– Теперь придется выбросить, – сказал Куойл.
– Ничего подобного, – возразил Партридж. – Натри чернильные пятна горячей солью и тальком. А потом выстирай их еще раз, добавив колпачок отбеливателя.
Куойл сказал, что попробует. Голос у него дрожал. Партридж удивился, увидев, как бесцветные глаза здоровенного мужика увеличились, наполнившись слезами. Потому что Куойл никак не мог справиться с чувством одиночества, а мечтал стать компанейским человеком, уверенным, что его общество доставляет удовольствие другим.
Сушилки взревели.
– Эй, приятель, заходи как-нибудь вечерком, – сказал Партридж, наискосок царапая свой адрес и номер телефона на обороте измятого кассового чека. У него тоже было не так уж много друзей.
На следующий вечер Куойл явился к нему, сжимая в руках бумажные пакеты. Фасад дома Партриджа и безлюдная улица были залиты янтарным светом. Золотой час. В пакетах были пачка импортных шведских крекеров, бутылки с красным, розовым и белым вином, завернутые в фольгу треугольнички иностранных сыров. Куойла взволновала зажигательная легкая музыка, доносившаяся из дома Партриджа.
Некоторое время они дружили: Куойл, Партридж и Меркалия. Различия между ними таковы: Партридж черный, маленький, неугомонный путешественник по жизненным косогорам, любитель разговоров на всю ночь; Меркалия, вторая жена Партриджа, с кожей цвета коричневого птичьего пера на темной воде, отличалась умом и темпераментом; Куойл, крупный, белый, тащился по дороге жизни, не ведая куда.
Партридж обладал способностью заглядывать за пределы настоящего, делать моментальные снимки грядущих событий – как будто в голове у него мгновенно замыкались какие-то провода. Он родился в рубашке; в трехлетнем возрасте видел, как шаровая молния скатилась по пожарной лестнице; ночью накануне того дня, когда его свояка покусали шершни, ему приснились огурцы. Он был уверен в своей счастливой судьбе и умел выпускать изо рта идеальные колечки дыма. Свиристели во время своих сезонных перелетов всегда останавливались у него во дворе.
Сейчас, сидя у себя на заднем дворе и глядя на Куойла, похожего на собаку, наряженную в мужской костюм для комичной фотографии, Партридж о чем-то размышлял.
– Эд Панч, ответственный редактор газеты, где я работаю, ищет недорогого репортера. Лето закончилось, и его студентики-практиканты разбежались по своим норкам. Газетенка – отстой, но она даст тебе несколько месяцев передышки, чтобы осмотреться и поискать что-то получше. Черт возьми, а может, тебе понравится быть репортером.
Куойл кивнул, прикрывая подбородок. Если бы Партридж предложил ему прыгнуть с моста, он как минимум перегнулся бы через перила. Совет друга.
– Меркалия! Я оставил тебе горбушку, моя девочка. Это самое вкусное. Иди сюда.
Меркалия надела колпачок на ручку. Устала писать о вундеркиндах, которые грызут ногти, бродят вокруг стульев в гостиной, складывая в уме невероятные суммы, и, топая, выколачивают пыль из восточных ковров у себя под ногами.
У Эда Панча слова вылетали из середины сложенных губ. Разговаривая, он изучал Куойла: отметил дешевый твидовый пиджак размером с лошадиную попону, ногти, имевшие такой вид, будто их регулярно обтачивали на шлифовальном кругу, учуял покорность Куойла, догадался, что тот сделан из мягкого масла, которое легко намазывается на хлеб.
Сам же Куойл, блуждая взглядом по стенам, остановился на гравюре, покрытой пятнами плесени от сырости. Шероховатое лицо, глаза – как стеклянные шарики, бахрома волос, выбивающихся из-под воротника и каскадом ниспадающих на его жестко накрахмаленный сгиб. Интересно, кто это в треснутой рамке? Дедушка Панча? Он стал думать о предках.
– У нас семейная газета. Мы специализируемся на оптимистических сюжетах с общественно значимым уклоном.
«Мокинбургские вести» печатали льстивые истории из жизни местных бизнесменов, короткие биографии народных любимцев. Тонкие страницы газеты были набиты головоломками и конкурсами, сводными колонками, сенсациями и комиксами. В каждом номере печаталась шутливая анкета: «Являетесь ли вы потенциальным алкоголиком?»
Панч вздохнул, делая вид, будто принимает важное решение.
– Поставлю тебя на обзор городских новостей – в помощь Элу Каталогу. Он введет тебя в курс дела. Задания будешь получать от него.
Зарплата предполагалась жалкая, однако Куойл этого не знал.
Эл Каталог, человек с лицом, похожим на заячью морду, обросшую щетиной, и лоснящимися губами, ногтем поставил галку в списке заданий. Его взгляд со скоростью пневматического молота метнулся к подбородку Куойла и обратно.
– Ну что ж, собрание педсовета по планированию – то, что нужно для начала. В младшей школе. Не хочешь сгонять туда сегодня вечером? Посидишь на детских стульчиках. Опишешь все, что там будет, и напечатаешь отчет на машинке. Максимум пятьсот слов. Если хочешь, прихвати диктофон. Принесешь мне свою заметку до полудня. Я сам посмотрю ее, прежде чем передавать тому черному сукину сыну в редакторской.
«Черным сукиным сыном в редакторской» был Партридж.
