Он открыл дверь и втянул живот, чтобы дать им пройти. Куойл споткнулся на толстом ворсистом ковре. В камине, выложенном кирпичами, горел огонь, каминная полка из атласного дерева была инкрустирована орхидеями из перламутра, опалов и яшмы. Куойл не мог насмотреться, отметил патину на бронзовой лампе. Все выглядело старинным и штучным. Но было что-то отталкивающее в красоте этой комнаты, хотя он не мог сказать, что именно. Чувствовалось, как тебя обволакивают морская сырость и разъедающие пары соли. Женщина в банном халате, испачканном пятнами от еды, с волосами цвета пены в сточной канаве, сидела на диване. Множество браслетов и колец на ее руках бряцали друг о друга. Ноги вытянуты, грубые посиневшие щиколотки. В руке бокал с вырезанным инициалом «М». Всхлипывали виолончели, придавая драматизма обстановке. Куойл разглядел футляр от аудиодиска на кофейном столике – «Завтрак на атласных простынях»[44]. Женщина поставила бокал. Мокрые желтые губы.
– Байонет, расскажи им, что случилось во время урагана Боб, – приказала она мужчине, не глядя на Куойла и Билли Притти.
– Ее бимс[45] шестнадцать футов одиннадцать дюймов, – сказал седовласый мужчина, беря с каминной полки бокал с инициалом «Дж». Кубики льда в нем почти растаяли, но он все равно выпил. – Существуют хугаряхты и буеряхты…
– А также хокияхты, шнокияхты и брехняяхты, – перебила его женщина. – А еще существуют всякий вздор и выдающиеся болваны. Если ты не расскажешь им, что случилось во время урагана Боб, я сама расскажу.
Мужчина допил свой бокал. С отворотов его брюк капала вода.
Билли Притти решил отвлечь женщину, чтобы избежать кровопролития.
– Да-да, дорогая, расскажите нам, что случилось во время урагана Боб. Нам очень интересно послушать.
Рот у женщины открылся, но ни звука не слетело с языка. Она пригвоздила мужчину взглядом, он вздохнул и заговорил устало, нараспев:
– Хо-ро-шо. Будем поддерживать видимость счастья в нашей долбаной семейке. Мы были пришвартованы в бухте Белой вороны, северней бухты Бар. Это в Мэне, как вы знаете, в Соединенных Штатах. Чуть дальше Портленда по побережью. Вообще-то есть два Портленда, но другой находится на Западном побережье. В Орегоне. Под Британской Колумбией. Так вот, у «Крутой малышки» в разгар того невиданного урагана отвязались швартовы. Море совершенно взбесилось. Вы видели, как построена «Крутая малышка». Она исключительно массивна. Чрезвычайно тяжела. Просто наказание какое-то. Так вот, она изрубила семнадцать судов в спички. Семнадцать!
Женщина откинула голову назад и каркнула.
– Но на этом она не остановилась. Вы уже знаете, что дно у нее плоское. Она может ходить над мелями. После того как она расправилась в Белой вороне с кораблями, стоявшими на плаву, волны погнали ее на берег. Как какой-то гигантский таран. Она ворвалась на сушу и – бабах!
– Бабах! – повторила женщина. Халат у нее распахнулся. Куойл увидел синяки на бедрах над коленями.
– Так вот, ворвалась она на берег и пошла крушить дома. И это были не ваши прибрежные дома, дома мясников и пекарей, нет, это были красивейшие дома, спроектированные всемирно известными архитекторами.
– Правильно! Правильно! – женщина понукала его, как понукают цирковую собаку прыгнуть через горящий обруч.
– Разнесла двенадцать домов, причалы и эллинги. В щепки, в мелкие щепки. Вот так: бабах!
– Бабах!
– А потом пошла обратно и растерла все в пыль. Сровняла с землей. Уилки Фитц-Чейндж как раз пытался уснуть в гостевой комнате одного из этих домов – он был послом в какой-то маленькой восточноевропейской горячей точке и теперь, в пляжном домике у Джека и Дафны Джершомов, приходил в себя после нервного срыва – так он едва спасся. Потом рассказывал: ему показалось, что по нему стреляют из пушек. Но самое невероятное то, что единственным повреждением, которое она сама получила в этом совершенно безумном неуправляемом бесчинстве, была трещина в шверте. Ни вмятины, ни царапины.
Женщина с полным ртом закрыла глаза и кивнула. Но теперь весь ее вид говорил о том, что ей все это надоело, что она устала от всех этих людей.
Куойл представил себе тяжеленное судно, врезающееся в соседние суда, сносящее дома и доки. Он откашлялся.
– Что привело вас в Якорный коготь? Просто проводите отпуск?
Седовласый мужчина с энтузиазмом продолжил свою речь:
– Отпуск? Здесь? На самом заброшенном и жалком побережье в мире? Да меня бы сюда и калачом не заманили. Я бы скорее согласился пойти в бурные воды сорока тысяч островов Огненной Земли на мусорной шаланде. Нет, мы, видите ли, меняем обивку. – Его голос саркастически зазвенел. – Сильвер, моя дражайшая женушка, желает воспользоваться услугами особого специалиста по обивке яхт. Единственного среди тысяч. Он раньше жил на Лонг-Айленде, в каких-то семи милях от нашей летней резиденции. А теперь мы вынуждены тащиться к нему на этот забытый богом каменный берег. От самых Багамских островов – и только затем, чтобы поменять обивку в обеденном салоне. Как тут вообще можно жить? Господи, нам даже кожу пришлось везти с собой.
