– Ну, для газетчика тебя слишком легко удивить. Все просто и логично. Я выросла у моря, кораблей видела гораздо больше, чем машин, хотя, разумеется, это были отнюдь не яхты. Первой моей работой в Штатах была работа на швейной фабрике, мы шили пальто. Все те годы, что мы с моим другом провели вместе, мы жили в плавучем доме, швартовались в разных маринах вдоль побережья Лонг-Айленда.
Больше всего нам нравилось в Лоунлибруке, в тамошней марине мы простояли дольше всего. А когда нам надоедало глядеть на одни и те же корабли, мы по воскресеньям плыли в какую-нибудь другую бухту, посмотреть на тамошние суда, пообедать. Это было своего рода хобби, что-то вроде бердвотчинга[49]. «Как ты насчет того, чтобы совершить небольшое путешествие, посмотреть на другие корабли?» – предлагал один из нас. Мы мечтали когда-нибудь заиметь симпатичный маленький кеч[50] и совершать на нем круизы, но мечта не сбылась. Я всегда воображала, как мы вдвоем вернемся сюда, в мой старый дом, но возвращение все откладывалось и откладывалось. Так что для меня вернуться сюда отчасти было и данью памяти друга.
На самом деле это значило для нее гораздо больше.
– Как-то я перетянула старое кресло, которое стояло в нашем плавучем доме. У него были хорошие формы, но цвет обивки напоминал горчицу, а обивочный шнур весь растрепался. Я купила хорошую обивочную ткань, темно-синюю с красным рисунком, сняла старую обивку и использовала ее в качестве выкройки. Не пожалела времени – строчила, прилаживала, гладила. Получилось идеально. И мне очень понравилось этим заниматься. Я всегда любила шить, работать руками. И другу понравилось. Тогда я попробовала работать с кожей. Это было нечто – работать с кожей. Она была темно-красной, наверное, именно этот цвет называют бургунди. Единственное, что мне не удавалось, это как следует приладить кайму. Обивка съеживалась то там, то здесь. И еще было очень трудно простегивать. Я приходила в отчаяние, глядя, как порчу эту прекрасную кожу. Потому что, с моей точки зрения, она была испорчена. Помог совет друга: «Почему бы тебе не поучиться работать с кожей? Не пройти специальный курс?»
Мы нашли объявление в «Обозрении драпировщика» – подписка мне была подарена на Рождество, опять же другом. Вот уж кто был читателем – читалось все, что попадало в дом: надписи на упаковках зубной пасты, винные этикетки – мы, бывало, покупали бутылку вина для пятничного ужина, – ну и, конечно, книги! Ими был набит весь наш плавучий дом. Так вот, в объявлении говорилось, что в некоем училище в Северной Каролине набирают летний курс по «современным технологиям драпировки». Мы выписали их буклет. Я пришла в ужас, увидев, сколько стоит обучение, к тому же мне не хотелось уезжать одной на все лето – курс был рассчитан на восемь недель. «Кто знает, Агнис, может быть, такой шанс тебе больше никогда не представится». Этот аргумент друга меня убедил. Я решилась.
Саншайн вывернулась из рук Куойла и завладела брусками. Один из них поставила на картонную дорогу и победно посмотрела на Банни. Та сидела, болтая ногами, и поочередно закрывала то правый, то левый глаз, заставляя Саншайн, Куойла и тетушку прыгать туда-сюда, пока краем глаза не заметила что-то снаружи, среди тукаморов, какую-то тень. Что-то белое! Потом оно исчезло.
Тетушка продолжала разворачивать Свою Историю. Ее романтическую версию.
– Курсы помещались в здании колледжа в маленьком городке на берегу залива Памлико-Саунд. Там собралось с полсотни человек отовсюду. Женщина из Айова-Сити, которая хотела специализироваться в музейной реставрации с использованием старинной парчи и редких тканей. Мужчина, занимавшийся изготовлением игрушечной мебели. Мебельный дизайнер, который твердил, что ему нужна практика. Я написала домой, что очень довольна. На курсах призналась, что у меня нет никакой специализации, просто мне нравится работать с кожей и я хотела бы приобрести нужные умения.
Она отложила наждачную шкурку, стерла пыль и стала длинными движениями натирать поверхность комода навощенной тряпочкой. Банни проскользнула вдоль стены, подошла к Куойлу и обеими ладонями сжала его руку: ей хотелось ощутить его близость.
– Где-то в середине курса, – продолжала тетушка, – мой наставник – он работает сейчас с итальянскими мебельными дизайнерами – сказал: «Агнис, у меня для вас – трудное задание». Это было маленькое, двадцатифутовое суденышко из стеклопластика, принадлежавшее дворнику училища. Он купил его подержанным. Моя задача состояла в том, чтобы починить и заново обтянуть старомодные диванчики, на которых днем сидели, а ночью спали. Еще там была треугольная стойка, которую он хотел обить мягкой черной кожей и вытиснить на ней название судна – если я правильно помню, «Торквемада». Я убедила его, что это будет выглядеть хуже, чем классический ромбовидный выпуклый узор с аккуратным набивным валиком по верхнему краю. А название судна, сказала я, можно выгравировать на медной дощечке и повесить за стойкой или сделать симпатичную деревянную выжженную табличку. Он дал добро. И получилось.