Сидя на собрании в заднем ряду, Куойл делал записи в блокноте. Придя домой, всю ночь за кухонным столом печатал и перепечатывал снова и снова. Утром, с темными кругами под глазами, взвинченный от кофе, вошел в отдел новостей и стал дожидаться Эла Каталога.
Эд Панч, всегда являвшийся первым, прошмыгнул в свой кабинет, как угорь под камень. Начался утренний парад: сотрудник отдела городских сенсаций, размахивающий пакетом с кокосовыми пончиками; высокая китаянка с налакированной прической; пожилой начальник отдела распространения с руками, будто свитыми из стального троса; две макетчицы; фоторедактор во вчерашней рубашке с пятнами от пота под мышками. Куойл, сидя за столом, пощипывал подбородок, опустив голову и притворяясь, будто правит собственную статью. В статье было одиннадцать страниц.
В десять часов явился Партридж. Красные подтяжки и льняная рубашка. Кивнул, прошагал через весь отдел, сунул голову в нору Панча, подмигнул Куойлу и устроился за дальним столом в редакторском отсеке.
Партридж знал массу всего: что мокрая веревка выдерживает больший груз, чем сухая, что вареное яйцо крутится лучше, чем сырое. Прикрыв глаза и слегка откинув голову назад, в легком трансе, он мог на память воспроизводить всю бейсбольную статистику, как древние – «Илиаду». Он перекраивал банальную прозу, очищая ее от всего лишнего, выводя подражателей на шаблоны Джимми Бреслина[3].
– Куда подевались те, прежние репортеры? – бормотал он. – Готовые вмиг сорваться с места, язвительные, эти вечно пьяные сукины дети, ночные ястребы, которые на самом деле умели писать.
Куойл подошел и протянул ему свою статью.
– Эла еще нет, – сказал он, подравнивая стопку листков, – поэтому я подумал, что лучше сначала показать это тебе.
Его друг не улыбнулся. Он был на службе. Несколько секунд он читал, потом поднял голову, и на его лицо упал свет от флуоресцентной лампы.
– Если бы Эдна была на месте, она бы порвала это на мелкие кусочки. А если бы это увидел Эл, он бы выгнал тебя взашей. Ты должен все переписать. Садись-ка. Я покажу, в чем твои ошибки. Говорят, что репортера можно слепить из чего угодно. Вот на тебе и проверим.
Именно этого Куойл и ожидал.
– Итак, твое введение. Господи Иисусе! – воскликнул Партридж и стал читать вслух высоким голосом нараспев: «Вчера вечером Комиссия по планированию района Пайн-Ай большинством голосов приняла решение о пересмотре более ранних рекомендаций по поправкам к муниципальному кодексу застройки, которые должны были увеличить минимальный размер участков для жилых объектов во всех районах, кроме центра города, до семи акров». Это прочесть – все равно что кусок цемента прожевать. Слишком длинно. Ай-ай-ай, как длинно. Путано. Никакой человеческой заинтересованности. Ни одного живого слова. Тоска. – Его карандаш порхал по фразам Куойла, что-то переставляя и вымарывая. – Слова должны быть короткими. Предложения тоже. Разбей их на части. Посмотри сюда и сюда. Вот суть твоего взгляда. Вот собственно новость. Вынеси ее в начало.
Он ловко перемещал слова. Куойл в испуге и волнении склонился над ним, но ничего не понимал.
– Ладно, идем дальше, – сказал Партридж. – «Член Комиссии по планированию района Пайн-Ай Дженис Фоксли подала в отставку после бурного совещания, состоявшегося поздним вечером во вторник. “Я не собираюсь сидеть здесь и наблюдать, как предают и продают бедное население этого района”, – сказала она. За несколько минут до этого ее заявления комиссия девятью голосами против одного утвердила новый кодекс застройки. Отныне законный минимальный размер участков для жилых объектов равняется семи акрам». Не хватает живости, никакого стиля, и по-прежнему слишком длинно, – сокрушался Партридж, – но движение уже в нужном направлении. Улавливаешь идею? Понимаешь, в чем суть новости? Что ты хочешь донести в первую очередь? Здесь вот что можно сделать, посмотри. Нужно дать собственную интерпретацию.
Энергичные усилия Партриджа, однако, ни к чему не привели. Спустя полгода интенсивного обучения Куойл так и не усвоил, что такое новость, и не приобрел способности подмечать детали. Кроме двенадцати-пятнадцати привычных глаголов, остальных он боялся. И сохранял пагубную склонность к неправильному употреблению деепричастных оборотов. «Перебравшись в город, условия их жизни сильно ухудшились». Увидев это, литобработчица Эдна, женщина резкая, вскочив из-за стола, заорала на него:
– Вот тупой придурок! Как, черт бы тебя подрал, условия жизни могут перебраться в город?!
Куойл являл собой очередной образчик полуграмотного журналиста, коих в наши дни развелось немало. Поставить бы их всех к стенке!
Во время летучек Куойл сидел и что-то записывал в блокноте. Казалось, будто он участвует в происходящем. Ни рык Эдны, ни колкости Партриджа его не обижали. Он с детства привык к грубому обращению брата и жестокой критике со стороны отца. Собственное имя, отдельной строкой написанное под текстом статьи, приводило его в восторг. Ненормированный рабочий день внушал ему ощущение, будто он сам хозяин своего времени. За полночь возвращаясь домой после обсуждения третьестепенного муниципального подзаконного акта об утилизации бутылочной тары, он чувствовал себя винтиком в механизме власти. На обычные явления повседневной жизни смотрел с точки зрения газетных загол