По тому, с каким нажимом он произнес «металлическое» имя своей жены, Куойл догадался, что на самом деле ту звали каким-нибудь заурядным именем вроде Эллис или Бернис.
– Мастер – обивщик яхт? Я даже не знал, что такие существуют.
– Еще как существуют. Вы только подумайте: на яхтах полно невероятных, странно несимметричных поверхностей – совершенно нелепых скамеек, каких-то треугольных столов. На то, чтобы сделать обивку только в столовой такой уникальной яхты, как эта, нужны тысячи и тысячи долларов. Выполняются все прихоти клиента. И, разумеется, все яхты разные. На некоторых особенно роскошных стены и потолки обтянуты кожей. Я видел даже кожаные полы – помнишь, Сильвер? Кажется, это была яхта Бискита Парагона? Пол из квадратов кордовской кожи. Конечно, на ней и упасть не страшно.
– Как его фамилия? – спросил Куойл. – Местного обивщика яхтенных интерьеров. Читателям это будет интересно.
– О, это не он, – сказала женщина. – Это она – Агнис Хэмм. «Яхтенные интерьеры и перетяжка мебели Хэмм». Нудная дама, но с мебельной иглой в руке – богиня! – Она рассмеялась.
Билли Притти засобирался.
– Ну, большое вам спасибо, друзья… Байонет и Сильвер…
– Мелвилл. Как Герман Мелвилл. – Мужчина наполнил свой бокал, рука у него дрожала – быть может, потому, что он промок до нитки. Они обменялись с ним рукопожатием, Билли Притти коснулся холодных пальцев женщины. Вон из этой душной каюты, под освежающий дождь. Мокрый чемодан, вероятно, был загублен безвозвратно.
Голоса в каюте становились все громче. «Ну, давай, – кричала женщина, – уходи отсюда, убирайся, посмотрим, как далеко ты уйдешь, мерзкий ублюдок! Снова станешь гидом. Давай, вали отсюда. Вали!»
14. Уэйви
Суббота. День. Куойл весь забрызган бирюзовой краской, которой он красил детскую комнату. Садится за стол, перед ним чашка чая на блюдце и тарелка пончиков с джемом.
– Значит, тетушка, – сказал он, – твой бизнес – обивка яхтенных интерьеров. – Отпил чаю. – А я думал, что ты перетягиваешь диваны.
– Ты видел мою вывеску? – Тетушка шкурила комод, терла дерево шуршащим наждаком, обвисшая кожа на руке колыхалась в такт движениям.
Банни и Саншайн – под столом, с машинками и картонным полотном дороги, извилистым, как на автодроме. Банни поставила на дороге заграждение – деревянный брусок.
– Это лось, – сказала она. – А это едет папа. Др-р-р. Би-бип. Лось не обращает внимания.
Она сокрушает машинкой деревянный брусок.
– Я тоже хочу! – Саншайн потянулась к бруску и машинке.
– Возьми свои. Это – мои.
Возня под столом, удар головой о ножку и вой Саншайн.
– Плакса! – Банни выкарабкалась из-под стола и швырнула брусок и машинку в Саншайн.
– Тише вы! – сказала тетушка.
– Успокойся, Банни.
Куойл посадил Саншайн на колени, осмотрел красное пятно у нее на лбу, поцеловал его, стал качать девочку. Банни из дальнего угла сверлила всех троих ненавидящим взглядом. Куойл улыбкой дал понять, что ее взгляд его не трогает. Но его тревожило то, что дети вечно визжали и царапались. Когда же они станут добрее друг к другу?
– В мастерской еще все вверх дном, но по крайней мере швейные машинки уже установлены. Большая проблема – найти квалифицированных помощников, но я уже обучаю двух женщин – миссис Мейвис Бэнгз и Дон Баджел. Мейвис – старшая из них, вдова, а Дон еще только двадцать шесть. Училась в университете, стипендия и все такое. Но по ее профессии совершенно нет работы. Когда на рыбном заводе требовались рабочие руки, она чистила пинагоров[48], а в промежутках перебивалась на пособие по безработице. Икра пинагора ценится. – Сама она ее не любила.
– Нет, я не видел мастерской. Я брал интервью у твоих заказчиков, мне надо написать об их яхте. Мелвиллы. Это был для меня сюрприз. Я понятия не имел, что ты занимаешься обивкой яхтенных интерьеров.
– Да, занимаюсь. Я ждала, когда прибудет мое оборудование. Открыла мастерскую дней десять тому назад. Я начала заниматься яхтами после смерти моего друга. В тысяча девятьсот семьдесят девятом году. В те времена это называли «другой половиной». Уоррен. Так я потом назвала собаку. Из почтовой службы. Уоррен, конечно, а не собака. – Она рассмеялась. Выражение ее лица неуловимо менялось. Она не стала говорить Куойлу, что Уоррен на самом деле звали Айрин Уоррен. Самое дорогое для нее существо в мире. Смог ли бы он это понять? Нет, не смог бы.
– До сегодняшнего дня я вообще не знал, что такая профессия существует, и меньше удивился бы, если бы ты оказалась физиком-ядерщиком. – Ему пришло в голову, что он почти ничего не знал о жизни тетушки. И не испытывал желания узнать.