, у Джека остался смертельный страх, хоть он и проводит на воде столько времени, сколько может. Он не хотел, чтобы его мальчики стали рыбаками. Именно поэтому, разумеется, оба до смерти хотели именно этого. Джек говорил им, что это тяжелая, очень тяжелая жизнь, в конце которой нечем похвастать, кроме загубленного здоровья и бедности. И очень велик шанс утонуть в одиночестве в ледяной пучине. Что и случилось с его старшим сыном Джессоном. Погода внезапно ухудшилась, лодка, до отказа набитая рыбой, обледенела и перевернулась на Мешковатой отмели. Прогнозировали умеренное волнение, но внезапно налетел шторм. Тут, на берегу, все стало серебряным – обросло жутким инеем: он ведь чем красивей, тем опасней. Еще чайку?
Он подлил крепкого черного чая Куойлу, у которого язык и так уже был шершавым, как у кошки.
– Ну так вот. Дэнни едет в Сент-Джонс, устраивается в подмастерья к известному тамошнему плотнику – если не ошибаюсь, Брайану Коркери, – изучает ремесло досконально, от сколачивания каркаса до полировки. И что он делает потом? Заметь, это была его первая работа. Он нанимается корабельным плотником на «Полярный клык»! Тот ходил тогда из приморских провинций Канады в Европу, дважды – в Японию, вдоль побережья в Нью-Йорк. Дэннис обожал море и корабли так же, как Джек и Джессон. Будь его воля, он бы всему другому предпочел рыбную ловлю. Но Джек об этом и слышать не хотел.
Как же он бесился! Уму непостижимо. Он ведь думал, что, став плотником, Дэннис будет в безопасности, на берегу. Понимаешь, он боялся, боялся за него. А мы часто ополчаемся против того, чего боимся. И Джек оказался прав. Он знал, что море на всех Баггитах поставило свою метку.
Как-то случился у нас очередной зимний шторм. «Полярному клыку» не повезло, он оказался в этот момент в открытом море. Милях в двухстах к юго-востоку от Сент-Джонса. Февральские штормы очень свирепы. Холод, сорок футов под килем, ураганный ветер дует со скоростью пятьдесят узлов. Тебе, мистер Куойл, когда-нибудь доводилось оказаться в море во время шторма?
– Нет, – ответил Куойл. – И желания не испытываю.
– Такого не забудешь никогда. После этого каждый раз, стоит только услышать шум ветра, ты будешь вспоминать эти леденящие душу стоны, водяные горы, гребни волн, рвущиеся в пенные клочья, и скрежет корабля. Это всегда страшно, но в тот раз была самая середина зимы, холод стоял ужасный, поручни и весь такелаж покрылись коркой льда, и на судно легли тысячи фунтов дополнительной тяжести. Снег валил так густо, что за этими окнами был лишь слышен белый рев. Я не видел улицы внизу. Обращенные на северо-запад стены домов снег облепил слоем в фут толщиной, твердым, как сталь.
Чай совсем остыл в чашке Куойла. Он весь обратился в слух. Старик ссутулился, слова с шипением протискивались сквозь его стиснутые зубы. Страшные воспоминания с клекотом вырывались изо рта вместе с черным дымом.
– Корабли пытались укрыться в безопасных гаванях, сигналы бедствия неслись вдоль всего северного побережья Атлантики – от прибрежных вод Канады до Европы. На танкере-химовозе снесло мостик вместе с капитаном. Сухогруз, перевозивший железную руду, пошел ко дну вместе со всей командой. Болгарский рыболовный траулер переломило пополам, все матросы погибли. Корабли, стоявшие в гавани, срывало с якорей, и они вреза́лись друг в друга. Страшный шторм. Спасения не было нигде. И «Полярному клыку» досталось. Море не место для прогулок. Капитан держал скорость, достаточную лишь для того, чтобы поддерживать рулевое управление, и шел попутным ветром, надеясь выдержать шторм. Надо тебе когда-нибудь расспросить об этом Дэнниса. Кровь в жилах стынет, как подумаешь, какую кару принял тогда на себя корабль. Все окна в рубке выбило. И кругом – ничего, кроме моря. Всю ночь люди думали лишь об одном – дотянет ли судно до утра. Ту кошмарную ночь они пережили. Но единственная перемена, которую принес дневной свет, состояла в том, что теперь они могли видеть чудовищные валы, обрушивавшиеся на них, всю ярость взбесившегося моря.
А вскоре после рассвета перед ними поднялась стена воды, которая, казалось, вобрала в себя пол-Атлантики, и следом – адский взрыв. Дэннис рассказывал: он подумал, что судно врезалось в айсберг или что-то взорвалось на борту. Он после этого на какое-то время оглох. Но это было море, которое корабль принял на себя. Стальной корпус «Полярного клыка» под тяжестью этой волны дал трещину посередине почти в дюйм шириной, протянувшуюся от правого борта до левого.
И вот они, носясь взад-вперед, стали замешивать цемент, пытаясь залепить им трещину, сдирать деревянную обшивку – делать все, чтобы остановить воду, вливавшуюся внутрь и заполнявшую трюм. Скоро они уже бегали по пояс в воде.