– Да нет, – ответил Куойл. – Я ее даже не знаю. Просто интересно стало.
Муха проползла по столу, остановилась, потерла носик передними лапками, потом поползла дальше, прихрамывая, ее задние лапки больше напоминали подпорки, чем гнущиеся конечности. Тетушка прихлопнула ее тряпкой.
– Может, зайдешь в мастерскую на следующей неделе? Познакомишься с Дон и Мейвис. Мы можем вместе перекусить в «Шкипере Уилле».
– Хорошая мысль, – сказал Куойл, бросив взгляд на Банни, уставившуюся в тукаморы за окном.
– На что ты там смотришь, Банни?
Хмурый взгляд в ответ.
– Когда вырасту, – сказала девочка, – я буду жить в красном бревенчатом домике и заведу несколько свиней. И никогда не буду убивать их ради бекона. Потому что бекон делают из свиней, папа. Нам Бити рассказывала. А Дэннис убил свинью, чтобы сделать бекон.
– Не может быть! – воскликнул Куойл, изобразив крайнее изумление.
Вторник, а Куойл никак не мог начать писать статью. Он засунул свой попорченный дождем блокнот с записями, сделанными на боттеряхте, под стопку газет. Куойл привык писать о резолюциях, голосованиях, подзаконных актах, повестках дня, заявлениях, расцвеченных политическими орнаментами. Но он не знал, как описать лакированное дерево «Крутой малышки». Как перенести на бумагу дикость Мелвиллов? Его мысли в основном занимала Банни. История с поцарапанной кухонной дверью. Он перебирал бумаги и без конца смотрел на часы. Может, пойти к тетушке в мастерскую? Спросить ее про Банни. Есть тут проблема или нет? В любом случае ненасытный Куойл умирал с голоду.
Не успел он завести свой универсал, как на память пришла та высокая женщина, Уэйви. Он посмотрел на дорогу в обе стороны, не идет ли она. Иногда она ходила в школу к полудню. «Вероятно, для того чтобы помогать там с ланчем», – подумал он. Ее не было. Но когда он перевалил через холм и стал виден дом Джека, она показалась – шагала по дороге, размахивая холщовой сумкой. Он подъехал, радуясь тому, что и она одна, и он один.
В сумке были книги, она сказала, что работает в школьной библиотеке два раза в неделю. Голос у нее был с хрипотцой. Сидела прямо, тесно сдвинув колени. Оба посмотрели на безымянные пальцы друг друга – есть ли обручальное кольцо – и оба увидели золотые ободки. Теперь по крайней мере одну вещь друг о друге они знали. Молчание. Море открывалось взору постепенно. Скиф и качающаяся на волнах дори, мужчины, свесившиеся с борта, чтобы переустановить ловушку для трески. Куойл бросил взгляд на пассажирку: глаза цвета, среднего между зеленым стеклом и землей. Огрубевшие руки. Не так молода, где-то под сорок. Но есть ощущение гармонии – с чем? Со временем или с местом? Он не знал, просто чувствовал это. Она повернула голову, поймала его взгляд. Быстро снова отвела его. Но обоим стало приятно.
– У меня есть дочка, которая этой осенью пойдет в первый класс. Крольчонок[51]. Так ее зовут – Банни. А младшую зовут Саншайн[52], она остается дома у Бити Баггит, пока я на работе. – Он считал, что должен что-то говорить. Откашлялся.
– Я слышала. – Какой у нее тихий голос. Как будто она разговаривала сама с собой.
На дорожке, ведущей к школе, она, наполовину выбравшись из машины, что-то пробормотала, Куойл не разобрал, и зашагала прочь. Вероятно, это было «спасибо». А может, «заезжайте как-нибудь, выпьем чаю». Она шла, размахивая руками. Потом остановилась на миг, достала из кармана белый мятый платок и высморкалась. Куойл не уезжал. Наблюдал, как она взбежала по ступенькам школьного крыльца и вошла в дверь. Что с ним не так?
Просто посмотреть, как она идет, высокая женщина, которая пешком преодолевает мили. А Петал никогда не ходила пешком, если можно было ехать на машине. Или лежать.
15. Обивочная мастерская
Узлы обойщика: полуштык, скользящий узел, двойной полуштык и пучковый узел.
Тетушкина мастерская находилась в переулке за Причальной дорогой. Каркасный дом цвета охры с резными деревянными завитушками и черными ставнями. Куойлу понравился торговый ряд, укрытый от ветра и в то же время располагающийся почти на пристани. Окна со старинными волнистыми стеклами. Когда он открыл дверь, звякнул колокольчик. Тетушка, обшивавшая валиком набивную подушку, подняла голову. Загнутая игла застыла воткнутой в муслин.
– А, это ты, – сказала она. Обвела взглядом свою мастерскую так, словно сама видела ее впервые.
Женщина с волосами, зачесанными на уши, как у Эмили Дикинсон на портретах, и симметрично разделенными широким пробором, сидела за швейной машинкой. Стрекот иглы замедлился, муслиновый лоскут соскользнул со стола. Женщина улыбнулась Куойлу, обнажив идеальные зубы между фиалковыми губами, потом улыбка померкла, печаль разлилась по лицу ото лба до губ. На груди у нее пенилось жабо.
– Миссис Мейвис Бэнгз, – представила ее тетушка тоном церемониймейстера.
За другим столом девушка со шлемом тугих коричневых кудряшек кроила дорогую кожу.
