– Потом эти ее ночные кошмары. То, что она плачет и кричит без повода. В шесть – шесть с половиной лет ребенок не должен так себя вести. Помнишь, как ей привиделась собака в первый день нашего приезда? Как она оцепенела от страха при виде якобы лохматой белой собаки с красными глазами? И как мы искали везде где можно, но не нашли никаких следов этой собаки? – Голос Куойла стал хриплым. Чего бы он не дал, чтобы не находиться здесь сейчас. Тем не менее он решил выяснить все до конца.
– Да, конечно, помню. – Поскрипывание вилки по тетушкиной тарелке, кухонный жар, звон ножей, вспухающие и лопающиеся пузыри смеха. – Несколько недель назад был еще один случай с белой собакой. Знаешь, тот маленький белый камень, который лежит у меня в садике на валуне? Если смотреть сбоку, он похож на собачью голову. Банни прибежала и стала колотить в дверь, крича, что голову оторвали. Я подумала: случилось что-то ужасное. Никак не могла уговорить ее перестать кричать и рассказать мне, в чем дело. Наконец она протянула руку. На пальце у нее был маленький порез, совсем крохотный, в четверть дюйма. И капелька крови. Я наложила повязку, и она успокоилась. Но так и не сказала, откуда он взялся. А несколько дней спустя призналась, что выбросила «камень с собачьей мордой», и он ее укусил. Вот на пальце и осталась ранка.
Тетушка рассмеялась, чтобы показать, что тут нет ничего такого, отчего следует паниковать.
– Как раз это я и имею в виду. Она выдумывает подобные вещи. – Куойл проглотил последний кусок кальмара. Он был подавлен. Тетушка игнорировала его тревогу, уклонялась от важного разговора. Люди, сидевшие у него за спиной, начали прислушиваться, он чувствовал это и понизил голос до шепота: – Послушай, меня это тревожит. По-настоящему тревожит. Я бы даже сказал, пугает. В субботу утром, когда ты уехала за своей посылкой, мы пошли на кухню приготовить ланч. Я хотел разогреть суп. Саншайн пыхтела над своими ботинками – ты знаешь, она всегда желает снять их сама. Банни достала из шкафа коробку крекеров к супу, я слышал, как она открывала ее, шурша вощеной бумагой, но вдруг остановилась и уставилась на дверь. Потом начала плакать. Тетушка, поверь мне, она была до смерти напугана и кричала: «Папа, собака царапается в дверь. Запри ее!» Потом пронзительно завизжала. Саншайн так и замерла на месте с одним ботинком в руке. Мне надо было бы открыть дверь и показать, что за ней никого нет, а я вместо этого запер ее. Знаешь почему? Потому что сам испугался, что за ней мог кто-то быть. Такой была сила ее страха.
Тетушка прицокнула языком.
– Да, – сказал Куойл. – И в тот момент, когда я ее запер, Банни перестала кричать, взяла коробку и достала из нее два крекера. Совершенно невозмутимо. Скажи, разве это нормально? Я подумываю о том, чтобы показать ее детскому психологу. Или еще кому-то в этом роде.
– Знаешь, племянник, я бы не стала с этим торопиться. Я бы подождала и понаблюдала. Могут ведь быть и другие объяснения. Вероятно, она восприимчива к чему-то, чего все мы, остальные, не воспринимаем. Настроена на какую-то волну, нам недоступную. Есть такие люди. – Она искоса посмотрела на Куойла, чтобы понять, как он отнесся к ее словам о том, что его дочь обладает способностью видеть что-то за пределами обычной реальности.
Но Куойл не верил в сверхъестественные способности. Он боялся, что ранние утраты, исковерканное детство, его собственное неумение дать ей достаточно любви нанесли ущерб психике Банни.
– Почему бы тебе просто не подождать, племянник? Не посмотреть, как будут развиваться события? В сентябре она пойдет в школу. Три месяца для ребенка немалый срок. Я согласна, что она не такая, как другие дети, иногда ее можно назвать немного странной, но знаешь, мы все особенные, хотя можем притворяться, что это не так. Мы все странные. Просто с возрастом мы учимся маскировать свою особость. А Банни пока этого делать не умеет.
Куойл вздохнул с облегчением и медленно провел ладонью по подбородку. У него возникло ощущение, будто они говорили совсем не о Банни. А о ком же тогда? Разговор улетучился, словно туман при свете солнца.
Тетушка снова принялась за рыбу, на краю тарелки лежала треугольная кучка костей, которые официантка называла состриженными когтями дьявола.
Они отправились обратно в мастерскую. Когда шли по переулку, в окно Куойл увидел черные волосы миссис Бэнгз, склонившейся над сиденьем стула и вытаскивавшей из него мебельные гвоздики маленьким гвоздодером.
– Ну, что ж, – сказала тетушка. – Хорошо, что мы об этом поговорили. Очень жаль, но сегодня мне придется задержаться допоздна. Нужно ободрать банкетки. Мы должны закончить их к следующему вторнику: снять старую и поставить новую обивку. Сможешь забрать девочек? И не тревожься о Банни. Она еще всего лишь маленькая девочка.
Однако когда-то это не остановило Гая. Когда это случилось впервые, ей было столько же, сколько Банни сейчас.
– Конечно, – сказал Куойл, испытавший облегчение и чувство освобождения – несколько секунд счастья. Да, он подождет и посмотрит. Всякое может случиться. – Ты поужинаешь в городе или нам тебе что-нибудь приготовить?
– Я тут перекушу. А ты иди. Тебе надо купить молока и льда для холодильника. И не волнуйся попусту.