Я добавила кое-какие округлости, обрамила края валиками, что-то присборила, где-то заложила складки, и получилось роскошно и стильно – как раз то, о чем мечтал этот парень. На самом деле это настоящее искусство, и я в нем преуспела. Чистое везение.
Она вскрыла жестяную банку. Желтый воск. Запах уборки и производства.
– Наставник сказал, что у меня способности к работе с корабельными интерьерами и что обивка яхт хорошо оплачивается. Еще сказал, что я увижу великолепные суда и познакомлюсь со множеством интересных людей.
Таким образом похвала незнакомого человека изменила тетушкину жизнь.
Куойл сидел на полу с дочерьми, строил с ними путепровод, город, наводненный машинами из деревянных брусков с ревущими в воображении моторами. Терпеливо восстанавливал путепроводы, снесенные проезжавшими под ними грузовиками.
– Папа, сделай за́мок. Построй за́мок на дороге.
Он был готов делать все, о чем они его просили.
– Возвращаясь домой на Лонг-Айленд в автобусе, я все прокрутила в голове: как мне начать свой маленький бизнес. Даже представила себе вывеску: «Яхтенные интерьеры Хэмм», а под надписью – парусник с полным оснащением. Я решила арендовать выходящее на улицу помещение на первом этаже дома на пристани Моллюсковой бухты. Составила список необходимого оборудования: производственные швейные машины, пуговичный пресс, пара обитых подмостей, инструменты для сдирания старой обивки – гвоздодер для мебельных гвоздей, щипцы; ремонтные инструменты – стяжки для кожи, натяжные рамы. Я решила начинать с малого, закупать кожу только под определенный заказ, чтобы не вкладывать слишком много денег в материалы.
За́мок рос на глазах, возводились башни, арки, одна из тетушкиных заколок для волос с кусочком пряжи превратилась в вымпел. Воображаемые машины – в галопирующих коней с разрушительными наклонностями. Банни и Саншайн цокали языками, изображая топот копыт.
– Итак, вернувшись домой, я тут же, захлебываясь, излила на друга свой восторг, не обратив внимания на вялую реакцию. И только потом заметила серый цвет лица, какой бывает при сильной головной боли или тяжелом недуге, и большую потерю веса. «Ты плохо себя чувствуешь?» – спросила я. Уоррен, бедная душа, комок нервов – а потом взрыв: «Рак изъел весь организм. Сроку осталось от четырех до шести месяцев. Зачем было беспокоить тебя во время учебы?»
Тетушка встала, со скрипом отодвинула стул, подошла к двери – глотнуть свежего воздуха, передохнуть от едкого запаха воска и сердечного удушья.
– Все закончилось через три месяца. Первое, что я сделала, когда немного пришла в себя, – взяла собачку и назвала ее Уоррен. – Она не стала объяснять, что хотела, произнося часть имени Айрин Уоррен по пятьдесят раз на дню, вызывать воспоминания о былом счастье. – Пока не выросла, нрав у нее был вполне мирный. А потом она стала кидаться, правда, только на незнакомцев. Спустя некоторое время я арендовала то самое помещение и занялась обивкой яхтенных интерьеров. А другу, моему дорогому другу, так и не довелось увидеть мою мастерскую.
Куойл лежал на спине на полу, на его груди громоздились деревянные брусочки, которые падали, когда он делал вдох.
– Это лодки, – сказала Саншайн. – А папа – вода, а это мои паромы. Папа, ты – вода.
– Примерно так я себя и чувствую, – сказал Куойл.
Банни подошла к окну, поставила два бруска на подоконник. Вгляделась в заросли тукаморов.
– Вот так и занимаюсь я этим последние тринадцать лет. А когда твои отец и мать умерли, хотя с твоей матерью мы и знакомы-то не были, я подумала: самое время вернуться на старое место. Иначе я рискую вообще никогда его больше не увидеть. Ведь я старею. Хотя и не ощущаю этого. Знаешь, не надо тебе опускаться до их уровня. – Имелось в виду лежать на полу заваленным брусками. – Они не будут тебя уважать.
– Тетушка, – сказал Куойл, витая мыслями где-то между «кораблями» у себя под подбородком и обивочным бизнесом. – А эта женщина, твоя помощница в мастерской… Что, ты говоришь, она изучала в университете? – Ему всегда нравилось играть со своими детьми. Он ощущал неловкость оттого, что испытывал удовольствие, складывая кубики вместе с Банни. И ему было интересно даже делать пирожки из песка.
– Ты имеешь в виду Дон? Ну да, миссис Бэнгз ведь никогда и в школу-то не ходила, не то что в университет. Фарологию, науку о маяках и сигнальных огнях, она изучала. Дон знает все о высоте установки маяков, о силе света, о частоте мигания и буях. На эту тему она может любого заговорить до полусмерти. И знаешь, она целый день об этом и толкует, чтобы не вылетело из головы. Как говорится, пользуйся, а то потеряешь. Она и боится потерять. Поэтому говорит сама с собой. А работу найти не может, хотя судоходство сейчас такое интенсивное, что можно всю ночь не спать, прислушиваясь, как перекликаются корабли. А что, эта Дон тебя интересует? – Тетушка потерла пальцы друг о друга, ощущая налет воска.