– И Дон Баджел, – сказала тетушка. Девушка, напряженно сосредоточенная, не подняла головы и не перестала орудовать ножницами. Стоял запах кожи, красителя, шлихты и духов. Духами веяло от миссис Бэнгз, которая сидела теперь, сложив руки на груди и уставившись на Куойла. Его ладонь метнулась к подбородку.
– Это пока все, – сказала тетушка. – На сегодня оборудовано только два швейных места и установлен один раскройный стол, но потом, когда поставлю дело на ноги, я надеюсь иметь здесь шесть швейных и два раскройных места. Так было у меня на Лонг-Айленде. На следующей неделе прибудет парусное рыболовецкое судно, что-то вроде яхты, с каютой под палубой, – оно было построено в Штатах, на Западном побережье, как кеч для ловли лосося на блесну, но теперь принадлежит одному человеку из Сент-Джонса. За последние год-два я видела несколько коммерческих рыболовных парусников. Говорят, они дешевы в эксплуатации. Похоже, парусные корабли возвращаются в рыболовство. Было бы неплохо.
Дон кроит спинки стульев для обеденного салона яхты Мелвиллов. Этот синий цвет подобран к глазам миссис Мелвилл. Кожу красили в Нью-Йорке по ее индивидуальному заказу. А Мейвис шьет чехлы для поролоновых прокладок на сиденья. Дон, это мой племянник, о котором я тебе рассказывала. Работает в газете. Мы с ним пойдем в «Шкипера Уилла», тут, напротив, пообедать. Когда закончишь кроить, заправь, пожалуйста, в другую швейную машинку вон те синие нитки. Она даже нитки отдала покрасить в тон коже.
Цокая каблуками своих черных туфель, тетушка вышла за дверь, а Куойл, замешкавшийся, чтобы закрыть за собой дверь, услышал, как миссис Бэнгз говорила Дон: «Он – не то, чего ты ожидала, да?»
Горячий воздух, пропахший пережаренным маслом и окалиной, вырывался из вытяжной трубы «Шкипера Уилла». Спертый воздух внутри был еще хуже; рыбаки, все еще в своих непромокаемых комбинезонах, забрызганных рыбьей кровью, и резиновых сапогах, горбились над тарелками трески с жареной картошкой, запивая ее чаем из чашек со свисающими ниточками от пакетиков. Сигаретный дым растворялся в облаке, поднимавшемся от жаровни. Официантка без конца выкрикивала заказы на кухню. Куойл видел грязный фартук шкипера Уилла, вздымавшийся и опадавший, как лед в полосе прибоя.
– Ну, Агнис, детка, что будешь есть сегодня? – Официантка лучезарно улыбнулась тетушке.
– Тушеную треску, Перл. Ну, и чашку чая, конечно. А это мой племянник, работает в газете.
– Ага, я видала его уже. Был тут как-то с Билли. Ел бургер с кальмаром.
– Именно, – отозвался Куойл. – Очень вкусно.
– Это шкипер Уилл придумал бургеры с кальмаром. Сегодня тоже их возьмешь, дорогой?
– Да, – ответил Куойл. – Почему бы нет? И чай. Со сливками. – Что такое шкиперский кофе, он уже знал: слабенькое, но едкое варево с привкусом трески.
Куойл сложил салфетку веером, потом снова развернул и стал сгибать ее в треугольники все меньшего и меньшего размера. Потом взглянул на тетушку.
– Хочу тебя кое о чем спросить, тетушка. Это касается Банни. – Он долго собирался с духом, чтобы побеседовать с ней об этом. Петал сто раз говорила, что Банни – «ребенок со странностями». Он отрицал это. Но девочка и впрямь отличалась от других детей. Что-то в ней было «неисправно». Она напоминала чайник, то закипающий, закипающий, шумно бурлящий, выкипающий досуха и растрескивающийся, то холодный, с «цветками» накипи на дне и стенках.
– Тетушка, как ты думаешь, она нормальная?
Тетушка подула на чай, посмотрела на Куойла. Выражение лица осторожное. Она вглядывалась в Куойла так, словно он был новым сортом кожи, который она собиралась купить.
– Эти дурные сны. И ее взрывной характер. И… – Он запнулся. Ему было трудно говорить.
– А ты только подумай, – сказала тетушка, – что ей пришлось пережить. Она потеряла близких. Оказалась в чужом, странном месте. В старом доме. Среди незнакомых людей. Ее дедушка с бабушкой, мать… Я не уверена, понимает ли она, что с ними случилось. Иногда она говорит, что они все еще в Нью-Йорке. Для нее все перевернулось вверх дном. Как и для всех нас, впрочем.
– Это все так, – сказал Куойл, жадно глотая чай, – но есть что-то… – все внутри у него грохотало, как проезжающий поезд, – …что-то еще. Не знаю, как это назвать, но говорю именно об этом. – Слова «расстройство личности», сказанные как-то воспитательницей мокингбургского детского сада о Банни, которая толкала других детей и ела мелки́, стояли у него в ушах.
– Приведи пример – что ты имеешь в виду.
Зловещее облако опустилось на Куойла.
– Ну, например, Банни не нравится этот темно-зеленый цвет дома.
Прозвучало по-идиотски. На самом деле его напугало то, что случилось на кухне. Остальное он был готов не принимать во внимание. Принесли тушеную треску и бургер с кальмаром. Куойл вцепился в него зубами, как будто это была веревка, связывавшая ему руки, которую нужно перегрызть.