– Не буду, – сказал Куойл, целуя тетушку в щеку, едва уловимо пахнувшую мылом с авокадовым маслом. Она желала им добра, но ничего не знала о детях и об их горестях.
16. Кухня Бити
Потребности домохозяйки весьма разнообразны, но в основном обычны, и большую часть того, что ей требуется, можно найти в общем разделе.
Лучшая часть дня наступала для Куойла, когда он забирал дочерей из дома Дэнниса и Бити. Его участие в жизни становилось более значительным, он по-настоящему ощущал себя отцом, в то же время получая возможность не скрывать своих истинных чувств, о чем в другое время мог только мечтать.
Склон холма, обращенный к воде, кривой частокол забора – и вот уже аквамариновый дом Дэнниса с трехстворчатым окном, выходящим на улицу. Прежде чем выбраться из машины, Куойл вынул из кармана рубашки ручки и положил их на приборную доску. Ручки ему мешали. Дверь открывалась на кухню. Он вошел внутрь, обходя детей и переступая через них. В гостиной, под раскрашенной фотографией двух полных женщин, в расслабленных позах отдыхающих среди папоротников, Дэннис смотрел новости рыболовства, ссутулившись на диване с подушками леопардовой расцветки. По обе стороны от него лежали подушки, вязанные крючком, одна – узором «радуга», другая – квадратиками.
«Плотник в домашней обстановке».
В доме было жарко, пахло свежеиспеченным хлебом. Но Куойлу нравились этот удушающий, пахнущий дрожжами жар, ребячьи болтовня и визг, перекрывающие назойливый бубнеж телевизора. Иногда его глаза заволакивались слезами, ему казалось, что Дэннис и Бити – его родители, хотя Дэннис был его ровесником, а Бити моложе его.
Почти не отрывая взгляда от телевизора, Дэннис крикнул на кухню:
– Мать, сооруди-ка нам чаю.
Звук водяной струи, льющейся в чайник. Маленький заварной чайник уже пыхтел па́ром на белой плите. Ребром ладони Бити смахнула со стола крошки, положила на него каравай хлеба. Уинни, старшая дочка Баггитов, поставила стопку тарелок. Как только Куойл сел, Банни бросилась к нему, словно он только что вернулся из долгого опасного путешествия, обняла, положила голову ему на грудь. Ерунда, ничего ненормального в ней нет. Ничего. Саншайн играла в паучка с Мерчи Баггитом, ее пальчики карабкались по его руке, а она приговаривала: «Защекочу, защекочу».
Сидя за кухонным столом с детьми на коленях, угощаясь хлебом с желтым джемом из морошки, Куойл слушал и кивал. Дэннис обсуждал дневные новости, Бити рассказывала безумные истории, которые перетекали одна в другую, даже не закончившись.
Рисунок на скатерти был составлен из медных труб и мыльных пузырей. Дэннис говорил, что ужасно расстроен: его приятель Карл въехал в траншею, которую строители прокопали прямо поперек дороги на Костяном холме. Теперь лежит в больнице со сломанной шеей. Бити поставила перед детьми блюдца с консервированными абрикосами. Банни взяла ложку, но положила обратно.
– Он прямо как будто проклят. Восемь или девять лет назад он испугался так, что поседел за один месяц. Дело было так: он рыбачил со своим братом возле Колдрона и увидел в воде что-то мягкое. Он подумал, что это оторвавшаяся сеть, всплывшая на поверхность. Ну, они подплыли, он ткнул в нее багром – и, господи спаси и помилуй, из воды выныривает гигантское щупальце… – Дэннис поднял руку над головой, угрожающе загнув ладонь, – …и хватает его. Обвивает его руку и сжимает. Он говорит, что такой силищи свет не видывал. Ну, ему повезло, что он был не один. Его брат выхватил нож для разделки трески и начал перерезать это щупальце. А оно – сплошные мышцы и присоски, они так стиснули руку, что на ней по сей день жуткие отметины видны. Но он все же перерезал его и врубил мотор; у него сердце только что из горла не выскакивало, он так и ждал, что сейчас остальные щупальца накроют его. Но все-таки они вырвались. Университет даже заплатил им за отрезанный кусок щупальца. И вот теперь он ломает себе шею в дорожной канаве. Да что же это такое!
Спустившись с отцовских колен, Банни шепотом попросила Бити достать из холодильника бекон и показать Куойлу. Знаменитый бекон из свиньи, которую убил Дэннис. Куойл нарочито вытаращил глаза и поднял брови, чтобы показать Банни, как он изумлен. Но продолжал при этом слушать Дэнниса.
– От отца я никогда ничего не слышал про рыбалку. Сам он ее обожает, но только для себя. Меня он пытался уберечь от этого занятия, он вообще хотел держать нас всех подальше от воды. И из-за этого получилось так, что Джессон примкнул к дяде Гордону и его команде, а меня просто всегда тянуло на воду. Ну да, я хотел стать плотником, это правда, но и рыбачить я тоже хотел. – Тон его голоса стал мечтательным. – Отличное занятие. Есть в нем что-то такое, чего не опишешь, каждый раз, когда выбираешь сеть, чувствуешь себя так, как будто разворачиваешь подарок. Никогда не знаешь, что окажется внутри, – богачом станешь или нищим, бычка вытянешь или акулу. Вот я и хотел рыбачить. Потому что все Баггиты, знаешь ли, «водяные люди». Все как один. Даже девчонки. Мардж стала инструктором по парусному спорту на Онтарио. Ева – заведует культурно-развлекательными программами на круизном лайнере. Нас от кораблей за уши не оттянешь. А папа старался изо всех сил, из кожи вон лез.